Земля воды - Свифт Грэм
Они как раз вставали на крыло, эти грохочущие птичьи стаи, оставляя позади разбросанные там и сям дневные логова (потому что птицы они были ночные) и зависая, ну совсем как гуси, черными шустрыми силуэтами на фоне закатного огненного шоу – покуда мы с Мэри (Мэри – бледная, с закушенной губой, задыхающаяся через каждые два шага) пробирались с Хоквелл Лоуда на топь Уош Фен. Но мы едва обращали на них внимание, нам было о чем подумать, а кроме того, мы настолько привыкли к их монотонному, пульсирующему гулу по вечерам, что воспринимали их едва ли не как явление природы, едва ли не как настоящих гусей. Пока мы с Мэри шли к хижине Марты Клей, они отправлялись в полет, взяв курс на Гамбург, Нюрнберг и Берлин. И у каждого из наших бравых пилотов, штурманов, пулеметчиков и бомбардиров было сердце, и каждый сосал когда-то материнскую грудь, и у граждан этих обреченных городов тоже были сердца, и они тоже были вскормлены материнским молоком.
Наши руки не для скуки, мы руками можем все. В 1793-м апокалипсис пришел в Париж (всего-то навсего несколько тысяч голов); в 1917-м – в болота Фландрии. Но в августе 1943-го (да-да, сухой язык исторических источников гласит, что, несмотря на грандиозные масштабы того, предшествующего кровопролития, Первая мировая унесла много меньше человеческих жизней, чем Вторая, а гражданских лиц там погибло всего ничего), он градом детонирующих при падении гусиных яиц обрушился на Гамбург, Нюрнберг и Берлин…
Но обо всем об этом у нас даже и мысли не было (собственных проблем по горло) в тот августовский вечер.
Любовь. Ль-любовь. Ли-ль-любовь. Она и вправду – оберег от зла? Сможет ли она во веки вечные поддерживать связь между причиной и следствием?
Помочь тем полным дурных предчувствий гражданам Гамбурга и Берлина, которые обнимают сейчас своих любимых и шепчут ласковые слова в ненадежных подвалах и наскоро отрытых на задних дворах бомбоубежищах? В состоянии ли она рассеять черную, в огненных всполохах тучу, которая застит внутренний горизонт, когда вдруг поймешь: это твоих рук дело, ничего бы не случилось, если б… При чем тут несчастный случай, ты сам изжарил своего гуся…
По фенлендским дорожкам, вдоль фенлендских канав; сквозь ракитники и заросли бредины, по тропкам, просекам и дощатым мостикам, которые известны были только нам, детям Фенов. Как Хереворд и Торфрида (ах эти уютные и мороз-по-коже полуночные чтения), когда они после взятия Или бежали через топь. Их ведь тоже, как рассказано в книге, в годину бедствий поддерживала любовь. Но мы-то не в придуманной истории…
До лачуги Марты Клей путь не ближний. Вдоль южной оконечности топи на север, к узкой полоске лугов между топью и длинной, вытянувшейся к востоку излучиной Узы у Ньюхайта. По левую руку пламенеет закат. По правую – бескрайние армии камыша. Вдалеке, над самой серединой топи, поднимается дымок из свайной лачуги Билла Клея. Значит, Билл Клей сейчас там, по летнему своему обыкновению. Значит, Марта одна.
У Мэри вниз по ноге бегут, обгоняя друг друга, две ленивые, смазанные на ходу о высокую траву струйки крови. Мы, вздрогнув, останавливаемся оба. Перед глазами, с готовностью, картина: окровавленный, липкий, похожий на вырезанное овечье сердце выкидыш на примятой болотной траве. Он что?.. Прямо сейчас? Господи, Мэри, если мы застрянем здесь в темноте. Сумерки сгущаются. Время сов и блуждающих огоньков. Самое время появиться и ведьме. Мэри, возьми меня за руку. Мэри, держись. Мэри, я люблю тебя. Мэри, пойдем. Ведь мы должны до нее добраться? (А мы хотим до нее добраться?)
Но мы таки до нее добрались. И увидели Марту Клей…
Ни островерхой шляпы, ни помела, ни ухмыляющегося черного кота на плече (один только брехливый, слюнявый, замызганный беспородный ублюдок на веревочной сворке у дома, который возвестил наш приход и вызвал из дому Марту Клей с масляной лампой в руке). Я вижу маленькую женщину с массивной круглой головой. Я вижу женщину в древних кожаных башмаках. В тяжелой серой юбке, сварганенной чуть не из конской попоны. Из-под которой торчат обтрепанные подолы бесчисленных нижних юбок, когда-то, может быть, и белых, а ныне напоминающих по цвету старческие зубы. В засаленной блузке, жесткой и липкой, как старая, отслужившая свое парусина, и рукава закатаны по локоть. А поверх блузки и юбки – как будто Марта Клей, по профессии ведьма, подрабатывает в свободное время уборщицей – линялый, в цветочек, до самой до земли рабочий фартук.
А увидев Марту, мы почувствовали запах Марты…
Но – будет об ее нарядах. (И о запахе тоже!) Какое лицо! Маленькие, влажные, пронзительные глазки. Кожистый кисетик рта. Нос: костистый (но уж никак не крючком). Лоб: кочковатый, лоснящийся, цвета табака. Волосы: седые, тусклые, утянутые на затылке в тугой пучок, а в пучке торчат два длиннющих гусиных пера. А щеки! Щеки! Они не просто румяные и круглые. Не просто красные. Не просто свидетельство долгих, в десятки лет, из года в год и безо всякого перехода столкновений с зимней стужей и палящим летним солнцем. Они – два огненных пузыря. Два больших переспелых томата.
(И если уж речь зашла о переспелости, эта вонь…)
«Ага, ага. – Она поднимает лампу чуть повыше. – Какими судьбами к стар’й Марте? Не часто к Марте гости захаживают в такое-то время дня. К Марте гости ва’ще не часто захаживают. Какими судьбами к стар’й Марте?»
Приняв во внимание окровавленную юбку Мэри и то, что она еле держится на ногах…
Я решил сразу и начистоту:
«Мы хотели попросить вас…»
«Эт’ значт, Хенри Крика парнишка? Том Крик. Диков брат. Эт’ значт, приятель Фредди Парра?»
«Мы…»
«А эт’ значт, Харольда Меткафа девчонка? Которая в монстырскую школу ходит. Така’ вся умница и красавица. Ну, так и зачем, значит, к Марте пожаловали?»
«У Мэри…»
«П’томушто гости к Марте не часто захаживают».
«Нам сказали, что вы…»
«Да уж ты молчал бы, молодой! У меня покаместь глаза на месте, или как? Ты хоч’ сказать, что эта маленькая мисси обзавелась, м’л, чем-то, от чего она не прочь избавиться. И если приглядеться, эт’ самое, оно уже вроде как уже принялось само от себя избавляться. Ты эт’, что ли, мне хотел сказать?»
Я киваю.
«Ага. Ага. А мы, значт, в этом уверены? Мы, значт, все знаем точно? Птомушто, видишь ли, паренек, откуда Марте знать, вдруг у нашей мисси просто месяц такой нехороший? Просто, знаешь, такие бывают ссачки-кровячки. П’томушто мно-ого их таких. Девчонок-т’. Монстырок. Чуть крови кап, они уже и кипятком сцать, жуть чего натворилось. У них, м’л, робеночек намечается. Откуд’ робеночки беруцца, эт’ оне еще не знают, а к Марте сюравно бегут соплями мазать».
Она глядит, блестя глазами, на Мэри, потом на меня, потом опять на Мэри.
«Так, вот об чем я вас и спраш’ваю, голубочки мое, вот я и спраш’ваю, отчего мы такие уверенные, отчего мы?..»
«Потому что – мы занимались этим делом! – срывающимся голосом выкрикивает Мэри. – С ним вдвоем. Чем нужно, тем и занимались».
«Ага. Тогда другое дело. – Она рассыпается долгим довольным смешком. – Значит, Том Крик с Мэри Меткаф. Тогда другое дело. Заткни св’ю пасть, Долбак! – (Зашедшемуся лаем, рвущемуся с веревки псу.) – Значт, вместе этим делом, значт, на пару?»
Мэри судорожно хватает ртом воздух. Хватается за живот.
«А знаете, что старик-т мой, Билл, говорит? Он говорит, чегойт’ Фредди больше не заходит. Птицу брать. С бутылк’ми. А Билл, чтоб без бутыл’к, он не любит».
Мэри стонет.
«У нас ничего нет, – говорю я. – Чтобы вам дать. Но мы что-нибудь принесем – все, что угодно. Пожалуйста, Марта. Ну пожалуйста».
«Па-ажалсста, Марта, Па-ажалсста. Миссис Клей для тебя, понял, молодняк? Чему тебя в школе учили? Миссис Клей».
Мэри опускается на колени.
«Ну да, дочурка, с’час падать начнем. Окочуримся мне тут, было б радости. Ево оттеда доставать не так сладко будет, как туда ево запихивать. Ладно, молодняк, надо б ее в дом занесть, что ли…»
Дети, вам когда-нибудь доводилось попасть в иной мир? Завернуть за угол, туда, где Сейчас и Давным-Давно – одно и то же, а время течет как будто бы где-то в иных краях? Если вам случится когда-никогда, попав в город Гилдси, зайти в тамошний Фенлендский музей (открыт в 1964 году на Рыночной улице, в бывшем помещении Хлебной биржи) вы увидите макет старого фенлендского крестьянского дома в полную величину. Но он же ничего вам не скажет, он вам даже и близкого не даст представления о…
