Василий Шаталов - Золотая подкова (сборник)
ХЛЕБНЫЙ ЖЕНИХ
Обычно в начале декабря — или чуть позже — в наш город приходит зима. Она приходит вскоре после долгого ненастья, когда на беспросветно-сером небе хмуро громоздятся облака, когда на городские улицы неизвестно откуда вползают туманы, а сверху долго и нудно сыплется водяная пыль.
Но вот однажды ударит мороз, сбросив с деревьев пеструю листву. После мокрого ненастья и первого крутого заморозка наступят дни удивительной прозрачности и нежной ослепительной синевы.
В это время где-нибудь на тихой улице, на солнце-греве, вдоль глухого забора или сквозной садовой решетки, проглянет робкая щетинка заячьего ячменя. Эта скромная травка — первая вестница нашей весны.
Потом — в январе или феврале — густыми травами оденутся предгорные холмы, к которым придвинулся своими домами наш город. Упругие ветви клёнов и тополей уже усыпаны живыми бугорками почек. Кажется, еще немного, еще день-другой и серые тополя развесят пучки бордовых сережек — в каждом пучке по четыре сережки. К этому же времени расцветут клёны. Хотя они и без листьев, но вид у них уже праздничный, нарядный: теплый ветерок раскачивает на ветвях тысячи золотисто-красных кисточек-подвесок.
И все-таки настоящая весна приходит позже. В апреле. Изумительны в эту пору вечера: как будто ярче и крупнее звезды. И каждая из них сверкает и переливается так, словно смотрит на землю сквозь чистые, радостные слезы. Откуда-то доносится приятный аромат распустившихся роз, цветущих катальп и акаций. Дома, горы, деревья — всё притихло, всё нежится в теплой благоуханной ласковости апрельского вечера.
Весна!.. Какие тут могут быть занятия, учебники, если ты влюблён и тебе чуть больше двадцати!..
…Упорно глядя в раскрытую книгу, Олег водил глазами по одним и тем же строчкам, но ничего запомнить не мог: наука никак не лезла в голову. Тогда он поднял глаза и рассеянно обвёл взглядом верхнюю часть стен небольшой читальни, где на одном уровне висели старые выцветшие портреты корифеев медицинской науки: Павлова, Пирогова. Мечникова, Бурденко, Пастера и многих других. Все они были уже людьми пожилыми и своим невеселым видом навевали лить скуку да усиливали желание, как можно скорее вырваться на свежий воздух, в душистую прохладу городских улиц.
Рядом с Олегом, за одним столиком сидела его однокурсница Ада Загорская. Следует заметить, что природа не поскупилась, чтобы щедро её наделить девичьей красотой, а также гордым независимым характером. Олег Ланцев влюблен в неё давно, чуть ли ни с первого курса мединститута. Но что нравилось ему больше в ней: её расцветшая в полную силу красота или гордый нрав, он вряд ли бы ответил сразу. Видимо, нравилось и то, и другое.
Осторожно скосив глаза в сторону Ады, он увидел, что она поглощена чтением конспекта по акушерству (а, может, делала вид, что поглощена). И еще он увидел пленительный профиль, каждая черта которого вызывала в нем целую бурю скрытого восторга. Чистая, без единого пятнышка, щека алела свежим румянцем. Нос слегка был привздернут и придавал лицу неунывающий вид. Часть низкого лба и правый глаз были притенены тёмными вьющимися волосами, падавшими на спину ниже плеч.
Олег повернулся налево и чуть заметно наклонился к разрумянившейся щеке Ады. Сам не ожидая того, он вдруг почувствовал тяжелые толчки сердца и неодолимое желание обнять и поцеловать её. Изо всех сил сдерживая себя, Олег воровато поглядел по сторонам — не следит ли кто за ним? Но никто из сидевших в зале студентов за ним не следил, и поцеловать Аду, пожалуй, можно было бы. Однако, он не решился, так как не был уверен, что она благосклонно отнесется к его «вольности». Их отношения еще не были настолько близкими и простыми, чтобы целоваться прилюдно, где вздумается.
Усмирив свой пыл, Олег тихо прошептал!
— Уйдем?
— Уйдем, — ответила она и начала собирать со стола книги, тетради и складывать в портфель, в котором лежали стетоскоп и белый больничный халат.
Легким ветром промчались они по вестибюлю института. Потом, открыв входную дверь, сбежали по крутым ступенькам высокого крыльца в медленно пошла по тротуару притихшей улицы.
— Ах, Олег, Олег! Ведь это же преступление! — прижимаясь к плечу своего спутника, с тревогой сказала Ада.
— О чем ты? — с усмешкой спросил Олег. — Уж не наше ли бегство из читальни ты имеешь в виду?
— Ну, конечно! Ведь вполне часа два или три можно было бы позаниматься…
— Брось, милая, не ной. Все выучим, все успеем, — уверял Олег.
Ада не возражала. Она все еще не могла отделаться от досады, что так рано ушла из читальни.
«Он-то, пожалуй, успеет, — думала Ада, глядя в даль просторной, слегка понижающейся к востоку улицы, ярко озаренной двумя рядами высоких светильников. — У него всё получается быстро. А вот она-то вряд ли успеет. Ведь знала об этом и все-таки согласилась на эту прогулку».
Олег тоже молчал, хотя понимал, конечно, что тревога Ады вполне оправдана. Подготовиться к экзаменам в медицинском институте не так-то просто. А тем более к выпускным.
Для прохождения врачебной практики Аде в Олегу в одной из городских больниц были выделены две палаты. Под руководством опытных врачей будущие терапевты произвели здесь полное обследование больных, определили каждому диагноз, составили обоснованный план лечения.
Рано утром, придя в больницу, они сразу же приступали к делу: измеряли температуру, прослушивали и расспрашивали больных о самочувствии, перебрасывались шутками с теми, кто уже выздоравливал, и старались поднять настроение у тех, кто впадал в уныние.
А в половине девятого начиналась так называемая пятиминутка, то есть совещание врачей, на котором присутствие практикантов было обязательным.
Только в три часа они уходили из больницы. А в шесть вечера уже спешили в читальню. Кроме этого они активно участвовали во всех научных конференциях, проводимых в институте, выступали на семинарах со своими рефератами. Словом, крутились, как белка в колесе, и каждая минута у них была на счету.
Но сегодня Олег не мог отказать себе в удовольствии хоть немного погулять по весеннему городу, чтобы дать разрядку после упорных занятий. Конечно, без Ады он не пошел бы… Какое там гуляние одному?
В этот вечер они много ходили по городу, наслаждаясь мягкой, чудесной погодой, блеском звезд, четко проступавшей на фоне небосклона темно-синей громадины Копетдага. Сперва они долго бродили по проспекту Свободы, затем зашли в небольшой сквер, посередине которого взлетали струи фонтана. Подсвеченный со всех сторон шаровидными светильниками, фонтан напоминал высокий, с раскидистым верхом, искрометный сноп.
Сквер казался безлюдным. Но это было не так: на длинных скамейках, под сенью плакучих ив, сливаясь с темнотой, сидели влюбленные пары.
Тишина. Только шум сверкающего фонтана.
Выбрав укромный уголок, Олег и Ада сели на скамейку. Они долго молчали. Они вообще в этот вечер, говорили немного.
— Ах, какая погода! Чудо!.. — после долгой пауза сказал Олег и потянул носом настоявшийся к ночи ароматный воздух.
— Она настолько хороша, — шепотом отозвалась Ада, — что буквально ни о чем не хочется думать…
— Ну, вот… А ты сердилась, что пошла со мной. По такой погоде только стихи читать!..
— Если помнишь, почитай что-нибудь.
— Помню, конечно. Хочешь — из Блока?
И Олег вполголоса, так, чтобы их слышала только Ада, прочел знаменитые строки:
О, весна, без конца и без края!Без конца и без края мечта.Узнаю тебя, жизнь, принимаюИ приветствую звоном щита.
— Прекрасно. Олег!.. — с жаром прошептала Ада. — Знаешь, эти стихи я ведь тоже помню, и когда думаю о них, то представляю Блока молодым рыцарем в русском шлеме, с круглым, как солнце, щитом, и в серебряной кольчуге.
Олег улыбнулся.
— Чему ты смеешься? Может, я что не так…
— Нет, нет. Всё так. И я таким же его представляю. Поэт был убежден, чтобы жить честно, надо быть настоящим бойцом, сильным и благородным. Ведь жизнь — это борьба. Вот отсюда и романтический образ рыцаря.
В это время, откуда ни возьмись, мимо прошли двое: он и она. Олег отстранился от Ады и замолчал. Потом, повернувшись к ней, взял её руки в свои.
— Ну, что же ты молчишь? — тихо, но настойчиво спросила Ада. — Я хочу тебя слушать.
— А знаешь, что по этому же поводу сказал Пушкин? — с некоторой таинственностью произнес Олег.
— По какому?
— Ясно, по поводу весны.
— О, по этому поводу Пушкин говорил многое… Что ты имеешь в виду?
— Да вот… Хотя бы это:
Как грустно мне твоё явленье,Весна, весна — пора любви!..
— Ах, вот ты о чем!.. Но сегодня, по-моему, это не подходит.
— Почему?
— Потому, что весной мне совершенно не грустно, а как раз наоборот!
