Рейнольдс Прайс - Долгая и счастливая жизнь

Мама, не удостоив его вниманием, сказала:

— У девочки сегодня такой грустный день, что вам и не понять.

— С чего это он такой грустный? — спросил Майло.

— Потому что похороны.

Сисси сказала, что она не заметила, чтобы Мама на кого-нибудь действовала успокоительно, а Майло заявил:

— А чего тут особенно печалиться. Я Милдред знал не хуже, чем Роза, она валялась с кем попало, ну и получила что хотела. Если что с человеком случается, значит, он сам того хотел.

— А я хочу, чтоб вы меня сейчас же отвезли домой, — сказала Мама, — весь день одни гадости говорите, а солнце уже садится. Девочке было всего двадцать лет, и она умерла в мучениях. — Мама схватила коробку с едой, лежавшую на коленях у Майло, захлопнула ее и крикнула: — Сестренка, помоги мне сложить одеяло. — Сисси, Майло и Уэсли ничего другого не оставалось, как встать с одеяла и собираться домой.

Розакок сидела спиной ко всем на скамье возле раздевалки, и Уэсли направился туда, не известно, к Розе или, может быть, просто переодеться. Не успел он отойти на несколько шагов, как Мама окликнула его:

— Уэсли, ты успокоишь девочку?

— Хорошо, мэм, — сказал он. — Попробую.

— Тогда отвези ее домой, только не вытряси ей душу на этой своей тарахтелке, ладно?

— Ладно, — ответил он. — Не вытрясу.

Мама и остальные двинулись к машине, Майло даже не успел надеть брюки — их несла, перекинув через руку, Сисси, и если Майло и хотел крикнуть что-то вслед Уэсли, то под Маминым взглядом слова застряли у него в глотке.

Со скамейки Розакок видела только сосны на невысоком холме за озером да двух мулов, которые паслись в клевере и, неторопливо переступая копытами, постепенно приближались друг к другу. Где-то поверх тоскливой обиды у нее мелькнула мысль о таком правиле: «Возьми двух мулов, поведи на холм и оставь в покое, и к вечеру они непременно будут стоять рядом, впритык, отворотив морды в разные стороны». Может, это и не совсем правда, но эти мулы помогли скоротать время, пока Уэсли дошел от сосен до скамейки, остановился за ее спиной и, воображая, что подкрался, как пантера, закрыл ей глаза мясистой ладонью и спросил, кто это.

— Это Уэсли, — сказала Розакок, — только я все равно не понимаю, почему ты так со мной поступаешь.

— Потому что я Уэсли, — ответил он и сел рядом, как был, в купальных трусах.

Солнце теперь зашло за сосны и за мулов и из-под их животов расстилало последние красные лучи по пустому стекленеющему озеру. Еще с час будет светло, но жара уже спадала, и Розакок видела, как ветерок легонько треплет хвосты двух мулов.

— Ветер поднялся, — проговорила она, и оба стали следить за ветерком. Он пробежался по озеру, такой слабенький, что еле обозначился на воде, слегка колыхнул край платья Розакок и распушил курчавые волоски на ногах Уэсли. На озере не осталось ни души, кроме его владельца, мистера Мэсона.

Мистер Мэсон стоял на своем посту в ларьке с прохладительными напитками как штык, словно был еще полдень и озеро кишело визжащими купальщиками.

Уэсли положил ладонь ей на ногу повыше колена.

— Пойдем искупаемся, пока не стемнело.

— В чем это я буду купаться — голышом? У меня только и есть, что это грязное платье.

— Можно взять купальник напрокат в ларьке.

— Лучше я в жизни не войду в воду, чем надену общественный купальник. А что это тебя так тянет купаться? Я думала, ты по горло сыт подводными играми с Уилли Дьюк.

— Нет, — сказал он и засмеялся.

— Что — нет?

— Не сыт по горло.

Бедро Розакок напряглось под его рукой, и она. стараясь сдержаться, отвернулась и ничего не ответила. Тогда Уэсли встал и, шлепая по воде, зашел поглубже, где можно было лечь на спину, и поплыл к вышке, держа голову в воде так, чтобы видеть Розакок. Это был его коронный номер, но она и не смотрела в его сторону, тогда он перевернулся на живот, и встал, и схватился за лесенку вышки — и она это видела, она видела, как он подтянулся на ступеньку одной правой рукой, без помощи ног, а левой поправил немножко сползшие в воде красные трусы. (Даже ниже пояса тело у него было загорелое.)

Потом он стал нырять — один великолепный прыжок за другим, теперь он уже не паясничал перед Майло, а нырял всерьез, старательно, словно стремясь до заката получить первый приз, и Розакок не отводила от него глаз (хотел он этого или нет, неизвестно, но она не могла с собой совладать). Была минута, когда она сощурила глаза, чтобы видеть только его одного, а другой раз, когда он остановился передохнуть, она стала усердно рассматривать холм и тех двух мулов, которых сейчас разделяло совсем небольшое зеленое пространство. Но тут на фоне этой зелени бесшумно и расплывчато промелькнула фигура Уэсли в красных трусах, и так быстро, что она не успела проводить его взглядом.

Он еще не вынырнул, когда рядом раздался голос:

— Скажите, барышня, этот молодой человек — ваш родственник?

Это был мистер Мэсон, хозяин озера. Он закрыл свой ларек и подошел к скамейке; на голове у него, несмотря на жару, была фетровая шляпа.

— Нет, не родственник, — ответила Розакок. — Мы просто приехали вместе. Мы были на пикнике церковной общины. — Она глянула на Уэсли, который сделал вид, будто не замечает мистера Мэсона. — Он служил во флоте, только недавно вернулся и, похоже, хочет вспомнить все, чему он там научился.

— Да, мэм, похоже, что так, — сказал мистер Мэсон, — но лучше бы он вспоминал не за счет моего времени. Дело в том, что я священник и мне уже пора домой, а закон гласит, что нырять можно только под моим надзором. Знаю, он плавает в сто раз лучше меня: я окунался в воду с головой только однажды в жизни, когда меня крестили, но церковь платит мне за охрану жизни каждого из вас, и, пока он ныряет, я должен за ним наблюдать. А с вашей общины я взял всего по девятнадцать центов с головы.

Уэсли, должно быть, слышал все от слова до слова, он был не так далеко, но тут же прошагал на край трамплина, прыгнул и несколько раз перекувырнулся в воздухе, как бы желая доказать мистеру Мэсону, что одна из голов стоит этих девятнадцати центов. На этот раз он пробыл под водой гораздо дольше, и, когда Уэсли вынырнул на другом конце, там, где мулы, Роза сказала:

— Уэсли, мистеру Мэсону пора уходить.

Уэсли зажал пальцами ноздри и на прощание помахал мистеру Мэсону рукой.

Мистеру Мэсону это, кажется, понравилось. Он засмеялся:

— Барышня, — сказал он Розакок, — пусть он останется тут, а вас я назначаю своим заместителем. Отныне вы несете за него личную ответственность. — Он снял шляпу и вынул карманные часы. — Сейчас половина седьмого, через час у меня проповедь. О чем мне говорить, барышня?

— Ну, если вы сами до сих пор не знаете, — сказала она, — то славу богу, что мне не надо вас слушать. — Но при этом она ему слегка улыбнулась.

Мистер Мэсон ничуть не обиделся.

— Нет, я вот что хочу сказать: дайте мне вашу любимую цитату из Библии, и это будет темой моей проповеди.

— «И спросил его Иисус: как тебе имя, и он сказал: Легион, потому что нас много», — произнесла Розакок.

— Хорошо, барышня. Замечательные слова, — одобрил мистер Мэсон (это вовсе не обязывало его использовать их для проповеди). Потом добавил, что они, надо полагать, провели день хорошо, и милости просим приезжать почаще, когда жарко, и ушел.

Розакок и Уэсли остались одни, кругом ни единого живого существа, кроме двух мулов да нескольких птиц на холме, которые, воодушевившись прохладой, зачирикали снова, да еще чего-то неизвестного, что на самом глубоком месте озера пускало снизу пузыри. Между ней и Уэсли был целый акр воды, если не больше (Уэсли стоял по пояс в воде на той стороне, где мулы), но они отчетливо видели друг друга. Каждому из них сегодня случалось глядеть на другого, не встречаясь глазами, — он смотрел на нее у церкви, и то, что он видел, навело его на мысли о норфолкских женщинах, а она смотрела, как он за окном церкви начищал свой мотоцикл, как продирался сквозь кусты к роднику и как исчез под водой, обхватив Уилли Дьюк, но первый раз за весь день они глядели друг другу в лицо. У Уэсли были для того свои поводы, у Розакок свои, и оба не могли придумать повода перейти от взглядов к чему-то другому.

Уэсли придумал первый.

— Роза! — крикнул он, и звук ее имени, скользнув по озеру, громко отдался у нее в ушах. — У тебя нет чего-нибудь выпить?

— Как это понимать?

— Так, что мне пить хочется.

— Вокруг тебя тысячи галлонов родниковой воды.

Он принял это за шутку, и бросился в воду, и поплыл прямо к ней через озеро, казавшееся коричневым при солнце, а после заката ставшее зеленым — тускло-зеленая вода с ярко-зелеными обрывками водорослей, которые ныряльщики подняли со дна, а рассекающие воду руки Уэсли были бледно-зелеными, и, когда он ступил на узкую песчаную полоску, все его тело на секунду стало зеленым. Он подошел к скамейке и стоял, все так же глядя на нее.