Владимир Сапожников - Счастливчик Лазарев
Судя по афише, он давал концерты для молодых иностранцев, приехавших в город на какой-то молодежный симпозиум. Женька увидела Сашу у подъезда гостиницы, в толпе тощих, крикливо одетых юношей и девушек. Он садился в машину с высокой девушкой в шелковом сари телесного цвета, видимо тоже нерусской. А где же Ольга? Ольги не было.
Женька брезгливо обошла толпу и только краешком глаза поймала на себе взгляд Саши. Он проводил ее удивленными глазами, но Женька сделала вид, что ничего и никого не узнала, никто ее не интересует. И еще она почувствовала обиду за Ольгу. Вспомнила сейчас она об этом просто так, как о пустяковой подробности пережитого дня. Кстати, Саша и сегодня дает концерт в Доме ученых. Пусть дает. Какое дело ей до его концертов?
«Какое нам дело до этого человека? — сказала она Чио, сидевшей на подоконнике и тоже грустно слушавшей шелест дождя. Скоро приедет Артем. Может быть, он уже приехал. И еще у нас есть верный, преданный Сурен».
Господи, совсем забыла: вот-вот придет Сурен.
Переодеться? Но переодеваться было лень, не хотелось расставаться с пледом, мягко обнимавшим плечи, не хотелось шевелиться. И она боялась, что просмотрит, когда пойдет мимо Артем.
А может, сходить к его тетке и спросить, не приехал ли он?
В передней пролилась телефонная трель. Наверное, Сурен. Ни разу он еще не приходил без звонка, не опоздал даже на полминуты. Они до сих пор не виделись после его возвращения из Москвы: Женька отнекивалась от свидания, изобретая разные предлоги. Пришлось бы рассказать ему все, а ему рассказывать все Женьке не хотелось…
Так и есть: отец позвал ее, а сам торопливо исчез в кабинете. Он готовился к лекции, а Женьке наказал не киснуть и предоставить мужчинам решать мировые проблемы.
Но это был не Сурен.
— Здравствуй, ласточка моя! Ты меня вчера напугала! Ты меня насмерть заморозила. Ты так поглядела, будто дохнули на меня все холода мира. Боже, как гордо ты прошла сквозь банду итальяшек возле гостиницы! Мне захотелось собрать в пригоршню всех этих дурнушек из Неаполя и Венеции и бросить их к твоим ногам. Ты молчишь, скажи хоть слово…
— Ты… ты помнишь, как меня зовут? — вся похолодев, спросила Женька, узнавая и не узнавая голос Саши.
— Тебя зовут Женя, Женечка. Но это неправда, тебя зовут белая ласточка. И ты могла подумать, что я забыл тебя! Я беспутный, слабый, во мне мильон пороков, но я никогда ничего не забываю… Отними у меня ту ночь, я умер бы… Я увидел тебя и понял, что мне хотелось последние месяцы. Мне хотелось глянуть в синюю бездну твоих глаз. Нет, не месяцы, а целую вечность я хочу этого, ласточка моя. Я помню каждую секунду той ночи, помню, что все пахло твоими руками, даже апельсины, которые ты приносила мне…
Все слова — строчки из песен, которые он поет. Тогда он уверял Женьку, что все его песни написаны о ней, они гимн ее красоте, в них страстное ожидание встречи с ней, счастье увидеть ее. Женька с восторгом тогда поверила ему. Она знала, что все это неправда, и все-таки поверила.
— У тебя цело то платьице? В котором ты была тогда? Прошу, надень и приезжай в Дом ученых. Сейчас же. Я пришлю такси. Тебе хватит часа, чтобы собраться?
— Ничего не надо. Я не поеду.
— Нет, ты поедешь, Женя. Я жду тебя. Я не видел тебя целую вечность. Я хочу держать твои руки и целовать их.
Женька положила трубку и посмотрела на свои руки. По ним пробежала сладкая истома. Руки помнили его поцелуи.
За окном прозрачная кисея дождя. Он сыпался и сыпался весь день, навевая тоску. Вдруг налетал ветер и начинал бить по стеклам картечинами крупных капель.
«Неужели я пойду? — со страхом думала Женька. — Пойду, зная, что он лжет. Нет, голубушка, никуда ты не пойдешь, довольно глупостей. Или у нас нет характера? Когда-то был у нас характер. И гордость была. Напрасно кому-то кажется, что стоит лишь поманить пальцем, и Евгения Димова побежит. Не побежит. Мы поумнели. Вернулась к нам былая гордость. И мы ничего не забыли, ничего не простили. Ведь так, Чио?».
Кукла грустно молчала: в узких глазах маленькой гейши таилось мудрое сомнение.
Стукнула входная дверь, мать, едва переступив порог, со слезами, громко запричитала:
— Обманщик! Изверг! Эгоист! Мерзкий, отвратительный эгоист!
— Кто изверг? — голос отца. — Что случилось?
— Письмо от Олега. Гадкий, гадкий мальчишка!
— Да в чем дело? Объясни толком.
— Обманщик! Его, оказывается, отпустили домой, а он ездил в Тисуль, к своей гадкой Светлане. Мимо дома проехал, мимо матери…
Она заплакала. Женька выглянула в переднюю. Всхлипывая, мать промокала платочком слезы, отец читал письмо. Женька заглянула через его плечо. «Мама! Папа! Не сердитесь, что не заехал, сильно соскучился по Светлане, махнул в Тисуль… Ее родители приняли меня, как родного, провел у них три дня… Очень хотелось тебя обнять, мамочка, но не вышло, побоялся опоздать в часть…»
— Ну, правильно, — сказал отец. — В два места ему бы не успеть, а за опоздание получил бы неделю гауптвахты. Надеюсь, ты бы не хотела, чтоб твоего сына посадили на гауптвахту?
— Ты… ты надо мной издеваешься? Ты такой же… Все вы бессердечные, злые эгоисты! Все!..
Она бросилась в гостиную, оттуда послышались рыдания. Проснувшаяся Юю ощетинилась на отца и Женьку.
— Эй, мать, не расстраивайся, не лей напрасно святые слезы. Вспомни-ка: я ведь тоже убегал из казармы, через забор прыгал, чтобы посидеть с тобой.
— Замолчи! — крикнула мать. — Как ты смеешь меня ставить с ней на одну доску?! Он соскучился! Не по матери соскучился, а бог знает по кому. Для него первая встречная девка дороже матери!
— Почему же девка, мама? Светлана — хорошая девушка. Она тебе нравилась.
— Замолчите оба! Не хочу про нее слушать. — Мать даже ногами затопала, перепугав Афоню, который завозился в своей клетке и некстати потребовал водки. — Никогда она мне не нравилась, эта неуклюжая толстуха из деревни.
Светлана, одноклассница Женьки, действительно была из села и, пока училась в девятом и десятом, жила у родственников-горожан. Светлана изредка забегала к Женьке, они готовили вместе уроки, ходили втроем с Олегом в кино. Светлана не красавица, но никак нельзя назвать ее неуклюжей: полненькая, с веселыми ямочками на щеках, с румяным, по-деревенски чистым лицом. Мать в свое время ставила Женьке в пример рассудительность Светланы, ласкала «девушку от земли» и одобряла, что они подружились с Олегом.
Брат был на год моложе Светланы, и мать думала, что, кроме «чистой дружбы», между ними ничего не может быть. «Светлана благотворно влияет на мальчика», — радовалась она. И правда, Олег перестал слоняться по танцплощадкам и возвращаться домой с синяками, полученными в драках из-за каких-то уличных пассий. Даже учиться в техникуме стал лучше.
Гром грянул, когда Олег, посадив однажды Светлану в отцовскую машину, отвез ее в Тисуль и, вернувшись, сказал, что сделал предложение и после окончания техникума уедет в деревню. Тут-то и оказалось, что Светлана — тисульская «интриганка», «девка», «навозница», что все время она заманивала мальчишку и теперь сделает его колхозным трактористом, несчастным человеком.
Она даже плакала, но сдаваться не собиралась: каким-то образом ей удалось спровадить Олега в армию. Авось, рассудила она, за два года службы забудет свою тисульскую «навозницу».
Значит, не забыл, «навозница» победила, чему Женька в глубине души радовалась. Светлана ей нравилась хотя бы тем, что училась всегда хорошо, и сейчас, закончив сельскохозяйственный техникум, уже работала участковым агрономом. Вот так: агрономом!
В сочинении на традиционную тему «Кем я хочу быть?» она твердо заявила, что будет агрономом, а потом директором совхоза. Все хотели быть врачами и балеринами, кинозвездами и физиками, а она — агрономом. Пока не слышно о балеринах из десятого «б», одна Светлана осуществила свою мечту, и верилось, что и директором совхоза она станет. Такая уж Светлана крепенькая, прочная, весело-деятельная.
— Он надругался над материнскими чувствами, — стонала мать. — Теперь-то уж они добьются своего. Подумать только: принимают, как родного!..
— Ну и что же, мама, если Олег женится на Светлане? Что в этом плохого?
— Замолчи! Ты не любишь брата. Ты стала злая, завистливая. Господи, какая пара! У Олега тонкая, артистическая натура, а она простая деревенщина.
— Когда ты выходила замуж за папу, ты ведь тоже была «деревенщина».
— Я деревенщина? — опешила мать. — Да, была деревенской, коров доила, овечек стригла, свиней пасла. И не хочу, чтобы вы тоже этими прелестями наслаждались, в навозе гваздались. Деревня! Романтика: весной грязь, летом пыль, зимой скука. Пойми, голубушка, деревня только в кино хорошо смотрится: закаты, восходы, соловьи, песни до утра. А поживи-ка возле скотины, помеси грязь. Недаром сельская молодежь в город бежит сломя голову. Всякие Маньки-Нюрки — в город, а мой сын — в деревню, в дикость, в дураки!.. — Мать даже с дивана вскочила и с полными ужаса глазами уставилась на отца: — Она же заставит его корову купить, на базар ездить. При его тонкой, музыкальной натуре!
