Владимир Петров - Ракетный заслон
Кадомцев побывал в канцелярии, в казарме, встречался с людьми, беседовал с ними, а эти два слова «чувство меры» все время не выходили из головы.
Конечно, дело здесь вовсе не в Микитенко. Как самовольщик, он заслуживает сурового наказания и осуждения. И никакие обстоятельства не могут ни смягчить тяжести проступка, ни оправдать его.
Но если в самом деле Микитенко в рот не брал спиртного? А ведь солдаты такие вот «детали» иногда знают много лучше командиров. И не мудрено, что из-за липового «довеска» может повиснуть в воздухе само обвинение.
Чувство меры… Разве для того, чтобы оговорить, оскорбить, унизить человека, нужно еще чувство меры?
…Густой запах оружейного масла и нагретой краски неожиданно ударил в ноздри, и Кадомцев остановился, огляделся. Занятый своими мыслями, он незаметно вышел к стартовым позициям.
Между сосновыми ветками блеснула направляющая стрела пусковой установки. Она медленно поднималась вверх, к небу, и, вздрогнув, замерла.
Прошлогодний дерн, выложенный по брустверу котлована, мягко пружинил под ногой, молодая трава не никла, а только темнела под следом.
На пусковой шли регламентные работы. Расчет был занят своим делом, и на Кадомцева никто не обратил внимания. Спустившись в окоп, он подошел к солдату, который протирал двухрамную подставку под кабельную катушку. Подставка была самодельная, сварная, из нестандартного углового железа. Ручка у нее тоже явно не заводского изготовления. Собственное приспособление, что ли?
— Это, наверно, для смотки кабеля?
— Так точно. — Солдат, что возился у подставки, повернул голову, и Кадомцев с удивлением узнал Микитенко. Он ветошью вытер руки, одернул комбинезон, буркнул: — Рацпредложение.
— Чье?
— Лейтенанта Колоскова.
Разговаривать Микитенко был явно не настроен, с угрюмой тщательностью продолжал вытирать пальцы.
— Ну и что оно дает?
— Время смотки сокращает…
— И намного?
— Не могу знать. Вы краще лейтенанта спытайте. Ось вин.
Из-за крайнего отсека торчали чьи-то сапоги. Кадомцев только теперь догадался: желтые кожаные подошвы — стало быть, сапоги хромовые, офицерские.
— Жаль… — неопределенно протянул Кадомцев Приходилось сожалеть, но разговора с Микитенко не получилось. А уж если не получается, не выходит, то лучше его не навязывать.
Ну что ж, для начала стоит побеседовать с лейтенантом Колосковым. Это, пожалуй, даже лучше.
Пока шли в курилку, Кадомцев сбоку все приглядывался к Колоскову. Вообще-то они познакомились еще вчера. Помнится, он все предлагал показать свое комсомольское хозяйство, однако Кадомцев не стал смотреть, решив, что бумаги могут подождать.
— Видел я объявление у штаба, — сказал Кадомцев. — Собрание готовите?
— Готовим, товарищ капитан. На следующий четверг. Подполковник Прохоров выступит с докладом «Воин-комсомолец, гордись службой в войсках ПВО». На последнем семинаре в полку нас хвалили.
— Это хорошо, — сказал Кадомцев. — А вот люди как, комсомольцы?
— Народ у нас сплоченный, дисциплинированный. Толковые ребята. Вот только комсомолец Микитенко подвел всю организацию. Суть дела вы знаете. Должен доложить, что бюро с ним проводило профилактическую работу. И тем не менее…
— Работу? Какую и кто?
— Я лично проводил две индивидуальные беседы. О нравственном облике, а также о любви.
— Так… — протянул Кадомцев, все с большим интересом приглядываясь к лейтенанту. — Ну, а о любви что вы ему говорили?
— Как что? Что любовь — это самое чистое, светлое, самое благородное чувство, которое возвышает человека, поднимает его на большие дела. Его нельзя разменивать на пустяки. А он именно разменивал. Вот мы его и предупреждали, так сказать, удерживали.
— Почему вы думаете, что он «разменивал»?
— Так ведь факты, товарищ капитан! Мы же знаем всю эту историю увлечения Микитенко. Знаем мы и Стешку Строганову из Поливановки. Кто ее не знает? Самая, извините, скандальная женщина в районе. А он увлекся. Ну ладно бы так, а то на полном серьезе.
— Поэтому вы ему и увольнение не давали?
— Откровенно? — Колосков пытливо посмотрел на замполита, прикидывая, как ему отвечать на поставленный вопрос.
— Разумеется.
— Ну если откровенно, то именно поэтому. А официальную мотивировку, конечно, давал другую. Насчет сложной обстановки, повышенной боеготовности и прочее.
— Знаю, слыхал…
В голосе Кадомцева лейтенант уловил неодобрение, это его несколько встревожило.
— Вы ж поймите, товарищ капитан! Я не только секретарь комсомольской организации дивизиона, я непосредственный начальник Микитенко. Он из моего взвода, из моего расчета. Как вы считаете: обязан я думать о своем солдате, о его будущем?..
— Ну что вам сказать, Колосков? Действовали вы вроде и из благих побуждений, а ведь на самом деле причинили прямой вред Микитенко. Потому что бесцеремонно вмешались в его личную жизнь. Понимаете?
Для Колоскова это было так неожиданно, что он дважды тряхнул головой, словно не веря услышанному. И тут же, не раздумывая, ответил:
— Не понимаю…
— Вот в этом и беда…
Лейтенант в сердцах швырнул сигарету, развел руками: он человек дисциплинированный, раз начальство говорит на белое — черное, значит так оно и есть.
— Так это ж вопиющая несправедливость! — с возмущением выпалил Колосков. — На зеленого, неопытного парня надевают хомут прямо у нас на глазах. И кто? Женщина на много старше его, имеющая двух детей. Над нами все смеются: ваш Микитенко с ходу идет старшиной детсада. Ведь пятно же на весь коллектив, товарищ капитан!
— Опять коллектив! Да поймите вы, Колосков, что коллектив — это не глыба гранита, это люди. Это я, вы, многие другие, в том числе и Микитенко. И люди разные, со своими вкусами, чувствами, мыслями. И надо у каждого это видеть.
— Эх, товарищ капитан! Разве ж я не понимаю… Конечно, все это правильно. А с другой стороны, есть еще и народная мудрость: любовь зла — полюбишь и козла. Но мы же не можем оставаться равнодушными. Вы бы только посмотрели на эту Строганову!..
— Посмотрю. Обязательно посмотрю, — кивнул Кадомцев. — И заранее уверен, что оценка ваша не очень-то объективна. Потому что я считаю Микитенко человеком неглупым.
— Да, — с искренним сожалением вздохнул лейтенант. — Это вы правильно сказали: Микитенко в общем и целом неплохой солдат. Трудолюбивый, исполнительный. А теперь вот приходится ставить вопрос об исключении его из комсомола…
— Не советую спешить, — подчеркнул Кадомцев. — Сначала разберитесь, проведите расследование. А впредь, товарищ Колосков, попрошу учесть: обязательно советоваться по таким делам со мной как с замполитом.
— Есть! — Колосков стукнул каблуками. Жесткий, повелительный тон капитана, казалось, не огорчил, наоборот — обрадовал его. Во всяком случае, на лице Колоскова уже не было ни тени сомнения. Только готовность исполнить все, что будет сказано. Вряд ли это было искренним. Скорее привычка, выработанная годами службы.
— Кстати, — продолжил Кадомцев. — Не знаете, чей мотоцикл стоит там под деревом?
— Мой.
— Вы разрешите на нем съездить в Поливановку?
— Пожалуйста, товарищ капитан. Если вы насчет Строгановой, так она живет во втором доме с края поселка. По левую сторону.
5
Мотоцикл Колоскова был отличным — чехословацкая «Ява» последней модели. Кадомцев, как только сел за руль, сразу почувствовал: у машины хороший хозяин. Умело отрегулирован карбюратор, все рычаги подтянуты по техническим нормам. Стоило чуть прибавить газ, и мотоцикл ощутимо рвался из-под сиденья.
Километра два Кадомцев ехал проселком через сосновый бор, затем свернул на тропинку.
Он остановил машину, увидев в открывшейся долине село. Можно было побывать здесь и потом, когда закончится суетливый и тревожный «пусковой период», когда он вполне обвыкся бы со своими служебными делами.
Можно было, но дела-то ведь, и те и эти, связаны. О Поливановке разговоров в гарнизоне много, надо и самому поглядеть, что это за село, единственное крупное село в округе. Только сюда ходят солдаты в увольнение, больше некуда. Что за люди живут, чем занимаются, каким хлебом-солью привечают солдат? Все это ему, замполиту, положено знать.
Село было старинным, расположенным на слиянии двух таежных речек. Вдоль берегов тянулись две улицы бревенчатых домов с белыми, крытыми щепой крышами. Сходящиеся углом улицы напоминали гигантскую стрелу. На ее острие, на крутояре кирпичная церковь. Где-то Кадомцев видал похожее: церковь на взгорье, на самом мысу, у слияния двух рек. Кажется, в Пскове? Ну да, только там не церковь, а древний собор, стены которого отражаются в водах Великой и Псковы.
