Вадим Гольцев - Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова
— Мне рассказывал об этом колпаковский гражданин Тюрин, который служил со мной в полку.
Свидетель Медведев подтвердил уничтожение поселков Перевального, Медвежьего, Новоандреевки и расстрел солдат 18-го Сергиопольского полка, сдавшихся красным под Андреевкой и плененных затем Анненковым.
Ряд свидетелей обвинял Анненкова в разбойном поведении его войск при отступлении белых из Семипалатинска. Крестьянин села Троицкого Семипалатинского уезда Згурский показал, что в декабре 1919 года отряд Анненкова отобрал 100 лошадей и 50 бричек. Вечером в село со стороны Арката ворвались 6 сотен, убили 108 жителей, сожгли 20 домов, забрали всех лошадей. В честь победы анненковцы устроили целую «свадьбу»: на лошадях, украшенных коврами, ездили по селу, по трупам и бахвалились: «Что ж лежите, аль пьяные?» Свидетель Назаренко, крестьянин села Зеленого, показал:
— Когда мы увидели, что горит Троицкое, то двинулись на помощь. Когда пришли в село, оно горело. Анненковцев не было. Валялись трупы. Мы составили отряд и пошли на Шмитовку, а оттуда — на Сергиополь. Здесь мы увидели жуткую картину: трупы прямо ярусами лежали около часовни. Все кладбище было усеяно трупами, по улице валялись трупы. Жителей не было. Нашли старуху 60 лет.
«В городе Сергиополе расстреляно, изрублено и повешено 800 человек», — быстренько подсчитали эти трупы Л. Заика и В. Бобренев{255}.
Конечно же, всю эту гору трупов следствие и суд, не разбираясь, немедленно взвалили на плечи Анненкова. Атаман (в который раз!) пытался доказать, что в районе сел Зеленого, Троицкого и Шмитовки, Сергиополя его частей не было, но его не слышали, хотя он и был прав.
Наряду с допросами свидетелей суд настойчиво пытался получить подтверждение свидетельских показаний от самих Анненкова и Денисова, особенно от Денисова.
— В бытность вашу начальником штаба в анненковской армии были телесные наказания? — спрашивает член суда.
— Да, были!
— А как вы об этом знали?
— Из разговоров!
— Как же из разговоров? — изумляется судья. — Вот приговор полевого суда: дать 150 ударов!
— Этот приговор я тогда не читал, читал позже! — оправдывается Денисов.
— Триста солдат из Сергиопольского полка перебежали к красным, выступили вместе с ними против Анненкова, но были атаманскими частями взяты в плен. А как с этими сергиопольцами поступили? Они все были зарублены? — спрашивает гособвинитель.
— Да, были зарублены, но не все триста, а человек сто!
— Вы сказали, что когда было взято Черкасское, то к красному командно-политическому составу было применено расследование. Не скажете ли Вы, что это было за расследование?
— Какое расследование было, доложить не могу, но знаю, что в результате его один был выпущен, а другие расстреляны.
— На Черкасском фронте до сдачи Черкасского и после сдачи не было безобразий: расстрелов, порок? — обращается председатель суда.
— Нет, ничего не было, — рапортует Денисов. — Я говорю объективно. Сам Анненков задержал китайскую часть Маньчжурского полка, которая хотела ворваться в Черкасское. Жертвы, конечно, были — дети, женщины и другие, но это были жертвы от снарядов!
— Следовательно, — гнет свое председатель суда, — части Анненкова делали разбои в других местах и привыкли к этому, раз они требовали ворваться в Черкасское!
То, что вывод нелогичен, председателя не волнует.
Нам уже известно, что во время июльского 1919 года наступления на Черкасскую оборону Анненков шел на села Глиновку и Колпаковку.
— Вы получали сведения, что ваши части при взятии сел бесчинствовали? — поворачивается гособвинитель к Анненкову.
— Части мои наступали под моим руководством, и бесчинств не было! — отвечает тот.
— Может быть, были бесчинства в тех частях, которые были не с вами, а в стороне? — спрашивает председатель суда.
— Не было! Мне не доносили! Жители мне не жаловались!
Мы уже неоднократно убеждались, что Анненков был доступен местным жителям, и они шли к нему с жалобами на его подчиненных, когда на это были причины. Анненков жестко взыскивал со своих партизан за их несправедливость.
— При взятии Черкасского, Петропавловского и Антоновки эксцессы были? — продолжает допрос председатель суда.
— Не было!
— Чем же объясняются показания свидетелей?
— Нет, ничего не было!
— Вы отрицаете, что при движении к границе у вас были расправы?
— Отрицаю! — твердо заявляет Анненков.
— Скажите, пожалуйста, — обращается общественный обвинитель к Анненкову. — Вы помните те расправы, которые чинились в Уч-Арале, когда было повешено 25 человек?
— Да, по приказу! Расправы были по приговору полевого суда, — отвечает Анненков.
— Почему отдали распоряжение об организации суда и ведении этого дела?
— Мы предали суду тех, которые были замешаны в борьбе против нас!
— Вы говорите, что виселиц не было. Но раз в Уч-Арале вешали, значит, виселицы устанавливались?
— Не знаю, виселиц не устанавливалось!
— А как же вешали у вас? В ваших приговорах написано: «Лишить всех прав состояния и предать смертной казни через повешение. Как вешали?»
Анненкову надоело:
— Я не вдавался в технические подробности!
На суде были допрошены и свидетели-степняки. Их было восемь: шесть мужчин и две женщины из аулов Аксамбай, Деленбай, Лепсы, Жартас, Ашигул и аулов без названий, кочевавших у пикетов Аркат и Кызылмолла. Все они рассказывали о насилиях анненковцев над женщинами, порках, грабежах, сожжении жилья и угоне скота.
— А вообще, вы были когда-нибудь свидетелем порок?
— Никогда! — заявляет Анненков. — Я, наоборот, отдавал приказы по фактам порок и строго наказывал тех, кто этим занимался!
Интересные показания дал свидетель Абдылханов. Он рассказал, что его за тяжбу со скотовладельцем Шмелевым доставили в ставку Анненкова на пикет Аркат и объявили большевиком.
— У тебя есть сабля! — будто бы сказал ему Анненков. — Привези ее сюда или будешь расстрелян!
Сабля была доставлена. Она была старинная, стальная, золоченая, с серебряными частями, узорами, в дорогих ножнах. Анненков якобы ее присвоил, что на суде категорически отрицал.
— Я часто ездил между Сергиополем и Семипалатинском, — говорил он. — Во время остановок я много принимал жалоб, Такого продолжительного времени, как говорит свидетель, я на пикетах не проводил, так как останавливался на них только налить в автомобиль воды и бензин. Случай с саблей я не помню и не знаю, да и вообще думаю, что у киргиз шашек не было!
Лично я Анненкову верю и (в который раз!) попытаюсь доказать его порядочность, что, впрочем, он и сам уже неоднократно доказывал суду. И ни один из обвинителей не сделал ему упрека в запирательстве, лжи, введении суда в заблуждение. О его честности перед судом говорит и признание им фактов сожжения по его приказу пикетов, чтобы они не были использованы Красной армией, сопровождаемые сожжением аулов, зимовок, угоном скота, насилиями и убийствами, о чем рассказывал свидетель Насыкбаев.
— При отступлении пикеты вообще все сжигались! — говорит Анненков.
— Значит, свидетель верно говорит? — спрашивает председатель суда.
— Да, верно! — подтверждает Анненков.
Смею утверждать, что все, о чем говорили свидетели-киргизы, было сделано не анненковцами. Все аулы и пикеты, жителями которых они были, находились между Семипалатинском и Сергиополем, и дивизия Анненкова, пройдя эти места ускоренным маршем в 1918 году, следуя в Урджар и далее на Семиреченский фронт, больше в эти края не возвращалась. Факты, которые приводили свидетели, датируются ими концом 1918-го и 1919 годами, когда Анненков прочно увяз под Черкасской обороной. Анненковцы никак не могли появиться в это время между Семипалатинском и Урджаром, потому что им там нечего было делать: за охрану Сергиопольского тракта отвечал не Анненков, а генерал Ярушин. Поэтому все, о чем говорили свидетели-степняки, лежит на совести Ярушина и его преемника полковника Смердинского, но не Анненкова.
Нисколько не оправдывая насилия белых солдат над женщинами, хочу все-таки сказать, что их масштабы сильно преувеличены, потому что половина «изнасилованных» были доброволицами. Думать так мне позволяет следующее.
В казахских дореволюционных аулах отношение к сексу с чужими женщинами было довольно спокойным. Об этом рассказывает в своем «Казахском эротическом романе» Берик Джилкибаев{256}. Он пишет, что причинами, способствовавшими вольности казахов в области секса, были, с одной стороны, — многоженство, с другой — женщины, оставшиеся беспризорными после смерти хозяина юрты — жесиры (вдовы). Молодежь, говорит Желкибаев, находила общий язык с горячими молодухами, которых почтенный бай, естественно, не мог удовлетворять, и они находили тысячи способов встречаться и давать выход страсти. Не умея совладать с бесовским зудом в адском месте, пустившиеся в разврат при живых мужьях, токал (младшие жены) наставляли рога своим брюхатым мужьям-баям, и все было шито-крыто. Не забывали аульные верховоды и о жесирках, помня, что они еще женщины, и используя их женскую страсть по прямому назначению. А когда в аул приезжали путники, то и их ублаготворяли этими же женщинами.
