Александр Слонимский - Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)
— Ах, по делу! — сказал Артамон. — Тогда пожалуйте в кабинет.
Войдя в кабинет, Гебель начал сразу:
— Мы решились вас потревожить…
Но Артамон, подхватив его и поручика Ланга за талию повлек их к столу.
Дело не уйдет, говорил он шутливо, — а покамест протяните ручки… — И он выдвинул ящик с конфетами.
Гебель был так озадачен, что взял конфету и положит ее в рот. Его примеру последовал и поручик Ланг.
Конфета разбила церемонное настроение Гебеля. Он смягчился и возобновил разговор уже в более добродушном тоне.
— Мы имели надежду, — сказал он, — найти у вас подполковника Муравьева-Апостола и его брата.
— Да, они заезжали на короткое время, — с притворным равнодушием отозвался Артамон, между тем как его губы и щеки вздрогнули.
— Куда они направились от вас? — спросил Гебель.
— Они куда-то очень спешили, — ответил Артамон. — Полагаю, что в полк. У меня столько забот: больная жена…
— Я имею приказ об аресте обоих, — сказал Гебель. — О, вы не знаете: они принимали участие в злодейском умысле бунта.
— Как, неужели? — проговорил Артамон с видом глубочайшего изумления, однако губы и щеки прыгали у него все сильнее.
— Да, да, это целая шайка, — продолжал Гебель с ожесточением. — И Сергей Муравьев у них главный зачинщик. О, я давно предчувствовал это! — прибавил он, потрясая в воздухе кулаком.
Артамон раза два прошелся по комнате и остановился прямо против Гебеля.
— Я не знаю, куда они поехали, — сказал он. пожимая плечами. — И мне очень жаль… Сергей Иванович мне родственник…
Гебель наклонил голову в знак сочувствия. Он хотел было откланяться, но Артамон дружески удержал его за рукав.
— Нет, нет! — сказал он с прежней веселостью. — Вы у меня отобедаете, мы побеседуем… Я так давно не видал свежего человека… Тем временем я пошлю гусар на разведку…
Гебель с поручиком Лангом остались к обеду. Артамон угощал их фруктами и винами, шутил, подмигивал, а потом вдруг озабоченно вскакивал и подбегал к дверям зала, прислушиваясь к тому, что делается на половине жены.
Гусары, как и следовало ожидать, вернулись ни с чем. Муравьевы приехали и уехали на тех же лошадях, и никто в городе не мог знать, куда они направились.
Артамон усмехался про себя, радуясь своей хитрости, благодаря которой ему удалось задержать Гебеля и его спутника на несколько часов.
Это была последняя услуга, которую Артамон оказал своим родственникам и сочленам.
— Ну и денек! — ворчал Артамон, сидя в турецком халате на широком диване у себя в кабинете и с удовольствием потягиваясь.
Вдруг глухие удары поразили его слух. Кто-то ломился с улицы на парадное крыльцо. Артамон выскочил в переднюю и, наткнувшись на денщика, который бежал отворять, сердито сказал ему:
— Никого не принимать! Скажи, что нет дома.
И заперся на ключ в кабинете.
Из передней донеслись голоса. Кто-то громко спорил с денщиком и потом с шумом ворвался в зал.
«Кого еще черт несет в эту пору?» — с раздражением подумал Артамон.
Это был Андреевич, обмороженный и взлохмаченный.
— Мне необходимо его видеть! — кричал он осипшим голосом денщику, который следовал за ним по пятам. — Понимаешь: необходимо!
— Дома нет, — твердил денщик, — до утра не вернутся.
— Коли так, я до утра и буду ждать! — решительно заявил Андреевич. — Только дай мне чаю, потому что я ужасно прозяб.
Денщик в недоумении удалился. Андреевич большими шагами ходил по залу. Зал был погружен в полусвет. Горела только одна свеча на люстре.
Денщик принес чай. Чай был холодный, но Андреевич выпил его с жадностью.
Денщик постоял и в нерешительности заметил:
— Ваше благородие, коли они уехавши…
— Ступай! — сурово оборвал его Андреевич.
Денщик ушел. Андреевич продолжал расхаживать по залу. Он начинал терять терпение: присаживался и снова вскакивал. Ему казалось, что все погибнет от промедления. Для чего же он летел сломя голову на крыльях метели? Двести пятьдесят верст он сделал без передышки. Ночью под самым Житомиром извозчик его сбился с дороги, и если бы не майданщики1, жившие в избе среди леса, то он бы замерз. За несколько верст от Любара лошади выбились из сил, и его довез какой-то польский помещик, который удивился, встретив идущего пешком офицера в летней шинели. И вот все пропадает из-за какой-то глупости. «Не может быть, — решил про себя Андреевич, — он, конечно, дома. Для других нет дома, а для меня дома».
Он попробовал дверь из зала в гостиную. Дверь отворилась. В гостиной было темно. Он стал щупать другие двери. Дверь в кабинет не подавалась. Он постучал. Молчание. Он постучал еще раз. Опять ничего.
— Артамон Захарович! — позвал он. — Это я, поручик Андреевич. Мы с вами встречались в Лещине.
Никакого ответа. Тогда он приложил ухо к замочной скважине. Он ясно различил шаги в мягких туфлях.
«Ом дома!» — решил про себя Андреевич.
И вдруг забарабанил по двери кулаками.
— Отоприте! — кричал он в бешенстве. — Сейчас не время для шуток. Отоприте!
Он с размаху ударил ногой в дверь и что есть силы уперся в нее плечом. Замок затрещал, дверь распахнулась. Перед ним стоял Артамон в турецком халате.
— Так вот вы как, сударь! — завопил вне себя Андреевич. — Вы играете в прятки! Разве вам ничего не известно? Где Муравьев?
— Уехал, — пробормотал сконфуженный Артамон.
— Куда? — спросил Андреевич.
— Не знаю, — ответил Артамон.
— Черниговский полк поднимает знамя восстания, — сказал Андреевич. — Ваш долг, ваша обязанность — немедленно во главе своих гусар идти на Житомир. Тайное общество открыто, за Муравьевым погоня…
— Мне все известно! — рассердился вдруг Артамон. — Муравьевы и Бестужев были у меня, и я им все объяснил. Мой полк не приготовлен к столь важному предприятию.
Андреевич смотрел во все глаза на Артамона. Он был ошеломлен. Ему ясно представилась вся беспомощность его положения. Подорожная на чужое имя, на каждом шагу грозит арест. Из денег, полученных от Кузьмина, оставался всего один рубль. Отправляясь сюда, он все свои надежды возлагал на Артамона. Что теперь делать?
— По крайней мере, полковник, — начал он после долгого молчания, — помогите мне выбраться отсюда. Дайте мне верховую лошадь.
— Зачем вам верховая лошадь? — спросил Артамон.
— Иначе мне не нагнать Муравьева, — ответил Андреевич. — Везде задержка с лошадьми, для нас пагубна малейшая проволочка…
— Чего вы от меня хотите? — прервал Артамон.
Видя смущение гостя, он все больше смелел.
— Дайте мне лошадь, — упрямо повторил Андреевич.
— Покупайте, если нужно, — сказал Артамон.
— У меня нет денег! — с мрачным отчаянием заявил Андреевич.
Артамон достал из бюро деньги.
— Вот четыреста рублей, — сказал он, отдавая деньги. — Тут есть один ротмистр, Малявин. У него продается лошадь.
После ухода Андреевича Артамон робко направился на половину жены.
Та слышала шум и была в сильнейшем негодовании. Приподнявшись на кушетке и сверкая глазами, она решительно потребовала, чтобы Артамон сейчас же, немедленно объяснил ей, что это за ужасные крики, от которых у нее лопнула голова, и что вообще все это значит.
Припертый к стене, Артамон принужден был рассказать ей и про 14 декабря, и про братьев Муравьевых, которые будто бы искали у него спасения, и про то, как ему удалось перехитрить Гебеля. Он умолчал только о своем собственном участии в тайном обществе.
Жена слабо улыбнулась, поцеловала его в лоб и сказала со вздохом:
— Ах, я всегда подозревала Муравьевых. Только знаешь, Артанчик, я боюсь за тебя: ты такой добрый.
У ротмистра Малявина Андреевич застал целую компанию гусар. Он выложил свои деньги на стол и задыхающимся голосом объявил, что покупает лошадь без торга.
Однако Малявин, пересчитав деньги, спросил хладнокровно:
— А как же остальные? Лошадь стоит восемьсот.
Андреевич растерялся и не знал, что делать.
Один гусар посоветовал нанять лошадей в ближайшей деревне, так как в городе все лошади в разгоне, и сам вызвался проводить его.
Андреевич с помощью гусара достал лошадей. Без всякой надежды в сердце, измученный и печальный, ехал он обратно в Васильков в своей летней, ничем не подбитой шинели.
Метель утихла. Кругом светлело ровное снежное поле.
На небе клубились черные облака, наплывая на звезды.
Андреевич вдруг почувствовал себя ослабевшим, покинутым, одиноким. Ему казалось, что, потеряв Муравьева, он потерял все, что он сам пропал и все пропало. И сквозь дремоту представлялось ему зеленое, залитое солнцем поле в Яготине. Барышня Пауль подносила к его носу цветок и спрашивала с немецким акцентом: «Скатите, потшему он не пахнет?..»
