Роже Гренье - Фолия
— Куда ты подевался? Мог бы заняться своими гостями!
— Мне стало душно, и я решил пройтись по улице.
Его угнетала мысль, что началась серия обманов. Шарль Тремюла с Женевьевой подошли проститься.
— Вы меня извините, но я немного утомился и, похоже, в самом деле должен подумать о своем здоровье. Мы непременно придем к вам как-нибудь еще провести спокойный вечерок. И вы покажете нам свои картины. Правда, дорогая?
Женевьева не ответила. Алексису почему-то представилось, что перед ним Мелизанда, уронившая свое обручальное кольцо в глубокий колодец. Тремюла продолжал:
— Наши жены со школьной скамьи друг с другом на «ты». Почему бы нам не последовать их примеру?
— Можно попробовать, — сказал Алексис. — Иногда это получается сразу, а иногда не выходит.
— Ну что ж, я прощаюсь с тобой. До скорой встречи.
6
Через два дня Женевьева явилась к Алексису с утренним визитом. Погода была пасмурная, и она надела плащ из бежевого габардина, перетянутый в талии поясом. Он подумал: Мишель Морган из «Набережной туманов» или Элина Лабурдет из фильма «Дамы Булонского леса». Поскольку он не спешил заключить ее в объятия, Женевьева принялась расхаживать по мастерской, рассматривая картины — сначала висевшие на стене, потом ту, которая стояла на подрамнике. Алексис Валле переживал период абстракционизма: голубой фон рассекали широкие черные полосы, но они не были прямыми и перекрещивались наподобие решетки старой тюрьмы, а через все полотно шла белая царапина. Она как бы все перечеркивала, отрицая черные полосы, а возможно, просто оттеняла их. И на всех картинах этой серии повторялись голубой фон, черные полосы и белая царапина.
— Вы знали, что сегодня утром я дома один, потому и пришли? — спросил Алексис.
Женевьева не ответила и продолжала рассматривать картины, не вынимая рук из карманов плаща. Обойдя мастерскую, она остановилась перед Алексисом.
— Что происходит? — спросила она. — Вас останавливает дружба с Тремюла? Как можно быть таким старомодным!
— Вот именно, дружба. Мы оказались в немыслимой ситуации.
Он спешил воспользоваться предлогом, хотя это был и не совсем предлог. Перед ним стояла самая красивая, самая обаятельная и самая трогательная женщина из всех, что его когда-либо привлекали, а все его мысли были направлены на то, как бы отступить.
Женевьева закурила сигарету и снова принялась ходить по комнате.
— А я, — сказала она, — не питаю к Нине никаких дружеских чувств. Позвольте спросить, почему вы женились на ней? Вы любили ее?
— Не знаю.
— Но ведь в конце концов речь идет о вас!
— Я в счет не иду, я ничего не значу.
— Как вы можете так говорить?
— Такое уж представление сложилось у меня о жизни и о себе. Мы все значим ничтожно мало. Когда я увидел вас впервые, вы сами сказали мне: «Я ничего особенного собой не представляю». Это почти то же самое.
Алексис предложил Женевьеве кофе. Она пошла за ним на кухню.
— Ваши слова причиняют мне боль, — сказала она. — Раз вы так о себе говорите, значит, вы не испытываете ко мне никакой любви.
Они выпили кофе стоя.
— Я ухожу, — сказала Женевьева.
Провожая ее к двери, он увидел, что она готова разрыдаться. Он взял ее лицо в ладони и стал целовать. Женевьева сначала отвечала на его поцелуи, но потом высвободилась.
— Я веду себя непозволительно, — сказала она. — Я пришла вас соблазнять, при том, что сегодня мне нельзя этого делать.
Несколько дней спустя Тремюла отвел Алексиса в сторону.
— Не могли бы вы уделить мне минутку?
Он, видимо, забыл, что они перешли на «ты».
— Пройдемте в библиотеку.
Значит, у них в доме была даже библиотека! Читают ли они книги, это уже другой вопрос.
После того как они заперлись вдвоем, Тремюла протянул Алексису портсигар.
— Вы знаете о Женевьеве далеко не все. У меня такое впечатление, что она начинает увлекаться вами, и я хотел бы вас предостеречь. У нее периоды экзальтации постоянно сменяются депрессией. Уже не первый раз ей кажется, что она нашла выход для своей неуспокоенности. Она воображала себя влюбленной то в Марманда, то в Батифоля и, наконец, еще в одного человека — его вы не знаете. И каждый раз все кончалось тем, что ее приходилось помещать в клинику.
Алексис не нашелся что ответить и пробормотал:
— Понимаю… понимаю…
— Это не женщина, а чудо, — продолжал Тремюла. — Она и Кати для меня все, даже если обе они думают, что я им ненавистен.
— Если вы считаете, что есть какая-то опасность для Женевьевы, не лучше ли нам перестать встречаться?
— Нет. Это значило бы поступить слишком прямолинейно. К тому же я сам очень люблю бывать в вашем обществе. Я думаю: может быть, все еще и обойдется. К Марманду, который когда-то тревожил ее сон, у нее в конце концов пропал всякий интерес, и Батифоль стал для нее просто товарищем, который ее смешит.
— А третий?
— С ним мы больше не встречаемся.
— Зачем же вы по-прежнему приглашаете к себе Марманда, если он перестал ее интересовать?
— Он необходим моей футбольной команде, которая полностью держится на нем, а значит, нужен мне. Он ведь король футбола. Ни один вратарь никогда еще так не парировал удара, как он. Болельщики от него просто без ума.
И Тремюла закончил:
— Сожалею, что навязал вам этот неприятный разговор. Но ведь вы сами поставили меня в затруднительное положение.
7
Несколько дней Алексис ничего не слыхал о Женевьеве. Объяснение он получил от Фаншон:
— Женевьеву отправили отдохнуть в Туке — в поместье ее родителей.
— Она меня даже не предупредила.
— Похоже, ее отправили туда очень спешно.
Фаншон рассказала художнику, что Женевьева живет там под замком, почти как в тюрьме. Она находится, так сказать, под стражей у главы семейства — своего брата Анри, который старше ее на тринадцать лет и очень серьезно относится к своей роли старшего в семье. Время от времени Женевьеву, когда у нее сдают нервы, ненадолго отсылают туда. При всем том, что эти люди богаты, цену деньгам они знают — клиника обошлась бы куда дороже. К тому же так легче избежать нежелательной огласки.
— Женевьева казалась мне вполне здоровой, — возразил Алексис.
— Она была явно близка к тому, чтобы в тебя влюбиться.
— А это считается болезнью?
— Да. Такая мера, несомненно, спасительна и для тебя. Ведь каждое увлечение Женевьевы плохо кончается.
С этого момента для Алексиса, который полагал, что он, с его холодным картезианским умом, совершенно лишен полета воображения, образ Женевьевы приобрел некие мистические черты. Она стала для него принцессой Грезой, которую можно любить только на расстоянии. Женщиной, которую втайне почитаешь превыше всех других. И если все это затянется надолго, в конце концов начнешь страшиться дня, когда придется сличить этот созданный тобою самим образ с реальностью.
— Ты что, уснул?
— Мне уже не раз задавали такой вопрос.
— Ты просто всего не знаешь. Еще немного, и ее роман с Мармандом обернулся бы настоящей драмой. У него ведь жена и дети. Прежде чем стать знаменитым футболистом, он, кажется, работал на заводе, и Мари-Жо, его жена, тоже. Марманд очень неглуп и, общаясь с Тремюла и другими, быстро пообтесался. Но как это бывает сплошь и рядом, жена его нисколько не изменилась и продолжала жить в своем домике, в Бобиньи, подтирая зад детишкам. У них двое детей, нет, трое — не так давно она снесла ему еще одно яичко — девочку. Эта Мари-Жо ни разу не переступала порог дома Тремюла, нет, вру, один раз это все же случилось. Заметив неладное, она однажды заявилась на авеню Петра I Сербского с бутылкой купороса и плеснула купоросом в Женевьеву. Но немного промахнулась. Твоя возлюбленная получила лишь несколько брызг в лицо. Маленький шрам на ее виске — след этой истории.
— Какой шрам?
— А я полагала, что ты рассмотрел ее во всех подробностях.
Казалось, Фаншон потешается над ним.
— Твоя жена наверняка не столь примитивна, но думаю, даже если до купороса дело и не дойдет, то ревновать она все же будет.
— Ты не любишь Нину?
— Не люблю. А тебя… тебя я не понимаю. Похоже, ты просто подчиняешься ей, сам не зная почему.
Алексис промолчал. Фаншон погладила его по щеке.
— Не сердись.
Алексис снова удивился, и особенно тому, как Тремюла может выносить Кристиана Марманда. Правда, бизнесмен утверждал, что этот футболист просто незаменим в команде. Но как Тремюла при его аристократической манере держаться чуточку отчужденно, при его благовоспитанности — а этого у него не отнимешь — может интересоваться футболом, таким вульгарным видом спорта? Чего стоят одни крикуны-болельщики! Право же, это совершенно ему не подходит.
