Кирилл Войнов - Со мною в ад
Пенков помолчал, глубоко затянулся, выпустил дым колечком.
— Обе сестры Невены умерли в Хисаре. Младшей стало плохо еще в автобусе, и она скончалась в больнице, так и не придя в сознание. Почти то же самое было и со старшей, но она все-таки успела произнести хоть несколько слов — одна из медсестер в больнице утверждала, что своими ушами слышала: «Цыпленок… цыпленок… Пусть Венче не ест цыпленка…» Доктор Ташев, который лечит Невену здесь в Пироговской больнице[3], уверен, что речь идет о паратионе… В Хисаре предполагают то же самое. Но это будет точно установлено, а может быть, в нашей лаборатории уже получены результаты, и тогда все станет на свои места. Во всяком случае, у меня нет никаких сомнений в том, что эта еда стала последней в жизни тех, кто ее попробовал… Остается выяснить, кто же положил отраву в цыпленка. И тут у меня тоже нет никаких сомнений — это дело рук Гено Томанова! — уверенно, ни секунды не задумываясь, заявил Пенков. — Но, конечно же, не прямо в цыпленка, а раньше, в какой-то продукт, который нужен для приготовления этого блюда. Ну, например, в подсолнечное масло… Понимаешь, этот Гено вернулся домой к шести часам вечера на машине, которую купил в тот же день, и, когда Зорка рассказала ему о том, что случилось, первый вопрос его был: «Она жива?» Потом он вошел в комнату, повертелся там и вышел с каким-то продолговатым пакетом, там было что-то, завернутое в газету. Я спрашивал его, что было в том пакете? А он говорит: я взял чистое белье, в баню собрался. Представляешь? В такой момент — в баню! И, конечно же, ни в какую баню он не ходил, а напрямик дунул в Пироговскую. Заметь, между прочим, — при обыске мы не нашли ни бутылки с маслом, ни еще какого-нибудь сосуда, где можно было бы держать эту жидкость.
Пенков вошел в раж и даже раскраснелся.
— Ну так, пойдем дальше! Этот самый Гено сел в свою новую машину… хотя это не новая машина, а старый отремонтированный «фольксваген»… в общем, сел он и помчался в больницу. Ну, что он там делал, как ты думаешь? Кому-то звонил по телефону-автомату, мотался там, сновал туда-сюда и весьма при том волновался. Подошел к справочной, спросил о состоянии Невены Томановой, там не могли ему точно ответить, пошел в отделение, остановил первую попавшуюся докторшу, и снова тот же вопрос — жива ли? А когда докторша спросила, кто он, знаешь, что он ответил? «Сосед»! Видал? Сосед! Ну, теперь подведем некоторые итоги. Первое — обычно он всегда приходил домой обедать, каждый день, а в этот день не пришел, а явился только вечером, и первый вопрос какой: она жива? Затем — входит в комнату и выносит оттуда какой-то продолговатый пакет, говорит, что это белье для бани. Белье? А почему не бутылка с маслом, в которую он влил отраву, а? И, наконец, это железное алиби! Нет, все это мне кажется очень и очень подозрительным!
Он облокотился о спинку стула, скрестил руки на груди и поглядел на меня с видом победителя, явно ожидая моего одобрения. Но я молчал.
— Ну, что скажешь? — потеряв, видимо, терпение, спросил он.
А я ничего сказать не мог. Подумал только, что этот инертный, известный своей медлительностью человек на сей раз не терял времени напрасно. Может, и вправду жаль, что ему не удалось продолжить расследование, за которое он взялся с таким жаром.
— Досадно, что так случилось. — Я кивнул на его забинтованную ногу.
— А, как не повезет человеку… — согласился он. Ему было приятно мое сочувствие. Он помолчал несколько секунд и добавил: — Я попросил еще две справки, одну из Моравца о сестрах Невены — как живут, с кем, какие у них отношения между собой и со средней сестрой. Этого цыпленка, которого они привезли с собой, тоже надо иметь в виду, они же готовили его и ели; может, там тоже было что-то, кто знает… И вторая справка — о Гено Томанове, о его житье-бытье, что о нем говорят соседи, сослуживцы, с кем дружит, у кого бывает… Надеюсь, сегодня утром справки будут готовы. Все-таки информация для ориентации. Да, и результаты анализа остатков еды, брошенных Зоркой в ведро, уже, наверно, тоже есть. Зайди в нашу лабораторию! И… извини, пожалуйста, подай мне портфель, я передам тебе папку с остальными материалами, и отметим, что ты принял работу, чтобы все было по правилам.
Я взял портфель с этажерки для книг, передал ему, он вынул оттуда желтую папку и положил ее передо мной так, будто прощался с чем-то очень дорогим ему.
Я почувствовал, что мое пренебрежение к этому человеку, раздраженность его медлительностью и наивным энтузиазмом постепенно таяли и уступали место внутреннему уважению и даже симпатии к нему. Я понял наконец, что Пенков — трудолюбивый, сообразительный, способный специалист — слишком застенчив и скромен, совершенно не умеет лезть на первый план и показывать «товар лицом», поэтому его всегда заталкивают на серую периферию мелких неинтересных дел более энергичные и самонадеянные коллеги (неужто и я среди них?). Пройдет еще год и тринадцать дней, и после двадцати пяти лет верной службы он покинет наши ряды и уйдет воспитывать свою милую внучку, а мы довольно скоро забудем о нем, убежденные, что мир и наша работа начинаются и кончаются нами.
— Я должен поблагодарить тебя, — совершенно искренне сказал я, убирая желтую папку в свой кейс. — Ты мне очень помог.
Я посмотрел на часы и поднялся.
— Мне пора в управление, дела. Я как-нибудь зайду еще…
Я протянул ему руку, он подал мне левую, снисходительно усмехнулся, и во взгляде его я заметил что-то вроде недоверия ко мне. Да, напрасно я сказал о том, что еще зайду как-нибудь, стыдно обещать то, что едва ли сможешь исполнить (так оно, кстати, и получилось). Но что делать — таковы мы, люди.
— Извини — не провожаю! — пошутил Пенков. — Руми! Проводи гостя!
Девочка вышла из своей комнаты и встала в дверях, не очень, видимо, понимая, что она должна делать. Я чуть наклонился и подал ей руку: «До свидания». Девочка подала мне свою. Когда я был уже у входной двери, она наконец пролепетала «До свиданья» и даже сделала легкий реверанс.
«Эх, Димитре, Димитре… Люди уже внуков воспитывают, а ты все бобылем ходишь!» — укорял я себя, сбегая вниз по ступенькам. Впрочем, сейчас не до укоров и мыслей о личном — есть более важные вещи, о которых надо думать. Хотя — они всегда найдутся, более важные…
Майский день сиял во всем своем великолепии. Свежая зелень деревьев, красные фейерверки тюльпанов и маков, пронзенные лучами солнца, брызги фонтанов радовали глаз и душу. Я мчался на своем «москвиче» навстречу прекрасному дню, и если быть честным перед самим собой, то была еще одна причина для отличного настроения: я ехал в нашу лабораторию, на этот раз у меня был официальный повод посетить ее и мне не нужно было, как обычно, выдумывать что-нибудь вроде желания повидать своего старого друга Коци. Коци — это доктор наук Константин Тянков, заведующий химической лабораторией. Он на два года старше меня, худ и мал ростом, но как заговорит — от его голоса все пробирки и колбочки дрожат и звенят, ударяясь друг о друга. Он свободно владеет четырьмя языками, особенно хорошо — английским, а как химик — достаточно появиться в ресторане кельнеру с подносом, и Коци немедленно определит, сколько воды бармен долил в виски.
Когда я вошел в кабинет Коци, служивший одновременно канцелярией, хозяин пил кофе с одним из своих коллег. В нашем учреждении это строго запрещено, но, бог знает почему, Коци все прощали. Я взглянул направо — да, так и есть, Танче, как всегда, сидела за своим столиком и что-то печатала на машинке. Я позволил себе всего на миг задержать взгляд на ее милом мягком профиле со слегка вздернутым носиком и круглым, как у ребенка, подбородком. Закусив губы, она внимательно вглядывалась в клавиатуру, будто искала какой-то знак, но я ясно увидел — она слегка порозовела…
— Привет! Я пришел за результатом анализа по поводу отравления этих… сестер! — Я вдруг почувствовал, что говорю слишком громко.
— Вот как? — еще громче зазвучал голос Коци. — Станоева, усадите, пожалуйста, гостя!
Машинка замолкла, и через секунду возле стола Коци возник еще один стул. Таня появилась так близко от меня, что я почти ощутил прикосновение ее золотистой нежной кожи.
— Паратион, верно?
— Верно-то верно, но очень трудно было установить точно, какой именно вид его, — с готовностью ответил Коци, — потому что обычно употребляется несколько разновидностей. Во всяком случае, я знаю их семь. В данном случае это Ф-103. Это жидкость почти без запаха, очень похожая на оливковое масло. Мы получаем ее из Австрии.
— А концентрация? Большая?
Коци посмотрел на меня поверх очков.
— Концентрация такая, которая может убить и буйвола!
— А можно допустить…
Я не закончил фразу, потому что передо мной на столе появилась чашка кофе.
— Спасибо большое! — Я с благодарностью поглядел на Таню. — Быстрее «эспрессо»! Как это вам удается?
