Владимир Петров - Горечь таежных ягод
— Да нет, не письмо! — Кузнецов в отчаянии махал руками. — Нет вам письма, а есть привет. Пламенный привет!
— Ничего не понимаю. От кого?
— От девушки. Которая в синей кофте. От Надежды Максимовны. Ну знаете…
— Стоп! — сказал Просеков. Встал со стула, закурил и отошел к окну. — Садись, Кузнецов, и рассказывай. Не спеши, давай по порядку.
Кузнецов огорченно вздохнул: не любил он медлительности в таких делах, но, подчиняясь, уселся на стул, аккуратно разгладил пилотку, положив ее на колени.
— С самого начала?
— Ну не с конца же.
— Значит, так вырисовывается. Забрал я почту, расписался везде, где положено, и двинулся в обратный путь. Гляжу: красивое такое здание, похожее на универмаг. Ну с точки зрения моего профессионального интереса…
— Покороче можешь?
— Могу, но это же важно. Я ведь принял школу за универмаг. Понимаете? И если бы не зашел туда, ничего бы и не было. А я зашел. И вот тут она меня окликнула, и у нас состоялся интересный разговор. Как говорится, диалог. Я, пожалуй, его подробно перескажу.
— Давай подробно! — рассмеялся Просеков, чувствуя желание надрать веснушчатые уши Кузнецова за то, что он «тянет кота за хвост».
— Ну вот. Она спросила: «Вы не на точке служите?» Я говорю: «Да, кое-где служим». — «Вэчэ такая-то?» — «Да, — говорю, — такая». Тогда она говорит: «Передайте привет старшему лейтенанту Просекову Андрею Федоровичу». — «С удовольствием передам». Ну, а тут я не сдержался, вы меня извините, это я от радости. «Ага, — говорю, — так я вас знаю! Это вы потерялись в гостинице? Мы вас искали со старшим лейтенантом, но не нашли и очень были в расстроенном состоянии…»
— Ладно! — Просеков шагнул к шкафу, переставив в сторону табуретку вместе с сидевшим на ней Кузнецовым, достал тужурку и, одеваясь, бросил: — Спасибо, Кузнецов! А сейчас быстро вызови ко мне сержанта Розмарицу!
Через пять минут Просеков бегом спускался по крутой тропке, перескакивая с камня на камень, лавируя между кустами.
* * *Просеков сидел на подоконнике, разглядывая огоньки ночного Ахалыка, изредка косился на пластмассовую телефонную коробку. Габидулин дважды звонил, пока Просеков ходил в аул, и просил передать, что позвонит еще раз. Что у него там за неотложное дело?
На аульной площади вспыхнул конус яркого света, покачался и, суживаясь, влился в улицу — уходил последний рейсовый автобус. Площадь опять виделась сплошным черным пятном, над которым теперь еще рельефнее светился справа огонек знакомого окна. Свет был не матово-желтым, как у других окон, а искристым, мерцающим, похожим на раннюю звезду. Это потому, что там, в угловой комнате второго этажа, была не уютная квартира с занавесками и абажурами, а школьная лаборатория с яркой люстрой. Надежда Максимовна разместилась в ней временно, на два-три дня, пока найдется подходящее жилье.
Самое удивительное было в том, что при встрече они ничуть Не волновались, не испытывали никакого стеснения или неловкости, словно знали друг друга давно и хорошо. И все было естественным, искренним в их коротком разговоре.
Он запомнил ее руки, как-то уютно лежавшие на столе, прохладные пальцы, в которых ощущалась еле заметная дрожь. Все-таки она, наверное, волновалась.
Зазвонил телефон. Подняв трубку, Просеков услыхал далекий голос Тимура Габидулина.
— Андрей Федорович? Докладываю: с лыжами полный порядок, насчет запчастей дело идет хорошо, завтра еду на склад получать.
— Молодец! Что еще?
Трубка донесла тихое жужжание трансформаторов.
— Полковник велел спросить, как насчет вашего перевода в Энск? Они тут собираются писать представление и просят уточнить, согласны ли вы?
— Слушай внимательно, Тимур. Передай полковнику, что я от перевода отказываюсь. Прошу отменить. Понимаешь?
— Да, да, понимаю! — обрадованно кричал Габидулин. — Это здорово! Я все понимаю.
— Не в этом дело, — рассердился Просеков. — Спросит полковник о причине — скажи: «Теория максимальной полезности». Понял?
— Понял, понял!
Габидулин говорил еще о чем-то, но Просеков уже откинул трубку: за окном, наливаясь басовым гулом, заводил свою тревожную песню ревун.
Через двор к кабинам станции, стуча коробками противогазов, бежали солдаты полного боевого расчета.
Закачались антенны: громадные ажурные чаши просеивали звездное небо.
РАКЕТНЫЙ ЗАСЛОН
…Упала в лога, пади и перелески таежная речка Марчиха. Вода в ней холодная и разная на цвет: черная с зеленью у замшелых откосов под пихтачами; рыжая с ржавинкой у песчаных крутояров, перевитых жгутами сосновых корней, и совсем голубая на перекатах, где шныряют над галькой скользкие гальяны и лобастые бычки.
По утрам дымится над плесами мокрый от росы таволожник; прожорливый хариус шлепается в сонную воду; приходят лоси, далеко забредают от берега и долго пьют, едва прикоснувшись к воде шершавыми и теплыми губами. От них пахнет хвоей и стойлом, им зябко, они пьют и по-коровьи дергают лоснящейся шкурой. Они пьют, задумчиво рассматривая белые облака на черной воде, а в ноги им тычутся вездесущие любопытные мальки…
За Марчихой синие дали, за Марчихой города и дороги, площади, залитые асфальтом, деревянные чайные на пыльных сельских улицах, модерные кафе-аквариумы, аэропорты и вокзалы, суетливые электрички с неуютными тамбурами, где гуляют сквозняки и бренчат гитары… Все это за речкой Марчихой, о которой никто не знает и которой нет ни на одной географической карте.
Но Марчиха есть на боевых планшетах ракетчиков. Здесь по извилистому руслу реки проходит невидимый рубеж, обозначающий «зону пуска». Здесь гигантский и незримый барьер поднимается в небо на десятки километров, Через него не пройдет ни один самолет, если не ответит на кодовый сигнал радиозапросчика «свой — чужой».
Плывут облака над Марчихой. Мирные облака…
1
Шли гуськом. Впереди — подполковник Прохоров, ломая валежник тяжелыми яловыми сапогами сорок четвертого размера, за ним мягкой, охотничьей походкой скользил майор Утяшин, ловко увертываясь от сучьев, которые с треском разгибались за могучей спиной командира. Замыкал шествие капитан Кадомцев. Едва поспевая, ругался в душе, чувствуя, как хлюпают промокшие модельные туфли. Черт его дернул поспешить с приездом из города! Подвернулась попутная машина: он и не успел забрать в гостинице свой чемодан.
Командир водил по лесу уже больше часа. Начали от столовой, потом к стартовым позициям. Да все сосняком, таволожником, болотным кочкарником, где на каждом шагу колючая осока, острая, как бритва.
Прохоров все это называет «очередной хозяйственной рекогносцировкой». Но Кадомцев отлично понял: «рекогносцировка» затеяна специально ради него. Смотри, мотай на ус. Знай, куда приехал и за что берешься, товарищ замполит.
Командир все время недовольно сопит, что-то бормочет себе под нос. Может быть, он всегда такой? Или недоволен Кадомцевым?
Вчера в кабинете они разговаривали вдвоем. Но разговора явно не получилось. Кадомцева удивляла угрюмая сдержанность командира. Прохоров придирчиво смотрел из-под лохматых бровей и задавал какие-то странные вопросы: отдыхал ли Кадомцев в санатории после окончания академии, не было ли у него осложнения после гриппа и еще что-то насчет здоровья. Кадомцев смутился, никак не мог сообразить: неужели он в самом деле выглядит таким хилым и болезненным?..
Открылась небольшая прибрежная поляна, судя по пенькам — прошлогодний вырубок. Подполковник сел на один из пеньков, предварительно смахнув с него хвою и золотистую шелуху сосновой коры. Поворчал насчет бесхозяйственности. Говорил ведь, указания давал: обязательно счищать с пеньков кору, чтобы не заводился короед. И все-таки кое-где кору оставили. Лесничество и без того не дает лицензий на порубку.
— Возьмем на карандаш! Устраним, — заверил майор Утяшин, привычно, почти не глядя, черканув несколько слов в блокноте. — Признаю самокритично: не проконтролировал.
— Неисполнительность, неаккуратность ведет за собой снижение всякой дисциплины. И вообще… — недовольно сказал командир и пристально посмотрел на раскисшие туфли Кадомцева, на брюки, сплошь унизанные мелкими репьями-колючками.
— Козий репейник, — подсказал Утяшин.
— Знаю, — проворчал Прохоров. — Я когда-то в детстве козу пас. Намучился с этим репейником.
Поставив ногу на пенек, Кадомцев попробовал очистить брюки. Это оказалось не просто: приходилось отдирать каждую колючку.
Командир постучал папиросой о коробку, закурил и сказал:
— В наших краях по сосняку да пескам надо ходить в сапогах. И вообще, товарищ Утяшин, познакомьте товарища Кадомцева с инструкцией о ношении полевой формы одежды. Есть у нас такая инструкция.
