Лили и море - Пулэн Катрин

Когда наступает ночь, мы наконец вылезаем из мотеля. Идем не очень далеко, до порта. Мы садимся в тени памятника морякам, погибшим в море. По дороге он купил виски, или водки, или, может, рома. Мне кажется, он купил того самого цыпленка, которого хорошо есть даже с костями. Кофе для кофеварки, которая в комнате. Печенье для меня. Мы смотрим на корабли на рейде. Он говорит мне о чем-то. Я поворачиваюсь к нему, когда его лицо наполовину в тени от каменного моряка. Он протягивает мне спиртное. Я смеюсь. Я поворачиваю голову и долго смотрю на статую: соль и ветер подточили ее черты. Тут я вспоминаю об этой женщине, на пляже Ла-Манша, которая поворачивала к горизонту такую же маску, съеденную морем, ветрами, муками ожидания.

— Ой, Джуд, у него нет больше лица, у того моряка, погибшего в море.

— Да.

— Я видела такой памятник во Франции: женщина ждет своего моряка. Ее лицо также подточено морем и ветром.

У Джуда короткий горький смех.

— Женщины здесь так не ждут, они уезжают на Гавайские острова или с другим парнем, когда им что-то осточертевает здесь. Или вдвоем.

— Почему ты говоришь об этом? Ведь это именно ты уезжаешь на Гавайские острова, а не я.

— А ты бы меня ждала?

— Ой, нет! Я бы скорее пошла рыбачить. С тобой или без тебя. Я бы не хотела, чтобы меня кто-то ждал на земле.

— Ах, вот видишь.

— Ты не понимаешь… Это не совсем так, как ты думаешь! Я хочу не дом, я хочу большего — жить! Я хочу уехать и пойти ловить как вы. Но нет, я не жду. Я бегу. Вы уезжаете — хорошо, вы бежите все время. И я тоже хочу быть на море, но не на Гавайских островах.

— Ты не приедешь на Гавайские острова?

— Нет, Джуд. Может быть, однажды. Но вначале надо, чтобы я пошла рыбачить.

Он не говорит больше ни слова. Я робко приближаюсь к нему, и я смотрю на черный горизонт. Он медленно проводит пальцем по моей щеке. Мы возвращаемся. Он включает телевизор. Выключает его. Снова включает.

Он ведет привычную жизнь моряка — это постоянное состояние полусна. Прерывистые ночи. Он спит по два-три часа. Потом поднимается, берет сигарету. Недолго расхаживает по комнате, собирается сесть перед телевизором, который он снова тихо включает. Джуд встает лицом к окну. Он курит, хватает бутылку на ночном столике. Он смотрит. Луна и небо — будут всегда. И море, которое угадывается за домами.

Дыхание, которое пульсирует у моего виска, меня это в конце концов разбудило. Большое тело ложится на меня жарким покрывалом. Неустойчивые звуки и треск в телевизоре, в котором он уменьшил громкость, его лицо, нависающее над моим лицом, я чувствую шероховатость его кожи. Глухой голос в темноте:

— Расскажи мне историю…

Но он сам рассказывает еще одну историю.

— Был как-то случай с гагарой — без сомнения, что это была именно гагара из гагар, ты знаешь, у этих птиц очень большой размах крыльев, потому что очень большие крылья. Было это на озере, где мы собирались ловить рыбу, после перехода через реку. Небо и вода. Это было нечто! Мы там поймали прекрасных карпов. А также нам попались американские сомы-кошки, гольцы и ильные рыбы. Мы боялись идти туда. В первую очередь, это было далеко, и байдарка набрала уже много воды. Фактически не стоило этого делать. И тем более уже поднимался ветер.

Нам, конечно, повезло, ты же знаешь. Ночь была достаточно темной, когда мы туда добрались. Мы спали на берегу. Я разводил огонь. Мой брат приносил хворост. Я готовил рыбу. Такой вот обычай. Я думаю, это было началом моей истории с морем. Именно там было это начало, на этом озере, огромное желание океана. Но я этого еще не знал. Конечно, я мало что знал тогда.

Он облокачивается на локоть, открывает бутылку зубами, пьет большим глотком. Я чувствую теплое дыхание, запах виски, когда он возвращается к своему рассказу. Он продолжает:

— Была гагара, я тебе говорил, ох уж эти гагары. Они кричали ночью. Иногда именно эти так называемые зубоскальства нас парализовали, особенно когда луна освещала озеро с тенями деревьев, которые шевелились. Затем эти душераздирающие, жалобные крики, которые становились сильнее и громче, стелились над водой, глубокой и черной, и все это поднималось к луне безумным смехом. Мы прижимались друг к другу под покрывалом. Мы обещали себе, что покинем лагерь с восходом солнца. Утром оставалось только скопление веток и сучьев на берегу, откуда и слышались ночные крики, — это было гнездо гагар, откуда доносились короткие смешные мяуканья, которые нас так смешили. Иногда, когда я закрываю глаза, я снова слышу этот крик. И у меня мурашки. И я чувствую, как та же дрожь добирается до позвоночника.

— А твоя мать?

Его короткий и печальный смех.

— Я думаю, что она отдохнет теперь, когда мы уехали. Мой отец, как раз он заботится обо мне. Он бросил пить. Он хотел бы, чтобы я тоже остановился, но он об этом не говорит. Впрочем, я не хочу. Он мне посылает немного денег, когда я действительно нахожусь в дерьме. Однажды он мне предлагал спальный мешок из чертовски хорошего материала, который со временем испортился. Это было, когда я проводил время зимой на улицах Анкориджа.

— Ты ходила в бар «У Бени»?

— Редко. Всего пару раз, только чтобы поужинать. Но я снова отправлюсь туда. Я никогда не хотела жить в стаде. Я предпочитала спать в парках с другими бомжами. Или же быть совсем одной. Я делала себе нору даже в снегу. В моем спальном мешке мне было вовсе не холодно. Мне было действительно здорово.

Я прижимаюсь к нему. С ним — я под снегом. Я обвиваю его ноги своими. Мы больше не мерзнем.

— Был год, когда я не ловил, я захотел построить свой дом. Мой отец совсем за недорого купил хорошее дерево. Я сделал хороший сезон на траулере. Я работал как сумасшедший. Постройка домика продвигалась… А затем наступила зима. Все было прервано, трасса была отрезана снегом. У меня были запасы воды для питья, я всегда был предусмотрителен, — говорит он. — Меня обнаружили через несколько недель, полуживым.

— Полуживым?.. Отчего?

Он не отвечает. Он зажигает сигарету. Затем шепчет:

— Когда ты запираешься с извергом…

Проходит три дня, надо, однако, вставать.

— Я уезжаю отсюда этим вечером, — говорит он. — Поезжай со мной.

— Вначале я хочу поехать ловить крабов.

— Дело в этом Джейсоне?

— Очень молодой парень, на своем маленьком корабле. Ты его видел, когда он приходил в доки, мы работали на «Мятежном». Он как-то заглядывал к нам в конце дня. Это впервые, когда он решил отправиться рыбачить в одиночку и он будет шкипером.

— Ты с ним спишь?

— Никогда! Я хочу уехать, чтобы только рыбачить.

— Поезжай со мной на Гавайские острова, поедем в Гонолулу.

— Нет еще. Я не хочу оставлять Аляску.

— Выходи за меня замуж.

— Пойдем прогуляемся в доки.

Я впервые отпустила очень длинные волосы. Я горда тем, что иду рядом с великим мореплавателем, с распущенными волосами, с такой женской гривой на ветру. Он также гордится.

— Скажи мне что-нибудь, — говорю я ему. — Иначе я чувствую себя одинокой.

Мне приятен его низкий голос. Он медленно произносит:

— Я хочу, чтобы ты всегда была со мной.

Это прекрасно, хорошо. Мы совсем одни на пляже. Моросит очень мелкий дождь. Все, все серого цвета. Птицы с их криками растворились в тумане. Мы мерзнем. Стараемся все же заниматься любовью на мокром песке, между двумя черными скалами. Я говорю:

— Скажи мне что-нибудь. Иначе я чувствую себя слишком одинокой.

Джуд на мне, двигается тихо, капли дождя падают нам на глаза, скалы ранят мне бока, наша одежда мешает нам.

— Я тоже чувствую себя одиноким, — говорит он и негромко смеется. — Попробуем…

Надо быстрее возвращаться, так как море снова поднялось. Его рассказ таким образом оборвался. Садимся на ствол дерева, который отгораживает пляж и дорогу. Он вытаскивает бутылку водки из своей сумки, мне дает мороженое. Он кладет мороженое в стакан. Потом протягивает мне свой плеер, чтобы я слушала музыку. Том Вэйтс — «Мы плывем сегодня до Сингапура». Иногда он наклоняет голову ко мне, чтобы тоже послушать.