Наталья Парыгина - Что сердцу дорого
У Вадима напряглись скулы, гневная складка прорезала лоб.
— Ты… за кого… ее принимаешь? — спросил он, подступая к Аркадию.
— Да брось, Вадька, ну что, в самом деле, — проворно отодвигаясь, забормотал Аркадий. — Я почем знаю. Не хочешь — не надо.
— Не нужно никакого чаю, — угрюмо проговорил Вадим. — Мы пойдем.
— Перестань ерундить. Ну, забудь, извини.
— Эх, ты, — брезгливо сказал Вадим.
— Ты иди к ней, иди, а я сейчас заварю чай.
Вадим ушел к Соне. Она уже поставила на стол чашки с блюдечками, сахарницу.
— Ну, где же ваше варенье?
Ей тут нравилось. Она чувствовала себя совсем по-хозяйски. Это еще больше усилило раздражение Вадима. Чтобы не выдать его — ведь в конце концов Соня-то ни в чем не провинилась, — Вадим отправился в кухню, нарезал хлеба, принес банку с вареньем.
— Надо было потоньше нарезать, — сказала Соня, глядя на некрасивые ломти.
Аркадий когда-то успел переодеться: голубая шелковая футболка, разутюженные брюки, блестящие новым лаком ботинки.
— Попросим даму разливать чай.
Аркадий с шиком опустил на подставочку никелированный чайник.
«Чего он вырядился? — мрачно подумал Вадим. — Черт меня надоумил привести сюда Соню».
А они не замечали его настроения, весело болтали. Больше, впрочем, Аркадий. «Разные судьбы?» Нет, не смотрел. Неприятное слово: судьба. Его любят неудачники, сваливают на судьбу свою беспомощность и глупость. Нужно самому уметь устроить жизнь. Как он устроил? Не особенно удачно. Но ведь она еще не кончена, его жизнь…
Вадим сидел хмурый и молчал.
— Вадим, почему ты молчишь? — спросила Соня.
— Тетя будет беспокоиться о тебе, — наставительно проговорил Вадим.
Это прозвучало неестественно. И невежливо. Никогда Вадим не заботился так трогательно о ее тете. «Хватит тебе распивать чаи, уходи», — вот что это значило.
Соня встала.
— Не спешите, мы проводим вас, — предложил Аркадий.
Вадим так посмотрел на него, что Аркадий поспешил поправиться:
— Вадим вас проводит.
— Пошли? — спросил Вадим Соню, словно не замечая Аркадия.
Она молча кивнула.
9
Часы на углу показывали одиннадцать.
— На трамвай? — спросил Вадим.
— Пойдем пешком, — возразила Соня.
Ей вовсе не хотелось идти пешком. И еще меньше — ехать на трамвае. Соня сама не знала, чего ей хотелось.
— Вы давно дружите с Аркадием?
— Я тебе говорил: мы дружили в школе, — сухо ответил Вадим.
«Ревнует, — подумала Соня. — Он меня ревнует. Смешной Вадим».
— А теперь?
— И теперь.
«Таких любят. Пошляк. Пустельга. А она готова броситься ему на шею».
Они свернули с главной улицы, выбирая путь покороче. Тут было темно и безлюдно. Едва слышно шуршала на тополях умирающая листва.
«Вот так выйди за него замуж — и словом ни с кем не даст перемолвиться», — размышляла Соня.
«Знала бы ты, как он подумал о тебе», — мысленно говорил ей Вадим.
А сами шли молча, недовольные друг другом. Но странно, недовольство это как-то сближало, словно каждый имел на другого свои права. Все-таки они давние друзья. Могут говорить и могут молчать. И могут сердиться.
— Ну, хватит, не злись, Вадим, — первой запросила мира Соня. — Возьми меня под руку.
Вадим повиновался. Соня доверчиво прижалась к нему.
— Ты так и не рассказал мне об армии. Как ты там жил? В свободное время… Кстати, ты писал о каком-то Грачеве…
Вадим встрепенулся.
— Пашка Грачев — вот это был настоящий друг. Между прочим, звал меня в Хабаровск. Если бы не ты… Я даже сказал Пашке, что, может быть, еще приеду. Не один. Ты бы согласилась, если бы…
— Нет.
— Почему?
— Потому что… Видишь ли, Вадим, завод — это ведь не просто работа. Ты не знаешь…
— Конечно, я многого не знаю о тебе. Ты такая скрытная.
— Вовсе нет. Ты не то подумал. Понимаешь, Вадим… Может быть, это не у всех так, я о себе говорю… Завод для меня как семья. У человека должна быть одна семья, а если он бросит одну, заведет другую и той не дорожит — плохой человек. И ему плохо. Я так думаю, что ему плохо. Вот… И завод для меня… Пускай другие есть лучше, легче работать, больше заработок — я не хочу. Просто не могу уйти. Тем более новый цех. Знаешь, как бывает, когда что-то начинаешь с самого начала? Один или с другими — все равно гордишься. Ничего нет, приходишь на пустое место, а потом смотришь — вот как выросло. И ты здесь руки приложил.
— Это я понимаю, — одобрительно проговорил Вадим. — Я тоже так хочу, чтобы на всю жизнь. И работа, и… Вообще — все. А что, когда ты пришла, он меньше был, наш цех?
— Какой там меньше! Вообще никакого цеха не было — опытная мастерская. Отгородили от механического уголок, там и работали. Да и работа такая, что больше походила на игру. Модельный состав плавили в обыкновенных чайниках на электроплитках. Песок для керамической оболочки приносили в тарелках. Печка была совсем маленькая, электродуговая, от нее больше трескотни, чем дела.
Многие не верили, что получится какая-нибудь польза. Кто из рабочих к настоящему делу рвался, тот уходил в другие цеха. А волынщики приносили с собой домино, играли чуть не по целым дням.
— Вот это мне удивительно, — перебил Вадим. — Я в армии к дисциплине привык. А тут на работе — и вдруг домино. Начальство что — тоже в козла с вами?
— Нет, зачем. Но он же мягкий такой.
— Кто?
— Бережков Федор Федорович. Он сначала был… А потом пришел Минаев. Нравится тебе Минаев?
— Весело работает.
— Да. Пришел, посмотрел, как закричит: «Что, на вокзале сидите, поезда ждете?» И кончилось домино. Стала с этих пор мастерская цехом, а Минаев — начальником цеха. Сразу народу прибавилось. Минаев сам поехал на металлургический завод, Петра Антоновича переманил к нам. Веру Андрееву тоже он нашел, она тогда только техникум кончила. И Бережкова уговорил остаться. Правда, они не очень-то ладили. Разные совсем. И сейчас иной раз схватятся…
— А ты откуда знаешь?
— Да ну, все же на глазах. Печь привезли… Один московский институт шефство над нами взял, и там посоветовали новую электропечь. Вот смеху было. Бережков как раз уехал в командировку, а Минаев — он же нетерпеливый — скорей, скорей! Установили печь, и генератор тут же, а он так гудел — все орали или на пальцах объяснялись, как немые.
Бережков приехал, заходит, цех аж трясется от этого генератора. Минаев ему что-то говорит, Бережков только рукой махнул, показывает на улицу. Там и поругались, литейщики слышали, нам рассказали. «Вы очень поспешно действуете, Иван Васильевич». Это Бережков. Он же знаешь какой? Тонкий, бледный, всегда в галстуке. Интеллигент. Говорит тихо, вежливо. А Минаев из себя выходит: «Не может же печь работать без генератора!» «Но генератор можно вынести в пристройку». Так и пришлось выносить.
— Ну, а ты, Соня?
— Что — я?
— Ты что делала?
Соня вздохнула.
— Моя роль маленькая, Вадим. Модельщицей была. Потом на формовку перешла. Работа грязная, никто не хотел браться, я и согласилась.
— На трудный участок, выходит.
— А, брось. Не люблю, когда из пустяка подвиг выдумывают, — раздраженно заметила Соня.
Они шли некоторое время молча. Вадим с беспокойством поглядывал Соне в лицо. Рассердилась, что ли? Вроде бы ничего худого не сказал. Или не на него, на жизнь обижена? «Моя роль маленькая…»
— Вадим, этот Аркадий… Он работает?
— Аркадий? А что тебе до него?
Соня вздернула плечики.
— Ничего, просто так. Спросить нельзя?
— Спросить все можно, — сухо отозвался Вадим. — Не работает пока. Контролером был на заводе.
И снова молчание. Идут рядом, под руку, а — чужие друг другу. Скорее бы уж дойти. Не удался вечер. И только ли вечер?
Соня чувствует, что причинила Вадиму боль. Но ей не жаль его. Ей самой грустно. Без причины. Все по-прежнему, даже лучше прежнего, теперь у нее есть Вадим, любит ее, она же видит… А радости в сердце нет. Зачем такая любовь, если в сердце нет радости?
— Ты что-то еще хотела рассказать, Соня, — напоминает Вадим, пытаясь рассеять тягостную напряженность.
— Нет, ничего, Вадим.
Ей просто не хочется. На самом деле она могла бы рассказать много интересного. Хотя бы о том, как Петр Антонович изобрел пресс. Прибегал к модельщицам с чертежами, советовался, как лучше сделать. Потом вдвоем с Костей Жарковым сами изготовили все детали. А пресс не пошел. Отпрессовали первую модель — плохо. С трещинами вышла, с пузырями. Вторую — то же. Петр Антонович совсем поник, Минаев чертыхается. Один Бережков спокоен. Достанет очки, протрет, опять смотрит. И вдруг протянул руку Петру Антоновичу: «Поздравляю от души. Неплохая конструкция». Старик за насмешку принял, обиделся. А Бережков свое: «Надо изменить температуру модельной пасты. Отрегулировать состав. Попытаемся дать немножко больше стеарину». И оказался прав. Модельщицам так понравился пресс, что потребовали сделать еще один. Надо рассказать об этом Вадиму. Не сегодня. Как-нибудь в другой раз.
