Дмитрий Комм - Гонконг: город, где живет кино. Секреты успеха кинематографической столицы Азии
Джеки Чан руководит съемками
В Европе и Америке Джеки Чан долгое время являлся скорее культовой фигурой, чем звездой. Но после успеха в США «Разборки в Бронксе» (1995) и триумфа фильма «Первый удар» (1996) в мировом прокате, после огромных прибылей, которые принес продюсерам «Час пик» (1998), и, наконец, после премии MTV и поощрения со стороны официального Голливуда в виде права оставить свои ладони на Сансет-бульваре, аттракцион по имени Джеки Чан приобрел поистине планетарный размах. В самый раз строить «Джекиленд» или «Чанский парк».
Голливуд возлюбил Джеки столь же пылко, сколь презрительно некогда отвергал, именуя «азиатской мартышкой». Сегодня здесь в ходу совсем иные эпитеты: «клоун-принц от кунфу», «Будда драк и трюков», для более интеллектуальных зрителей – «наследник Бастера Китона». Чану даже удалось потеснить Брюса Ли в качестве имени нарицательного для обозначения всех китайцев. Если несколько лет назад в сознании американского обывателя всех азиатов звали Брюсами, то сегодня герой популярного сериала «Сетевая мощь», обращаясь к китайцу, говорит: «Эй ты, Джеки Чан, иди сюда!» Разве это не слава?
Однако, подобно многим звездам, Джеки Чан является пленником собственного имиджа и хорошо это понимает. «Если какой-нибудь продюсер даст мне деньги и скажет: „Джеки, сними кино, где не будет драк, а будут только поцелуи и любовь“, – я сделаю это с огромным удовольствием», – однажды заявил он. Судя по тому, что такой фильм до сих пор не снят, ни один продюсер не захотел видеть Джеки в качестве героя-любовника. Более того, когда Чэнь Кайге пригласил его на главную роль в фильме «Прощай, моя наложница» (1993) и Джеки уже дал предварительное согласие, руководство студии сделало все, чтобы сорвать эту договоренность, убоявшись, что многочисленные поклонницы примут его за гомосексуалиста.
«В моей профессии, чтобы быть первым, нужно отказаться от всего. Еда? Никакой еды. Друзья? Никаких друзей. Семья? Никакой семьи. Вот что значит быть номером один!» Это высказывание Джеки Чана подтверждает замечание английского журналиста Бея Логана: «Подобно большинству великих клоунов, Джеки Чан гораздо более одинок в жизни, чем на экране».
На самом деле у Джеки Чана есть жена и сын, но он никогда не появляется с ними на публике, мотивируя это заботой о поклонницах. Он хорошо помнит то время, когда в ответ на известие о его предстоящей свадьбе одна из его японских фанаток бросилась под поезд и погибла, а другая пыталась принять яд прямо перед дверями студии Golden Harvest (к счастью, неудачно).
Сейчас Джеки Чану уже нет надобности соревноваться с Голливудом или с кем-то из коллег-звезд. Он бросает вызов самому себе и – заодно – законам природы. Чем старше он становится, тем выше поднимает планку сложности и опасности исполняемых им трюков. На съемках «Первого удара» он семь раз исполнял смертельный прыжок с горной вершины на парящий в воздухе вертолет, а последующее падение с вертолета в ледяную прорубь – аж двадцать четыре раза! В «Кто я?» (1998) он совершает головокружительную пробежку по стене небоскреба в Роттердаме. «Я знаю, что зрители хотят видеть на экране Джеки Чана, а не его дублеров. Поэтому я должен исполнять все трюки сам». Так Джеки Чан оправдывает свой вошедший в легенду каскадерский фанатизм. Традиционно завершая свои хиты нарезкой из дублей самых сложных трюков, раскрывающей, какими травмами и ушибами сопровождаются его сногсшибательные шоустопперы, Джеки Чан словно бы говорит зрителям: я играю с вами честно и так будет всегда.
Но в последние годы что-то неладно с маской Джеки Чана. Временами она на секунду спадает, и тогда на зрителей смотрит лицо усталого солдата, привыкшего рисковать жизнью, знающего цену боли и славе, победе и поражению. И внезапно становится очевидным, что глаза, в которых отражается это знание, просто не могут принадлежать клерку из магазина. И хочется рассмотреть повнимательнее этого неожиданного нового героя, однако, миг проходит – маска возвращена на место и опять сияет во всю ширь простецкой улыбкой. Но зрителю уже трудно радоваться даже самым лихо придуманным трюкам и гэгам, ибо он видел настоящего Джеки – старого солдата на службе его развлечения.
Много лет подряд все считали, что Джеки Чан – супермен, прикидывающийся обычным парнем. Это и была главная ложь его маски, заботливо им самим поддерживаемая. «Как ты, Джеки?» – спрашивает его кто-то из съемочной группы «Часа пик – 2» (2001), когда он в очередной раз обрушивается на пол после неудачного трюка. «Джеки – противоударный!» – бодро рапортует наш герой в объектив, в то время как его трижды сломанный нос вопиет об обратном. Корреспондент американского «Премьера», побывав на съемках «Первого удара» и понаблюдав со вставшими дыбом волосами, как Джеки двадцать четыре раза подряд падает с вертолета в ледяную прорубь, написал историческую фразу: «Я знаю, в это трудно поверить, но Джеки Чан – всего лишь человек!» Сегодня Джеки Чан – это человек, которому все труднее скрывать на экране, что он героически преодолевает себя в каждом фильме. И дело не в физической форме, а в самоощущении.
Хичкок никогда не был равен своим персонажам, он прятался за их спинами и в любой момент, если нужно, мог подкорректировать ракурс. Джеки Чан сросся со своей маской настолько, что даже подарил ей свое имя. (На самом деле, Джеки Чан – и есть имя маски, придуманное специально для западных зрителей.) Когда-то он сконструировал эту маску по примеру звезд «немой комической» и теперь оказался в схожей с ними ситуации: он должен выстраивать отношения не только с публикой, но и с собственной маской, когда она стала ему слишком тесной. Проблема в том, что рецепты великих комиков прошлого для Джеки не годятся. Превращение в месье Верду для него исключено.
Глава 6
Решение правительства Тэтчер о передаче Гонконга под юрисдикцию КНР в 1997 году. Кино в ожидании конца света. Жанр «героического кровопролития» как истерическая реакция на грядущий хэндовер. Джон Ву и Ринго Лам. Похитители тел из материкового Китая.
1985 год был отмечен двумя знаковыми для Гонконга событиями. В этом году знаменитый британский архитектор Норман Фостер закончил строительство небоскреба Банка Шанхая и Гонконга (HSBC), на долгие годы ставшего символом британской колонии, воплощением ее экономической мощи и процветания. В том же году была обнародована китайско-британская декларация, объявлявшая о грядущей передаче Гонконга под юрисдикцию КНР в 1997 году.
Переговоры между Маргарет Тэтчер и китайским лидером Дэн Сяопином длились два года – с 1982 по 1984-й. Ключевым пунктом в них был статус Новых территорий, взятых Великобританией в аренду у Китая в 1898 году сроком на 99 лет и составлявших более 80 % территории колонии. Срок аренды истекал в 1997 году, и китайское правительство отказывалось его продлевать, требуя полного возвращения Гонконга. Дэн Сяопин, начавший сложные рыночные реформы в Китае, нуждался в мощной банковской системе Гонконга и его статусе самого вестернизированного мегаполиса в Азии, Гонконг представлялся ему как окно в мир, своего рода цивилизованный посредник между КНР и глобальной экономикой. (Что в итоге и произошло: сегодня две трети всех инвестиций в китайскую экономику проходят через гонконгские банки.)
Известие о грядущем присоединении к КНР вызвало настоящую панику в Гонконге. Несмотря на то, что договоренность между Британией и Китаем предполагала для Гонконга высокий уровень автономности и сохранение прежнего экономического и политического устройства (в рамках изобретенного Дэн Сяопином принципа «одна страна – две системы»), мало кто из гонконгцев верил, что китайское правительство станет соблюдать эти договоренности. Представители правительства Гонконга были фактически исключены из процесса переговоров (по требованию китайской стороны), и жители мегаполиса имели все основания полагать, что их мнение будет игнорироваться властями КНР и в дальнейшем.
«Согласно опросу 1988 года, более половины респондентов считали, что переход под юрисдикцию Китая приведет к нарушению гражданских прав и личной свободы. Почти половина опрошенных заявляли, что доверяют правительству Гонконга, около 30 % доверяли правительству Великобритании, но только 20 % доверяли властям КНР. Более 70 % опрошенных хотели, чтобы правительство Гонконга избиралось демократическим путем (несмотря на то, что только 25 % поддерживали идею создания политических партий). События в Пекине весной 1989 года (имеется в виду бойня на площади Тяньаньмэнь. – Д. К.) окончательно подорвали всякое доверие к китайскому правительству»[20].
Потомков эмигрантов, чьи родители, часто рискуя жизнью, бежали из коммунистического Китая, вовсе не радовала перспектива снова туда вернуться – даже несмотря на то, что в эпоху Дэн Сяопина Китай далеко отошел от безумия культурной революции. Помимо политических, были и экономические причины для тревоги: по сравнению с Гонконгом, КНР представляла собой экономику третьего мира, с высоким уровнем коррупции, отсутствием многих рыночных механизмов и низкой социальной защищенностью. Как результат, по данным справочника «Гонконг (Сянган)» в начале 90-х годов из Гонконга ежегодно уезжало по шестьдесят тысяч человек. Для города с населением в семь миллионов это весьма значительные цифры.
