Стефано де Роза де Роза - Шагал

Произведения

Однажды ранним утром, еще до зари, под нашими окнами раздались крики. При слабом свете фонаря я еле разглядел бегущую по пустым улицам женщину. Она размахивала руками, рыдала, заклинала, чтобы кто-нибудь - а все еще спали - спас ее мужа <."> и бежала дальше. <".> Каждый что-то говорил, советовал, кто- то растирал больному руки и натужно дышащую грудь. Камфарой, спиртом, уксусом. Поднялся стон и плач. Но самые умудренные, все повидавшие старики выводят женщин, не спеша зажигают свечи и в наступившей тишине принимаются громко читать молитвы у изголовья умирающего". Этот эпизод детства, рассказанный художником в автобиографии, в 1908 году превратился в сурово-романтическую картину. Шагал осуществил операцию по преображению действительности. Здесь едва ли не впервые появляется навязчивый образ шагаловских фантазий - скрипач, играющий на крыше.

Траурная атмосфера

В автобиографии Шагал описывает также атмосферу скорби и молитвенный дух, воцарившиеся в родном местечке: "Весь день дети жалобно и нараспев будут читать "Песнь Песней". А покойный, с величаво-скорбным лицом, освещенный шестью свечами, уже лежит на полу".

Скорбные мазки

Картина "Покойник", как и другие юношеские работы Шагала, заставляет зрителя внезапно почувствовать свою причастность фантазии, принимающей сказочные формы. Горе передано здесь через ряд жестов, причем самые трагические из них почти смыкаются с комическими.

Повторяющиеся мотивы

В картинах Шагала раннего периода улица приобретает значение центрального элемента композиции. Это справедливо и для этюда "Над Витебском" (1914), приведенного ниже. Над улицей плывет фигура Вечного Жида — повторяющийся мотив в искусстве Шагала.

Покойник

холст,масло, 69x87 см; 1908 Париж, Национальный музей современного искусства

Сцены из жизни

Шагалу не надо было открывать для себя народный мир. Жизнь крестьян и торговцев со всеми их радостями и горестями была его собственной жизнью и в его изображении приобретала черты непосредственной, первобытной шероховатости.

Вне моды

"Еврейская свадьба" (после 1910). Сцены повседневной жизни доказывают, сколь последовательно Шагал избегал академизма: в его глазах "Сезанн, Мане, Моне, Матисс и другие это всего лишь законодатели мод".

О браз Витебска проходит через все обширное творческое наследие Шагала. В Париже, куда он приезжает в 19Ю году, Шагал боится смешаться с тридцатью тысячами работающих в городе художников. И тогда его поддерживает воспоминание о родном Витебске. Перед тем как уехать из Витебска, художник молился и просил у Бога послать ему знамение: "В ответ город словно раскололся на части, лопнул, как скрипичная струна, и все жители стали ходить над землей, покинув свои привычные места. Старые знакомые расположились отдохнуть на крышах". Шагал со вниманием отнесся к новому художественному языку кубистов, но для него анализ объективной реальности и применение заимствованных из геометрии приемов для достижения выразительности имеют смысл только при условии, что главная роль в картине отведена свободному полету фантазии. Люди, очеловеченные животные и перевернутые фигуры создают тот театр, что берет свое начало в памяти, где сожаление соседствует с благодарностью.

Милые сердцу образы

Справа - фотография большой витебской синагоги, сделанная в начале века.

Внизу - "Витебск" (1908). Рисунок пером позволяет различить очертания крыши синагоги. Шагал всю жизнь будет воспринимать родину как приют души и самый непосредственный источник творческого вдохновения.

Я и деревня

холст,масло 191 х50 см; 1911 Нью-Йорк, Музей современного искусства

Эту картину можно трактовать как невинный и в то же время полемический ответ Шагала синтетическому кубизму таких художников, как Аль- бер Глез, Жан Метсенже, Сегонзак, Фернан Леже, Лот. Шагал много общался с кубистами, слушал речи художников и их интерпретаторов, но не стыдился выказывать свое недоумение перед лицом столь жесткой теоретизации. В этих кругах он познакомился с Делоне и вспоминает о нем как о человеке "суетливом". "Я плохо понимал его". Делоне привел кубизм к идее полета. Но для Шагала полет относится к области фантазии, именно она может дать крылья душе. Таким образом, картина "Россия. Ослы и другие", начиная с иронического названия, — это своего рода манифест шагаловского искусства. Здесь художник смело отказывается от глубины и второго плана. Вся сцена вынесена на поверхность. Свободный от всякой культурной обусловленности художник выражает себя через ничем не опосредованное следование собственному инстинкту, побуждающему его пренебречь законами физики и анатомии.

Великие друзья

Вот как Шагал вспоминает период "Улья": "В то время как в русских мастерских рыдала оскорбленная натурщица, в итальянских пели и играли на гитаре, а в еврейских не смолкали споры, я сидел один в своей мастерской при свете керосиновой лампы". Одним из самых близких друзей парижского периода был Аполлинер, чей портрет Шагал нарисовал в 1911 году.

Россия. Ослы и другие

холст, масло 156 х 122; 1911 - 1912 Париж, Национальный музей современного искусства

Огромный, безудержно счастливый скрипач Шагала, кажется, способен воспарить над миром. Дома, церкви и деревья выглядят миниатюрными с его головокружительной высоты. Все вращается вокруг его музыки. Пространство размыкается и смыкается вновь, следуя ритму, задаваемому скрипачом. Видно, что Шагал долго размышлял над открытиями авангардистских течений, зародившихся и развивавшихся в Париже. Выработав интернациональный художественный язык, Шагал смог осуществить последовательное и полное переосмысление пространства живописи.

Как художник, виртуозно владеющий сложной, необычайно экспрессивной техникой, Шагал в своей мозаичной композиции умело соблюдает равновесие в расположении цветовых и формальных элементов. Свежесть непосредственного творческого порыва сочетается с техническим мастерством, порожденным тщательно отобранными и переосмысленными по- своему эстетическими влияниями.

Живописец и рассказчик

У Шагала категории пространственной протяженности и временной длительности теряют функцию определяющих координат человеческой жизни. Габариты зданий и фигур персонажей всегда произвольны. Точно так же прошлое, настоящее и будущее сливаются в едином, нерасчленимом потоке. Огромные фигуры исполнены символического смысла, примерами чего могут служить и амстердамский "Скрипач" и "Зеленый скрипач" 1923 -1924 годов, хранящийся в нью- йоркском Музее Гугенхейма.

Скрипач

холст, масло 188 х 158; 1912 - 1913 Амстердам, Музей Стеделик.

Картина относится к циклу портретов стариков и евреев, к которому принадлежат также полотна "Продавец газет", "Раввин" (см. стр. 13), "Еврей в красном" и "Еврей в розовом". Для этих картин Шагалу позировали странствующие хасиды, которых Шагал, по его собственному свидетельству, встречал в Витебске с самого раннего детства. Человек на портрете одет в ритуальные одежды: так предписывалось одеваться каждому правоверному еврею на утреннюю молитву или отправляясь в синагогу: В отличие от часто встречающихся у Шагала изображений крестьян и простого люда города Витебска, образ раввина подчеркнуто монументален. Композиция картины позволяет достичь особого эффекта при минимуме художественных средств, так что реалистической манере изображения лица противопоставляется схематизм облачения. Черные полосы на талесе и тефелине превращаются в геометрические и структурные элементы, придающие фигуре пластическую выразительность.

Священное облачение

Еврей надевает на себя во время молитвы талес (белое покрывало с бахромой) и тефелины (коробочки, прикрепляющиеся к голове и к рукам), содержащие тексты Торы. Внизу слева - "Продавец газет" (1914, Париж, Национальный музей современного искусства); справа - "Еврей в розовом" (1914-1915), Санкт- Петербург, Государственный русский музей).

Еврей за молитвой, или Витебский раввин

холст, масло 104 х 84 см; 1914 Венеция, Музей современного искусства Ка Пезаро

Вернувшись во Францию после бурных лет, проведенных в России, Шагал переживает краткий период творческой растерянности. И как было свойственно ему в такие минуты, художник стремится найти источник силы и веры в себе самом, укрывшись в собственном семейном микромире. Открытое окно дает возможность чувству внутреннего умиротворения излиться во внешнюю жизнь. Вся картина подернута легким налетом лучезарного, чистого воздуха, приводящим к гармоничному созвучию микро- и макромиры. На всей поверхности полотна Шагал использует секрет изящного жидкого мазка, что свидетельствует о преклонении художника перед Моне и еще в большей степени перед Боннаром - мастером задушевного лиризма. Сцены из жизни, смягченные поэзией и преломленные во сне, уступают место радости созерцания. Неосязаемая атмосфера обволакивает всю композицию. Небо и облако пейзажа имеют ту же излучающую свет фактуру, что и окно и подоконник на первом плане.