Светлана Кудряшова - Друзья с тобой: Повести
— Ты плачешь, Федечка? — едва слышно спросила она.
Федя сейчас же вытер слезы рукавом суконной рубашки и сказал, что нет, не плачет, и спросил, не знает ли Серафима, как выводить чернильные пятна.
Она вспомнила, что пятна выводят нашатырным спиртом иди хлорной известью. Она сейчас же предложила отправиться к ней домой и попробовать свести пятно. Федя уныло согласился.
Дома Симочка позвала на помощь Максима, но тот рисовал и, не поднимая головы от стола, проворчал, что ничего не понимает в пятнах. Симочка и Федя отправились в кухню, потерли пятно тряпкой, смоченной в горячей воде с мылом, но — увы! — безрезультатно. Нашатырного спирта не оказалось, и Симочка разыскала хлорную известь, которой мама моет раковину и ванну. Хлорная известь делала чудеса: пятно бледнело на глазах, но… вместе с ним бледнело и сукно! Скоро вместо чернильного, на брюках появилось белое пятно.
Перепуганная Симочка потащила Федю к брату. Она назвала брата Максимушкой, миленьким, пообещала целую неделю мыть за него посуду, лишь бы он помог их беде. Максим, взглянув на Федино колено, присвистнул и сочувственно протянул:
— Натворили вы дел, друзья–товарищи!
Друзья–товарищи испуганно смотрели на Максима. Он сжалился над ними, развел серую краску и подкрасил пятно.
— Почти незаметно, — уверяла Федю Симочка.
Когда краска высохла, сукно на коленке стало жестким, негнущимся. Может быть, Тамара Аркадьевна не заметила бы злосчастного пятна, но к вечеру брюки на колене расползлись. Тамара Аркадьевна всплеснула руками, велела сейчас же снять брюки и уселась их штопать. Она штопала и говорила, что с Федей настоящее мучение и скоро она зачахнет от огорчений и забот о нем. Феде стало жаль ее. Он сказал виновато и печально, чтобы она больше не заботилась о нем, не расстраивалась, уж как‑нибудь он сам проживет. Тамара Аркадьевна покраснела, бросила брюки на стул и молча ушла в другую комнату. Он слышал, как она там всхлипывала и сморкалась. Он и сам чуть не плакал.
Тамара Аркадьевна не успела забыть про брюки, а Федя провинился снова: ушел без разрешения гулять с Серафимой. Но, честное слово, они не собирались идти далеко! Они хотели только до угла. Но на следующем углу был красивый Дворец пионеров, еще через квартал — городской театр, в который они собираются завтра на утренник, а немногим дальше—-красивый большой сквер.
Федя решил обо всем рассказать Тамаре Аркадьевне.
Увидев его, она облегченно вздохнула. Федя осторожно заглянул в ее глаза. Тревожные, они постепенно теплели. Она улыбнулась, и Федя улыбнулся тоже. Но Тамара Аркадьевна тут же прогнала улыбку с губ и строго спросила, где он был.
Федя чистосердечно рассказал о своей прогулке с Симочкой, и в глазах его, искренних, виноватых, был робкий вопрос: вы не сердитесь? Нет?
Кажется, она не сердилась, но все‑таки укоризненно покачала головой и строго сказала, чтобы больше так не поступал. Вдруг она вспомнила:
— Путешественник, а ты письмо видел?
Путешественник, забыв обо всем на свете, кинулся искать письмо. Он сразу узнал почерк Иванки.
Федя сидел на диване в пальто, читал письмо, улыбался. Тамара Аркадьевна подошла к нему, велела раздеться и пообедать: потом дочитает свое письмо, а сейчас стынет обед. Углубленный в чтение, он не слышал ее слов. Она повторила громче. Федя поднял сияющие глаза, кивнул:
— Ага… Да, да… — И снова углубился в чтение.
Он прочел письмо, засмеялся от радости, вскочил, закричал!
— Тамара Аркадьевна! Тамара Аркадьевна! Они были в старом блиндаже… Они…
С письмом в руках он вбежал в столовую. Тамара Аркадьевна выливала из тарелки остывший борщ. Сколько раз его подогревать? Научится ли Федя когда‑нибудь вежливости?
Она ушла в кухню, недовольная. Он так и остался с письмом один. Было неприятно и горько. Почему рассердилась Тамара Аркадьевна?
Но все равно сердце теплело от радости. Радость эта была— письмо с далекого любимого Севера. Казалось, все Федины друзья сейчас рядом с ним — и угрюмый Тойво с добрыми глазами под седыми нависшими бровями, и светлоголовый кудрявый Арсик, и румяный, всегда смеющийся Иванка, и все–все мальчишки из маленькой бревенчатой школы, шумные, смелые, добрые…
Вечером он не вытерпел и, улучив минутку, побежал к Лешке. Он влетел во двор так стремительно, что едва не сшиб Лешку с ног.
— Кондрат! — воскликнул Федя. — Они все вывезли! На нартах.
Лешка непонимающе уставился на Федора. Что вывезли? Какие нарты?
От радости Федя говорил бессвязно и непонятно и все размахивал квитанцией перед Лешкиным лицом. Наконец тот понял.
— Вот толковые пацаны! — закричал Лешка в восторге и выхватил квитанцию из Фединых рук. Но в темноте он не мог рассмотреть, что на ней написано. Он велел Феде подождать его на дворе, а сам пошел в дом. Лешке надо было обязательно убедиться, что Федя не ошибся. Лешка неслышно отворил дверь и проскользнул в нее, и Федя понял, что Лешка отправился на вечернюю прогулку тайком от матери. Через минуту он выскочил на крыльцо с меньшими предосторожностями и сдержанно крикнул:
— Точно! Три тысячи килограммов! Федор, пошли к Асафьевой!
Лешка пританцовывал на месте в избытке чувств, радостно крича, что Наденька сейчас попрыгает перед ними. Ведь весь отряд не соберет столько лому, сколько сдали за Федю северные ребята!
Но Федя к Наде не пошел — ему не особенно хотелось видеть, как та будет перед ними прыгать, и еще ему надо было забежать к Симочке и рассказать про квитанцию. Лешке он, разумеется, об этом не сообщил. А тот подвинулся к Феде и приглушенным голосом сказал, что как раз сейчас он, Лешка, собирался проведать Дика и так и быть возьмет с собой Федора. Кондратьев показал карманы, полные сахару.
Идти к Дику сейчас самое подходящее время. Стемнело, Ермиловна закрыла ставни и ничего не увидит.
Но Феде не хотелось к Дику. Лешка с сожалением посмотрел на него, однако, прощаясь, дружелюбно толкнул его плечом и еще раз сказал, что на Севере живут подходящие пацаны.
В коридоре у Симочки Федя услышал громкое пение. Пела, конечно, Симочка и не только пела, но и пила чай, и рассказывала матери, как сегодня утром она гуляла с Федей по городу.
Федю тоже усадили пить чай. Он сел и широко улыбнулся.
— Ты чего? — осведомилась Симочка и тоже улыбнулась.
Федя протянул ей квитанцию. Она сначала не поняла, в чем дело. Пришлось объяснить, то есть подробно рассказать, как ребята с Тойво ходили на лыжах к старому блиндажу. Ни у Симочки, ни у Феди теперь не было никаких сомнений в том, что скоро их отряд получит новенький, невиданной красоты тепловоз. Радостная Симочка без умолку тараторила. Она рассказала Феде, что, расставшись с ним, пускала корабли в дальнее плавание по луже–озерцу, что около их крыльца.
— Правда, толковая лужа? —'Спросила она Федю.
Лужа ему нравилась, особенно тогда, когда бывала замерзшей и по ней можно было кататься. Но сегодня по этому маленькому озерцу гуляли голубые волны. Покачивались на волнах корабли из коробок и щепок с красивыми цветными парусами. А на берегу озабоченно хлопотали юные капитаны, направляя суда по фарватеру. Труден путь: здесь — подводный камень, там — острые рифы.
Если Федя хочет, они завтра пустят на воду целую флотилию. Федя хотел, и они решили построить свои корабли.
Пришла Тамара Аркадьевна. Симочкиной маме она пожаловалась, что сегодня целый день ищет Федю, что не может теперь и минуты жить спокойно.
Федя больше не улыбался. Он сразу стал одеваться. Ему было стыдно, что она жалуется на него, да еще в присутствии Симочки, Мать Симочки смотрела на Федю то ли с сочувствием, то ли с укоризной. Федя обиделся на Тамару Аркадьевну.
МАРКА ИЗ ГОРОДА ПУНА
Комар шел в школу не торопясь. Напевал песню о веселых друзьях–танкистах и грыз большой кусок сахару. Настроение у Комара было превосходное: вчера он неожиданно выменял редкую индийскую марку. Целый месяц мечтал Комар об этой марке с изображением белого красавца слона. Хозяин марки, приятель Комара, менять ее наотрез отказался. Марка не простая — прислал ее из далекого и чудесного города Пуна мальчик Чанди.
Чем только Комар не соблазнял приятеля! Предлагал английскую марку с портретом королевы. Тот сказал, что королев не собирает и Комару тоже не советует. Тогда Комар предложил французские и испанские марки с изображением рыцарей. Приятель отмахнулся с пренебрежением. Наконец Комар решился и принес владельцу желанной марки редкую бронзовую монету шестнадцатого столетия. Впрочем, столетие точно установлено не было, так как монета была истертая и темная.
Приятель взял монету, с сомнением посмотрел ее.
— Может, ты врешь, что она бронзовая?
Он подержал монету на ладони, возвратил Комару и почесал затылок. Тот рассердился, плюнул и ушел. Но все равно не мог забыть индийскую марку.
