Андрей Гущин - Русская армия в войне 1904-1905 гг.: историко-антропологическое исследование влияния взаимоотношений военнослужащих на ход боевых действий

Итак, к началу войны 1904-1905 гг. не существовало законного механизма преодоления конфликтов в офицерской среде. Полковой суд занимался вопросами нанесения оскорблений офицеру или целой части. Суд не интересовал сам механизм складывания конфликта, а тем более в его компетенцию не входило предотвращение последнего. Суд имел дело с конкретными фактами выхода агрессии наружу, причем за пределами службы (ресторан, собрание, общественное место). Более того, формально суд поддерживал эскалацию конфликта, разрешая поединок или предписывая проводить поединок по итогам расследования{209}. Но даже дуэль не была равной: согласно Уставу о военных наказаниях, обер-офицер в случае оскорбления не мог вызвать штаб-офицера, генерала и чиновника военного ведомства в штаб-офицерском чине{210}.

Формально численность корпуса офицеров Генерального штаба не была значительной — всего 592 офицера и генерала Генерального штаба{211}. Из них примерно 1/3 оказалась в составе 1 млн. 300 тысяч человек, мобилизованных на войну с Японией. Согласно Отчету отчетного управления генерал-квартирмейстера, в 1-й Маньчжурской армии число офицеров Генерального штаба колебалось от 68 до 80 человек{212}. Тем не менее трудно назвать офицера-мемуариста, в воспоминаниях которого отсутствовали бы упреки в адрес представителей Генерального штаба (на военном сленге — «моментов»){213}. Генеральный штаб являлся «государством в государстве» в составе Военного министерства и выделялся особенным порядком прохождения службы{214}. Генералы и штаб-офицеры Генерального штаба, состоявшие при Главном штабе, обеспечивались жалованьем на порядок больше (3750 и 2500 рублей в год), чем генералы и офицеры обычных кадровых частей (от 1800 до 2004 и от 1080 до 1536 рублей соответственно){215}. В военных округах офицеры Генерального штаба подчинялись помощнику начальника окружного штаба, а в Варшавском, Виленском и Киевских округах — окружному генерал-квартирмейстеру{216}. У Генерального штаба был свой запас офицеров и генералов{217}. Закон обеспечивал офицеру Генерального штаба привилегированное положение в российских вооруженных силах изучаемого периода. Офицеры Генерального штаба занимали следующие должности:

1) в Военном министерстве — все штатные должности главных управлений;

2) профессоров в военных академиях и вообще все штатные должности в военных и юнкерских училищах (в том числе и начальников училищ);

3) начальников окружных штабов;

4) военных агентов{218}.

Основная часть строевых офицеров сталкивалась в условиях мирного времени с офицерами Генерального штаба в корпусных и дивизионных штабах. Именно офицеры Генерального штаба принимали самое активное и непосредственное участие в подготовке вооруженных сил к войне{219}. Это давало повод, и не всегда неосновательный, для того чтобы переложить все недочеты в управлении или организации на офицеров Генерального штаба, прикомандированных на время войны к полку{220}. По мнению М.В. Грулева, «всем известно, что еще задолго до минувшей войны, навлекшей на наш Генеральный штаб столько нареканий, в армии — то есть среди строевых офицеров — таилось замаскированное внешним приличием недружелюбное настроение в отношении офицеров Генерального штаба, которое во время интимной товарищеской беседы или при иных подходящих случаях прорывается наружу»{221}. Конфликты офицеров Генерального штаба и армейских офицеров не являлись особенностью Российской империи{222}. Необходимо заметить, что такого рода конфликты существовали в большинстве профессиональных армий Европы. В европейских армиях в случае войны слушатели академий Генерального штаба вместе с преподавателями вполне организованно вливались в ряды действующей армии. Такая практика имела место в Берлинской академии, подобным образом поступили японцы во время войны 1904-1905 гг. В России же массовая мобилизация слушателей академии не была произведена, хотя в военной периодической печати этот вопрос поднимался сразу после начала боевых действий. В этом не было вины представителей Генерального штаба. Официально военный министр разрешил отчислить из академии на время войны только офицеров мобилизованных полков. Поэтому офицерам, проходившим обучение в Академии Генерального штаба, желавшим занять строевую должность в действующей армии, приходилось добиваться отправки на войну. «Вообще разрешения давались очень неохотно, хотя бывший тогда начальником академии генерал В.Г. Глазов[17] и сочувствовал желающим попасть в действующую армию. Мне пришлось два раза подавать докладную записку о переводе в сибирские части и получить отказ. Легче даже было получить перевод тем, у которых переводные экзамены где-нибудь являлись сомнительными по успеху»{223}. Согласно данным отчетного отделения управления генерал-квартирмейстера 1-й Маньчжурской армии, при объявлении войны «24 офицера, обучающиеся в Академии Генерального штаба, по собственному желанию были переведены в части войск на театре военных действий и отправлены на войну, с правом обратного поступления в академию без экзамена»{224}. Двадцать четыре добровольца на фоне 300 слушателей академии{225}, не считая профессоров и преподавателей, составили всего 8%. Офицеры, прервавшие обучение в академии ради участия в боевых действиях, как бы это странно ни звучало, потеряли в карьерном росте по сравнению с теми, кто остался в Петербурге. В отзыве Главного управления Генерального штаба по этому вопросу сказано: «Так как отправление на войну предоставлялось доброй воле каждого из обучавшихся в академии офицеров, то не возбуждалось даже вопроса об уравнении впоследствии в старшинстве с бывшими сверстниками по академии, не участвовавшими в войне»{226}.

Многие офицеры Генерального штаба, отправляясь добровольцами в части действующей армии, хорошо понимали, что не будут радушно приняты командирами полков и не получат самостоятельных соединений для командования. В таком положении оказался причисленный к Генеральному штабу штабс-капитан А.А. Свечин, по собственному желанию прикомандированный к 22-му Восточно-Сибирскому полку. Он был принят в полку не как доброволец, оставивший спокойное место, а как человек, чье положение, по мнению командира полка, было «недостаточно выясненным»{227}. Штабс-капитан Генерального штаба обязанности младшего офицера, говорил в своих мемуарах о том, что всякого прибывавшего добровольцем, особенно постарше чином, встречали «не особенно радостно»{228}. Негативное отношение офицеров передовых частей армии к командированным на войну офицерам Генерального штаба имело под собой вполне реальные основания. Согласно Отчету о деятельности отчетного отделения управления генерал-квартирмейстера 1-й Маньчжурской армии, офицеры, числившиеся командированными в армию, получали суточные деньги в двойном размере{229}. Кроме того, с заключением мира все командированные офицеры без особых проблем возвращались на прежние места службы (Европейская Россия). Офицеры Генерального штаба, добровольно переведенные в армию из России на постоянные должности, с окончанием военных действий либо оставались на Дальнем Востоке, либо за сокращением штата военного времени выводились за штат с неопределенным назначением впереди{230}. Отчасти поэтому во время Русско-японской войны ярко проявилось нежелание принимать должности в штабах восточно-сибирских и сибирских соединений, что означало постоянную дислокацию после войны в провинции или даже на границе империи. В Отчете о деятельности отчетного отделения управления генерал-квартирмейстера 1-й Маньчжурской армии об этом явлении сказано следующее: «Офицеры крайне неохотно принимали назначения в 1-ю армию и по прибытии в армию, прежде всего, начинали хлопотать о том, чтобы не делалось представлений о их переводе»{231}.

Офицеры Генерального штаба, прикомандированные к полкам и соединениям действующей армии, в большинстве случаев занимали должности, гораздо более низкие по сравнению с теми, на которые они имели право по своему чину и образованию. В результате, как вспоминал тот же Грулев, вместо того чтобы заниматься планированием операций, офицеры Генерального штаба водили в бой батальоны или небольшие отряды{232}. Некоторым оправданием такого применения выпускников академии Генштаба было то, что они заменяли строевых офицеров, имевших неудовлетворительную подготовку{233}. Этим во многом объясняется факт высоких потерь офицеров Генерального штаба.

Строевые офицеры опасались генштабистов, поскольку подозревали их в стремлении заработать награды, не считаясь с потерями. А.В. Квитка, войсковой старшина 2-го Нерчинского полка Забайкальского казачьего войска, писал: «Все строевые участники войны знают, с каким легким сердцем так называемые гастролеры посылали части в бой для того только, чтобы получить отличие»{234}. Подтверждением точки зрения строевых офицеров являются мемуары подполковника Н.М. Иолшина. Подполковник Генерального штаба Н.М. Иолшин с нескрываемым восторгом писал о своих подвигах: «Как только бой кончился, я тотчас же, лично, выбрал из 85-го пех. Выборгского Императора Вильгельма полка, конно-охотничьей команды 20 охотников и 20 лошадей, сформировав из них летучий разъезд, принял его под свое личное начальство и расположил квартирно-бивачно в д. Чаудягоу»{235}. Офицеры полка, обучившие солдат для конно-охотничьей команды, воспринимали подобного рода «одалживания» лучших нижних чинов отряда как оскорбление. Получалось, что строевой офицер тратил силы для того, чтобы «гастролер» из штаба мог комфортно сходить в разведку для получения награды. На языке документов того времени такой поход за славой оформлялся так: «добровольно явился в передовой отряд…»{236}