Герд Фукс - Мужчина на всю жизнь
— Почему же ты не пишешь дальше?
Карстен опять помедлил, еще раз собрался с духом, быстро дописал предложение, настрочил еще одно и захлопнул тетрадь.
— Как, и это все?
— Да, — сказал Карстен. — Осталось прочитать текст по обществоведению.
— Ну-ка, дай сюда.
На другой день Карстен заявил, что им ничего не задано.
— А у тебя как дела, Рита? Уроки приготовила?
— Ах, папочка, об этом тебе незачем беспокоиться, — сказала она и чмокнула его в щеку.
— Тогда пойдем, я угощу тебя мороженым.
В кафе ей пришлось дать подробный отчет о своих успехах в школе. Предметы, по которым она успевала неважно, Рита попросту опустила. Он этого не заметил.
Посреди рассказа она вдруг покраснела. Он оглянулся. В углу сидела компания подростков.
— Ты с ними знакома?
— Чуть-чуть.
Когда он снова повернулся к ней, за спиной захихикали, а потом дружно заржали.
— Хочешь еще мороженого?
— Нет, мне надо еще кое-что прочесть к завтрашнему дню. Ты ведь не обижаешься, нет?
На другой день Карстену опять ничего не было задано. Как, впрочем, и во все последующие дни. Бросалась в глаза явная поспешность, с какой он выполнял задания по математике.
— Скажи, пожалуйста, а почему ты все время заглядываешь в другую тетрадь?
Усевшись рядом с сыном, он поставил на стол бутылку колы. И тут же ее откупорил.
У Риты больше не было желания лакомиться мороженым.
— Говорят, в кино идет потрясающий вестерн.
— Нет, ты только полюбуйся, — вскричала Марион, протягивая ему письмо. — Учитель пишет, что вот уже неделю он не готовит домашних заданий. Скажи, пожалуйста, о чем ты только думаешь? Как такое вообще могло прийти тебе в голову? Что молчишь?
Карстен не отвечал.
— Я теперь буду делать уроки, — выдавил он наконец.
Выходя, он встретился взглядом с отцом. Тот ничего не сказал.
Ключи от машины по-прежнему висели на своем месте. Хайнц Маттек снова часами сидел перед телевизором. Марион с детьми возилась в кухне, время от времени приносила ему что-нибудь попробовать.
"Поставь на стол", — говорил он, однако к тарелке не притрагивался. А в один из вечеров, когда его позвали ужинать, он сказал: "Мне в высшей степени все равно, как называется эта гадость — "кускус" или как-то иначе. Я пошел есть обычную вареную свинину".
Несколько раз в неделю он играл в скат вместе с Гюнтером и одним его приятелем. Собирались они в пивной под названием "Астра". Обычно после этого он возвращался в два — в половине третьего ночи, и Марион всякий раз просыпалась, когда он в потемках ощупью добирался до спальни, распространяя запах табака и перегара, а потом валился на постель и тут же начинал храпеть.
Ее тело мало-помалу привыкало к работе. Во всяком случае, в метро она больше не спала. Каждый день она предвкушала встречу с другими работницами, с Иреной, с Райсмюллершей, предвкушала обеденный перерыв, разговоры, шутки. Ей по-прежнему была интересна любая из тридцати женщин, и порой ее неожиданно захлестывало теплое чувство общности с ними. Естественно, Ирена была куда трезвее ее. Она проработала здесь уже достаточно долго, знала наперечет все мелкие и не очень мелкие недостатки коллег и успела привыкнуть к их поговоркам и шуткам.
Анекдоты были по большей части сальные. Дома, услышав что-либо подобное от Хайнца, она всегда возмущалась. А здесь хохотала вместе со всеми, правда, не над самой шуткой. Она хохотала просто так, от избытка задора и бодрости; все это просыпалось в ней, как только она выходила утром из дому, шла к метро, втискивалась в битком набитый вагон и, сдавленная со всех сторон совершенно незнакомыми людьми, ехала в город.
Мастер временно приставил к их столу одного студента, и однажды утром в перерыв, когда они опять принялись с наслаждением молоть непристойный вздор, студент, который до тех пор почти не раскрывал рта и к тому же был слишком слаб и тщедушен, чтобы стать объектом их шуток и игривых намеков, вдруг сказал:
— И все-то вы лжете. Все ваши шутки построены по одной и той же схеме: у кого из мужиков аппаратура лучше. А сами вы отлично понимаете, что дело совсем не в этом. Над кем же вы в таком случае смеетесь? Над собой. Потому что все эти шутки придумали мужчины.
— А уж у тебя-то там, поди, вообще ничего нет, — взвизгнула Райсмюллерша. Все так и покатились со смеху; самое время перейти к следующему анекдоту.
Он был чем-то похож на жаворонка, этот студент, не так чтобы уж очень маленький, но хрупкого телосложения. "Да на нем вообще нет мяса", — заорала Райсмюллерша, заключив его однажды в объятия. Свои длинные волосы он прихватывал на затылке резинкой. Работал он в паре с Марион, и время от времени, когда парню приходилось совсем туго, она вскрывала вместо него очередную коробку. И хотя у нее самой работы было по горло, она всегда тотчас замечала, когда ему было особенно невмоготу. Ирена работала напротив и всякий раз, когда близился завтрак или обед, втягивала его в общий разговор, и они все вместе, вчетвером, шли в столовую и усаживались за один столик.
Ирена задавала вопросы ("А почему вы бунтуете?"), Райсмюллерша вставляла свои замечания ("Вы бы лучше поработали"), а Марион слушала ("Но разве вы не хотите, чтобы у ваших детей были по-настоящему образованные учителя?"). Когда он говорил, тихо, спокойно и отнюдь не робко, она глядела только на него, и время от времени Ирена толкала ее в бок ("А ты что думаешь по этому поводу?") только для того, чтобы она хоть на минутку отвела глаза в сторону. Горластая Райсмюллерша тоже была полноправным членом их сообщества. В таких случаях ее было не узнать. Куда девалась бойкая баба, у которой всегда было наготове подходящее соленое словцо, она сидела слегка растерянная и молчаливая. Иной раз Ирена обнимала студента за плечи и громко кричала, так, чтобы за соседними столиками слышали:
— Ну, так что же мы делаем сегодня вечером?
Уже с неделю как установилась настоящая летняя погода. Можно было выйти на улицу без тяжелого пальто, без куртки, с ощущением легкости и свободы. Это было прекрасно, хотя и чуточку тревожило.
В один из воскресных дней Марион предложила съездить куда-нибудь после обеда. Просто взять и сняться с места. Отправиться куда глаза глядят.
Дети пришли в восторг и начали было собираться. Но вдруг заметили, с каким видом отец наблюдает за ними.
— Ну, идем же, — сказала Марион и взяла его за руку. Он зажег сигарету, а руку отнял.
— Папочка, — воскликнула Рита, обнимая его за шею.
— Отстань. — Он отбросил ее руки.
— Нет так нет, — сказала Марион и принялась убирать посуду.
— Мы можем после сходить в кафе на углу.
— Да ладно, — сказала она.
Считалось, что только он может вести машину. Ключи до сих пор висели в прихожей.
Когда снова зарядили дожди, Марион поняла, что тревожилась не из-за погоды. Она постоянно заставляла его то сходить с нею в кино, то просто зайти выпить кружку пива. И тем самым вынуждала его в кои-то веки прилично одеться. Она сомневалась, моется ли он теперь как следует. Он стал неряшлив. Марион находила под кроватью грязные носки, кругом были разбросаны несвежие рубашки. В ресторанах он вел себя неуклюже, робел, заказ и тот не мог сделать, на обратном пути цеплялся за ее локоть, а однажды у него не оказалось при себе денег.
Но из дому она стремилась вовсе не ради него. Ей, ей самой хотелось выбраться куда угодно, лишь бы подальше от неподвижных глаз, которые словно рассматривали что-то за ее спиной. Ей хотелось увидеть людей.
Однажды вечером она скользнула к нему в постель. Желание ощутить рядом другое тело было столь велико, что каждая клеточка кожи, казалось, причиняла боль. Но обнявшая ее рука была такая тяжелая, такая неживая, что она вернулась назад в свою постель.
— Кстати, я аннулировал заказ на летний домик.
Они сидели за ужином.
— Но ты же не можешь решать один, — сказала она.
— Могу, — ответил он.
— Так ведь вопрос вовсе не в деньгах. Доход-то у нас теперь больше прежнего.
— И все-таки очень даже в деньгах.
Он продолжал спокойно есть, и они поняли, что тут уж ничего не поделаешь. Ей вдруг стало невмоготу. Она разрыдалась.
Надо же такое сделать.
Все они сволочи.
Чего ж от них ждать.
Дети пытались ее успокоить. Он вышел из кухни. Когда она наконец поднялась, тело у нее было словно налито свинцом.
— Не понимаю, зачем ему это надо, — сказала Рита.
Отпускные проспекты все еще лежали на буфете.
— Я тоже не понимаю, — сказала Марион и швырнула их в помойное ведро.
На прощание студент выставил бутылку шампанского. Они пили из пластмассовых стаканчиков в помещении столовой. Все были уже в плащах, собираясь уходить.
— Ты еще вернешься? — спросила Ирена.
— Куда же я денусь, — ответил он.
