Петр Замойский - Повести
К нему направился Климов. Вырвал бумажку, быстро ее прочел, взглянул в нашу сторону, и даже не размахнувшись, коротко ударил солдата по лицу.
Но солдат лишь качнулся — крепок был. Качнувшись же, совершенно неожиданно, так же коротко бьет кулаком Климова. Климов выхватывает револьвер.
Григорий командует:
— По корниловцу… — но не успел скомандовать, как два солдата подбежали. к Климову, схватили его и подняли.
Крики радости. Они бегут к нам, наши к ним. Встретились на середине межи, обнимаются.
От радости забыли про Климова. А его уже треплют свои отрядники. С него сорвали одежду. Он бледен, как холст.
Чей‑то голос певуче завел:
— По корниловскому офи–ицер–ру–у…
— Граби–ители!
— …взво–о-д…
— Ха–а-а–мы!
— …пли!
33
Соня закрывает учебник и смотрит в окно. На улице темно, холодно. Идет мокрый снег. Временами ветер бросает снег на стекла, он тает, и со стекол льет.
И с меня льет пот. Не так‑то легко одолеть чужой язык, но Соня говорит, будто дело идет у нас быстро.
Дроби мы уже повторили, принимаемся за алгебру. Зима велика, атакуем и эту загадочную науку. С русским языком тоже у меня не все в порядке. Пишу почти правильно, а объяснить, на какие части делится предложение, не могу. Вот еиге эти глаголы. Одолей‑ка их!
— Скажи, сколько глаголов и какие? — спрашивает Соня.
— Черт их знает, сколько! Что‑то много.
— Кто же так отвечает! Глагол — самая важная часть речи. Ну, ладно, на сегодня хватит.
— А вам за науку вот, — и я подаю ей пакет.
Она вынимает из пакета лист бумаги, быстро пробегает и удивленно смотрит на меня.
— Кто еще об этом знает?
— Пока я да Григорий. Читайте вслух.
— «Его высокому благородию, господину губернскому комиссару Временного правительства. Мы, трудовое крестьянство…»
— Николай Гагарин, Денис Дерин и прочие.
— «Мы, трудовое крестьянство, подаем вам жалобу на наш сельский комитет, в который засели большевики–нехристи Они подстрекнули крестьян, а те беззаконно отобрали наши земли — как отрубные участки, так и душевого надела с благоприобретенными у отдельных крестьян навечно, а также купленную в поземельном банке. Землю нашу поделили, засеяли, нам дали в общем дележе на едоков и посчитали нас землевладельцами, по ихнему, кулаки–мироеды. А какие мы мироеды? Еще отобрали от нас мельницы, просодранки, чесалки, увезли сельский инвентарь и часть рабочего скота. Землю же и инвентарь отняли даже у нашего духовного отца. Господин комиссар, у нас братья и сыны на фронте, землю и волю защищают, а тут прибежали которые с оружием да увечные и вот мутят народ, говоря так: «Скоро, как и царю, — конец правительству. Разницы нет, свергнем». И якобы власть в городах перейдет к фабричным, а в деревнях — к бедноте. Вот что говорят. Угомоните смуту и раздор среди крестьянства. Житья нам не стало. Боишься на улицу выйти И отрядов разумных солдат нет. Офицера убили, а никакого наказания. Что только делается на божьем свете? Имения разграбили, все разворовали, теперь за нас, бедных, принялись. Богом коленопреклоненно молим — заступитесь, разгоните, а мы поможем!»
— Замечательно! — воскликнула Соня. — Кто им писал? Не старый ли писарь?
— У него перо так не возьмет. Смотрите почерк.
— Почерк? Да, да. Неужели он?
— Отец Федор. Немножко изменил и под язык подделался, но грива поповская видна.
— О себе он чуть–чуть намекнул.
— Наверное, в синод подал. Читайте теперь с угла резолюцию. Первая от губернского комиссара: «Немедленно принять строгие меры, согласно приказа главнокомандующего от 8 сентября сего года». Приказ Керенского знаете? Три года тюрьмы.
— Та–ак. От уездного в волостной: «Для срочного исполнения». Это чуть послабее… От волостного в сельский: «Для… обсуждения». Что?
— Ничего, Соня. Обсудить нам велят. Отдать или подождать…
— Что же вы решили?
— Пусть пока полежит. Впрочем, с Григорием мы уже обсудили. Дайте мне перо.
Широко, жирно по всем резолюциям вывожу свою, от сельского комитета: «Отказать».
— Глядите, Соня, хороший глагол? В каком он спряжении?
— Глаголов тут много: приказательный, повелительный, обсудительный и еще ваш — отказательный. Но никому больше не отказывайте. Слыхали, драгуны свирепствуют? Могут заявиться. Они нашему селу знакомы.
— Забыл рассказать. Сабуренкова в Кучках мужики поколотили. Арендные деньги назад потребовали, а он на них: «Во–он!» Ну, мужики и прописали по его окаянной шее. Говорят, в Бекетовку сбежал. Там тоже у него имение. Книгу прочитали?
— Хорошая. Начала уже Бебеля «Женщина и социализм».
Дома, едва я переступил порог, мать с затаенной радостью сообщила:
— Слыхал? У батюшки нынче ночью свинью украли. Мавра прибегала. Говорят, стену проломали, забрались, зарезали и утащили.
— Ловко. На кого грешат?
— Дезентиры, слышь, больше некому.
— У попа свиней хватит.
— Ох, Петька, гляди! Ходишь ты вот так, кокнут и тебя.
— Да что ты, мать, нетто я боров? У меня вот, — хлопаю по карману, — семизарядный.
Васька уже проснулся, смотрит на меня, смеется.
— Ты что щеришь зубы? — спрашиваю его.
— Вроде. рановато ты вставать начал, — и подмигивает.
— Вон у попа свинью сперли на десять пудов. Не ты ли случайно?
— А не мешало бы свининки с картошечкой поджарить.
— Губа у тебя не дура. Э–э, ты что же чуб теперь не крутишь?
— Зачем он мне?
— Без чуба Марфуша любить не станет.
Брат покосился на мать, снова подмигнул мне.
— Такого парня, как я? Любая — на выбор.
— Ну, Васька, теперь я тебя не только не понимаю, а просто диву даюсь: мой ли это брат?
— Твой. А Григорий все еще не приехал? — вдруг перебил он.
— Пока нет.
Матрос уже третий день з городе. Там городской комитет созвал первую уездную конференцию коммунистов.
Выйдя из избы Павла, я услышал страшные крики на улице. Скоро примешался звон в печные заслоны, в косы, в ведра. Что такое? Мы с Павлом направились в конец улицы. Народ, обгоняя нас, бежал туда.
— Воров пымали.
— Бью–ут! — донеслось до нас.
Побежали и мы. От церкви навстречу нам двигалась огромная толпа людей. Впереди процессии метались ребятишки, за ними — несколько женщин с заслонами, ведрами и одна с косой. Все они отчаянно кричали, звонили, били в ведра.
— Черт побери, Павел, дело дрянь! Омотри!
Свирепость проснулась вдруг в этих людях.
— Воров слови–или! Свинью палили!.. — складно кричал кто‑то.
Позади женщин происходило что‑то страшное. Кого‑то толкали, кто‑то падал, поднимался, снова били.
Увидев нас, к нам быстро подбежала Степанида, жена сапожника.
— Вашего друга поймали–и! Плюху! Ворищу–у!
— Павел, надо за Филей послать. Пахнет не побоями, а убийством.
Палагина давно собирались хоть на чем‑нибудь поймать, но он был осторожен. Он — вор, прославленный на всю округу. В одиночку боялись его, но теперь,. когда поймали, обрадовались. А тут еще слухи о расправах, о самосудах над такими.
В толпе ребят я увидел своего брата Никольку и послал его за Филей. На звон в ведра и заслоны, на громкий крик и свист народ стекался со всех улиц села. Толпа повернула на церковную площадь. Против дома священника остановились.
— Бей окаянны–ых! — пронзительно взвизгнула женщина.
— Сто–ой! — еще громче завопил мужик. — Пущай в последний раз богу помолятся.
Воров толкнули, они упали, ткнулись в мерзлую землю.
— Прости–и-те… христа–а… рра–а-а… — кричал Илья голосом, полным смертного ужаса.
— Павел, вырвем их… Убьют!
Мы направились в самую середину, в свалку, где над головами воров уже вздымались колья. Илья увидел меня, и какая‑то тень надежды блеснула в его глазах. Он даже хотел что‑то крикнуть, но в это время его снова сшибли с ног.
— Товарищи–и! — во всю мочь заорал я и выхватил наган. — Товарищи, отста–ави–ить!
Только некоторые, посмотрев на меня, отошли, остальные и внимания не обращали. Я дал выстрел вверх. Многих это отрезвило, они отступили. Теперь смотрели на нас с Павлушкой. Смотрели злобно. Кто‑то предупредил нас:
— Вы… лучше отойдите.
И тут же подхватили:
— Да, да, в сторонку.
— Не заступайтесь за них.
— Собакам и смерть будет собачья!
— Товарищи! — снова прокричал я. — Вы что же, убить их вздумали?
— Беспременно.
— Людей убивать комитет не даст!
— Куда же их?
— В город. Там комиссар…
— Эге, комиссар! Сам комиссаров не признает, а нам велит?
— Не у комиссаров они воруют, у нас.
Пока мы спорили, Илья и Палагин встали. Илья опустил голову. Палагин уставился на церковь.
