Галина Докса - Мизери
— Мне добавки! — сказала Света, подмигнув Павлику. — И можно без хлеба.
— У вас в Петербурге грузчиком можно устроиться без прописки? — спросил Павлик.
— Иди в комнату, — приказала мать. — Закрой дверь.
— Павел, пожалуйста, — жизнерадостно сказала Света, облизав с двух сторон ложку, — пока чайник не закипел, подмети пол в коридоре. Веник и совок в углу. Руками только не трогай, а то порежешься.
Павлик пошел подметать.
— До лета, Света, — сказала Ася, отвечая на вопрос, который и не собиралась задавать ей Света. — Летом я отправлю его в Прибалтику. У нас там… Ну, неважно…
— У меня родственники есть в Белоруссии, — задумалась Света. — Где–то валяется письмо, я давно должна была разыскать.
— Нет, пусть едет в Прибалтику! — почти крикнула Ася. — В Прибалтику, в Германию, в Америку!.. Ах, ну почему, почему я не вышла замуж за еврея? Помнишь, был на третьем курсе такой Фима Гликман? Как он за мной ухаживал!
— Как Павел, Ася?
— Отлично! Молодая жена, маленькая дочь, седая роскошная борода и ни гроша за душой. Пьет.
— Он знает?
— Даже я не знаю, поняла? Только ты знаешь. Только ты.
— Поняла. Я… Асенька, ты не обижайся, но — почему вы довели до этого? Я плохо знаю жизнь, но, кажется… Кажется, большинство как–то устраивается?
— Потому что когда–нибудь, раз–два, и оказываешься в меньшинстве. Потому что не поступил в институт и скрыл от всех. Потому что гордый. Потому что…
— Потому что я трус, тетя Света, — сказал Павлик, войдя с совком, полным осколков. — Где у вас ведро?
— Под раковиной. Это, по–моему, не совсем трусость, — робко начала Света, раскаиваясь, что спросила больше, чем нужно.
— Да он не в том смысле, Мышка! — вступила мать, опять прогнав сына из кухни. — Он, видите ли, трус оттого, что побоялся руку сломать накануне призыва. Денис ему предлагал свои услуги. А наш боли испугался. Он вот в каком смысле трус. А так он смелый–пресмелый… Ты только посмотри на него!
Павлик стоял посреди коридора и гляделся в слепое зеркало трюмо. Там еще удерживался в верхнем углу маленький острый осколок. Павлик подвел палец под осколок и стал вытаскивать… Через мгновение он уже отсасывал кровь из глубокого пореза. Ася не видела, она сидела спиной к выходу, а Света видела и мысленно застонала от боли, которую, стерпев, не убрав с лица натянутой взрослой улыбки, испытывал этот совсем чужой мальчик. Когда она в последний раз видела его, ему было, кажется, двенадцать. Такой тихий, послушный был ребенок и очень походил на отца. Теперь же ничего общего. Теперь Павлик был похож на… И не на Асю…
Павлик был похож на всех, кого когда–либо любила Света. Стоял и стоял перед пустым зеркалом, посасывая палец. Боль так и окатила Свету, жгучая, как запретное воспоминание. Не было сил терпеть, и надо было что–нибудь делать.
— Павел, ты не мог бы вынести мусор? Я тебе сейчас покажу из окна помойку. Вон туда, за горку и направо. Только не испугайся кошек. Они могут выскочить из бачка, как ракеты. Со мной однажды чуть инфаркт не случился.
Павлик молча взял ведро и пошел выносить. Света с Асей стояли у окна и смотрели, как он идет по двору: медленно, ссутулившись, раскачивая легкое полупустое ведро, тускло белевшее в свете дворового фонаря. На обратной дороге Павлик немного покружил по двору, забрался на сломанную горку, постоял на вершине ее, потом решительно спрыгнул, подхватил ведро и зашагал к дому.
Ася опять заплакала. Света дала ей валерианки.
— Прекрати! — сказала Света. — Пожалей мальчишку. У него сейчас шок. И не надо принимать никаких решений. Он живет у меня. Все будет хорошо. И на работу…
— Не надо на работу. — Ася перестала плакать. — Пусть он читает. У тебя есть что–нибудь западное? Какой–нибудь Фолкнер? Какой–нибудь индивидуализм? Какой–нибудь Кнут Гамсун? Пусть он читает.
— Будем читать, Ася. Запишемся в районную библиотеку. Успокойся. Ты когда в Москву?
— Завтра утром. Маленький на свекрови. Я буду звонить. Вы мне — никогда. На всякий случай запиши телефон… Один, в общем, телефон. Там мне передадут. Деньги я буду высылать до востребования, на главпочтамт… Ты нищая, Светка? Я — почти… Уже три года, как я нищая. Белый билет мне не по карману. У Сашки, к счастью, минус восемь. А маленькому только семь.
— Деньги? — вдруг обрадовалась Света и как–то сразу засуетилась, захлопотала: — Постой–ка!.. Нет, давай–ка мы уложим сначала ребенка. Иди открой ему. И не мучь ты его своими придирками, мамаша!
Пришел Павлик с пустым ведром, и они почти насильно уложили его на кровать Светиной мамы. Была уже глубокая ночь. Свете смертельно хотелось спать, но она понимала, что в эту ночь ей не придется сомкнуть глаз, как бы ни торопилась Ася рассказать ей свою жизнь, такую длинную и трудную, что странно становилось Свете иногда в течение рассказа. Непостижимо, как вообще может жить человек — и радоваться, и любить, и рожать детей, и верить в их возможное счастье в этом мире, навалившемся на него всем весом, как рухнувшая балка на грудь шахтера, забытого в темноте подземного тупика.
………………………
— Как у тебя–то? — спросила Ася под утро. — Ты выглядишь неплохо. Моложе меня лет на десять.
— Серьезно?
— Ну да. Ты выглядишь как женщина, которой не все равно, как она выглядит. Ты — одна?
— Одна.
— И правильно.
Свете, чтобы рассказать свою жизнь Асе, достаточно было одного слова. Так повелось с юности. Ася очень любила Свету. Любила, жалела и умела рассмешить ее в любое время дня и ночи легкой ужимкой, жестом, анекдотом, рассказанным кстати…
— Аська, как ты думаешь, — Света поколебалась немного, — можно забеременеть в сорок лет с диагнозом «вторичное бесплодие»?
— Сколько угодно, — Ася встрепенулась и стала серьезной до смешного. — Но лучше не надо.
Они помолчали с минуту.
— Какой срок? — деловито спросила Ася.
— Если от святого духа, то… Критический. А если нормально, то сама не знаю. То есть, кажется, все сроки вышли.
— Ты сумасшедшая.
— Я не виновата. Вдобавок не уверена. Мне еще, знаешь, приятно иногда помечтать, что это опухоль так бурно во мне развивается. Приятно, знаешь, иногда помечтать о смерти.
— Не дури! Ты была у врача?
— А как же! Они и говорят: доброкачественная, говорят, у вас опухоль. Можно подождать.
— Так что же ты?
— Я и жду.
— Чего, глупая ты моя?
Ася заплакала. Света уж не знала, что с ней делать. Но Ася справилась сама.
— Чего ты ждешь? Что рассосется? Или… — Она посмотрела на телефон. — Может быть, телефонного звонка?
— Конца света, — дурачась, как бы желая напугать Асю, не проговорила, а провыла Света. — Очень похоже на то.
Она почувствовала себя необыкновенно счастливой. То, что она произнесла наконец вслух мысль, которой все эти зимние месяцы не давала даже легкой тенью скользнуть по коридорам ее внутренней, запутанной в непроходимый лабиринт жизни, сделало существование Светиного ребенка, которого минуту назад не существовало вовсе, таким реальным, как если бы он сам, уже родившийся, выросший, уставший, вошел, поздоровался поцелуем в щеку, отказался поужинать и лег на кровать с книгой. И уснул в комнате за стеной, и даже захрапел: смешно, посапывая и постанывая…
— Кажется, Павлик храпит, — сказала Света. — Вот кто мне поможет с пеленками, а, Аська?
— А это мысль, — обрадовалась Ася. — Прекрасная мысль! Так… когда тебе? Если не опухоль.
— Если не опухоль, то летом. К лету у вас все наладится.
— Не думай ты о нас, господи! Как была, так и осталась, дуреха ты моя. О себе думай. Как ты жить будешь? Вещи продавать? Квартиру сдашь? Надомницей?
— Воровкой, — хитро улыбнулась Света.
И встала, и прошла в коридор, и взяла пудреницу с голубыми розами, и поставила на стол перед Асей. Ей хотелось смеяться.
— Зачем это? — удивилась Ася.
— Открой и посмотри.
Ася открыла, достала из пудреницы колечко и цепочку, покрутила в руках и положила на стол.
— И что? — недоумевая, спросила она Свету.
— Там алмаз еще, — небрежно заметила Света.
И зацепила пудреницу пальцем, и подвинула к себе. Пустая пудреница сверкнула перламутровым донышком. Света изумилась.
— Тут был алмаз, — сказала она Асе, переворачивая пудреницу вверх дном. — Еще утром. Честное слово!
И Света рассказала Асе историю с алмазом: всю, от начала и до конца.
— Поздравляю, — подытожила Ася Светин рассказ. — Тебя обокрали.
— Ты думаешь? — усомнилась Света.
— И зеркало разбили при этом. Иди посмотри, не поцарапан ли замок.
Замок не был поцарапан. Балкона в Светиной квартире не было. Вор, если он ограбил квартиру, должен был быть альпинистом.
— Завтра позвони своей фирмачке и скажи, что согласна у нее работать. Если откажет, то все ясно с твоим алмазом.
