Александр Слонимский - Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)
Сергей изо всей силы сжимает Матвея в объятиях.
— Алеша, руку! — приказывает он. — Матюша, и ты Вот так.
Он соединяет руки Алексея и Матвея.
— Вот так, говорит он. — В эту минуту забудьте о ссоре!
А Соня Капнист, которая, проходя мимо двери портретной видела, как рыдает Бестужев, потом умиленно шептала Полине:
— Бедный, он так любил государя!
XIII. ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ
В марте 1825 года князь Трубецкой, полковник Преображенского полка, управлявший вместе с Рылеевым Северным обществом, покинул Петербург и перешел на службу в Киев, в штаб четвертого корпуса, которым командовал генерал Раевский, герой двенадцатого года. Он сделал это по настоянию Рылеева, который считал необходимым наладить постоянную связь с Южным обществом для установления единого плана действий. Сношения с Пестелем Трубецкой вел через Сергея Муравьева, который находился под Киевом, в Василькове, где стоял Черниговский полк. Приезжая в Киев, Сергей останавливался у Трубецкого, в его квартире на Крещатике. Вечером оба удалялись в кабинет, и там беседы их затягивались часто за полночь.
Сергей обворожил Трубецкого и молодую жену его, Екатерину Ивановну, своей необыкновенной мягкостью, за которой чувствовался, однако, твердый, мужественный характер.
Екатерина Ивановна ничего не знала о политических замыслах мужа: все переговоры по этому предмету были для нее тайной. В Сергее она видела только обаятельного, остроумного человека с чуткой, возвышенной душой и глубоким пониманием искусства. Он пел иногда, а она аккомпанировала ему на клавесинах. Его пение вызывало у нее слезы: так задушевно, так удивительно нежно звучал голос этого армейского подполковника.
За ужином говорили о литературе.
— Возвышенное направление поэзии Байрона, — говорил Сергей, — следует отнести к нашей эпохе, когда рушилось столько ложных идей и старых предрассудков. Умы освободились от оков и устремились к мыслям, открывающим новые горизонты, сердца помолодели и обратились к чувствам более благородным и, главное, деятельным. Наша эпоха полна событий, мы дети двенадцатого года. Люди поняли, в чем истинное счастье, достойное великого назначения человека. Вот почему и поэзия заговорила языком более мужественным. В Англии Байрон у нас Пушкин, Рылеев. Их стихи полны огня — сравните их с сонными творениями прежних поэтов. Я, впрочем, не скажу этого о Радищеве, да и у Державина есть горячие строки, вылившиеся из сердца, при всей отсталости его понятий. И это движение в нашей поэзии, раз возбужденное, не замрет никогда. За Пушкиным и Рылеевым пойдут другие…
Не только Екатерину Ивановну, но и самого Трубецкого, довольно равнодушного к поэзии, увлекали речи Сергея.
— Чудесный человек! — говорила о нем Екатерина Ивановна мужу. — Знаешь, он мне напоминает… не умею сказать… ну, вот будто мягкое железо… Изумительный человек! Каждое слово его входит прямо в душу…
Сергей сумел сгладить противоречия между Югом и Севером и преклонить Трубецкого на республиканскую цель. Общее выступление, по соглашению с Трубецким, было назначено на лето 1826 года, когда предполагался императорский смотр на юге, в Белой Церкви. Южное общество бралось арестовать императора, в то время как Северное должно было, пользуясь его отсутствием, захватить власть в Петербурге, заняв Зимний дворец, Петропавловскую крепость и Сенат. Для того чтобы сообщить эти решения Рылееву и князю Оболенскому, старшему адъютанту гвардейской пехоты, который был ближайшим помощником Рылеева, Трубецкой взял отпуск под предлогом свидания с родственниками жены — ее отцом, графом Лавалем, и сестрой, которая была замужем за австрийским посланником графом Лебцельтерном. Генерал Раевский охотно дал ему отпуск, но при этом покачал головой и погрозил пальцем: он давно уже видел, что вокруг него что-то затевается, и не особенно верил в то, что Трубецкой едет в Петербург для семейного свидания.
Трубецкой приехал в Петербург 10 ноября рано утром и остановился с женой в доме своего тестя графа Лаваля, на Английской набережной. Наскоро позавтракав, он поспешил к Рылееву, в дом Российско-Американской компании на Мойке.
Рылеев очень ему обрадовался. Наталья Михайловна, жена Рылеева, предложила ему кофе, но он учтиво отказался, сказав, что уже позавтракал. Маленькая Настенька, дочка Рылеева, глядела исподлобья на незнакомого гостя с густыми полковничьими эполетами. Поспешно допив кофе и приласкав Настеньку, Рылеев увел Трубецкого к себе.
— Ну, что скажете хорошего? — нетерпеливо спросил он, расхаживая взад и вперед и ероша волосы.
Трубецкой с оживлением рассказал о силе Южного общества, хвалил установленный там порядок, сообщил о принятом решении начать восстание летом 1826 года и с особенным чувством отозвался о Сергее Муравьеве. Он как будто гордился успехами Южного общества.
— Ну, а у вас как? — спросил он под конец.
Рылеев назвал принятых им новых членов общества: адъютанта герцога Вюртембергского, писателя Александра Бестужева, своего товарища по изданию «Полярной звезды», двух братьев его — капитан-лейтенанта гвардейского морского экипажа Николая и штабс-капитана Московского полка Михаила, корнета Конного полка князя Одоевского, поручиков гренадерского полка Панова и Сутгофа, лейтенантов гвардейского экипажа Арбузова и Завалишина, поэта Кюхельбекера и многих других.
— Мы имеем своих людей во всех гвардейских полках и в морском экипаже, — сказал Рылеев с довольным видом, расхаживая по-прежнему взад и вперед. — Это все народ решительный, готовый жертвовать собой. Жаль, молоды очень и в чинах небольших. Я надеюсь на вас, князь, — закончил он, остановившись и глядя на эполеты Трубецкого с детской улыбкой.
Трубецкой, находившийся под обаянием южных впечатлений, нашел все превосходным.
— На вашу отрасль я надеюсь, Кондратий Федорович, — сказал он, крепко пожимая руку Рылееву. — А что касается высших чинов, то они присоединятся, как только увидят нашу силу. Шипов, например. Он, правда, давно отошел от общества, но, когда понадобится, окажет содействие. Препятствовать, во всяком случае, не станет… Ведется ли у вас, однако, подготовка солдат? Сергей Иванович действует очень хорошо через старых семеновцев. У него есть своя солдатская отрасль во главе со старым семеновцем Малафеевым. Я знаю этого Малафеева человек решительный, убежденный. И предан Сергею Ивановичу всей душой…
Рылеев улыбнулся.
— И у нас делается кое-что по этой части, — сказал он.
Глаза его загорелись и голос зазвенел, когда он начал декламировать песню, сочиненную им для распространения среди солдат:
Ах, тошно мнеИ в родной стороне;Все в неволе,В тяжкой доле,Видно, век вековать?Долго ль русский народБудет рухлядью господ,И людями,Как скотами,Долго ль будут торговать?Кто же нас кабалил,Кто им барство присудил,И над нами,Бедняками,Будто с плетью посадил?По две шкуры с нас дерут,Мы посеем, они жнут;И свобода У народаСилой бар задушена.А что силой отнято,Силой выручим мы то.И в приволье,На раздольеСтариною заживем.Нас поборами царьИссушил, как сухарь:То дороги,То налогиРазорили нас вконец.Уж так худо на Руси,Что и боже упаси!..
Трубецкой слушал и кивал одобрительно.
— Прекрасно, прекрасно!.. — говорил он.
Уходя, он обнял Рылеева и сказал:
— Вижу, что у вас все в отличном порядке, о чем не премину известить Сергея Ивановича. Будем действовать вместе — и успех обеспечен.
«Сколько огня в этом человеке! — подумал он, садясь в коляску. — Он и Муравьев — вот душа нашего дела».
Смерть Александра I застала тайное общество врасплох и опрокинула все первоначальные расчеты. Фельдъегерь привез это известие 27 ноября, в двенадцатом часу дня, а в три часа гвардия уже присягала новому императору Константину I. Надо было что-то предпринять немедленно, еще до приезда Константина, который сидел наместником в Варшаве, или же отложить восстание на неопределенное время.
Константин не показывался в Петербурге уже двенадцать лет. Он известен был своим крутым нравом. Из всех сыновей Павла он наиболее походил на отца. Он был деспот и при этом чудак. Его воцарение не обещало ничего хорошего.
Прошло несколько дней, и в городе пошли странные толки Говорили, что Константин отказывается от престола в пользу брата Николая, который на семнадцать лет моложе, и что это давно уже было решено между ним и Александром. Рас-сказывали еще о каких-то документах, хранящихся в Успенском соборе в Москве и подтверждающих отречение Константина, но что это за документы, никто не знал.
