Бездомная - Михаляк Катажина
Но ведь… она рассказала об этом не ради себя, а ради других матерей, которые переживают то же самое! Возможно, родители одной из них прочитают это и увидят то, чего не захотели увидеть родители Кинги?
Именно такой и должна быть направленность моей статьи. Именно ради этого я и должна ее написать. И об этом мне следует помнить.
– Почему вы сразу не начали искать ребенка? – вдруг вырвался у меня вопрос, мучивший меня несколько дней. – Сразу после того, как вам позвонили и сообщили, что Кингу сбила машина… Вы же знали, что она сбежала с ребенком?
– Ничего мы не знали, – возразила мать Кинги таким же усталым голосом, как и поначалу. – Она написала, что поехала к Кшиштофу, – мы что, не должны были верить ей? А что поехала она посреди ночи – так она с самого начала вела себя как помешанная, кто там уследит за молодой матерью… Сбежала она без документов, никто ее не искал, поскольку этот тип – это я о бывшем зяте – думал, что она у нас, а мы были уверены, что она у него. Что, нам нужно было звонить и проверять? Вот уже когда в нашу дверь стала ломиться полиция и спрашивать об Але – тогда да… Мы искали ее вместе со всеми… Но было уже слишком поздно…
Женщина опустила голову, но… мне не было ее жаль. Ничего не могу с собой поделать. Двое суток не спрашивать, где если не дочка, то хотя бы малышка внучка? Черт, что за люди?
– А почему следствие признало Алю погибшей? Ведь ее кто-то мог найти и… – Этот вопрос я хотела задать и Кинге, но мне не хватило смелости, – и увезти за границу.
«В Калининград», – мысленно закончила я.
– Там, в окрестностях Быдгоща, водились стаи одичавших собак, – проворчал мужчина. – Было найдено место, где она могла… сделать это, но через двое суток, да еще при том, что ливень прошел… И потом, это одеяльце. Лично я думаю, что Кинга бросила малышку в реку. Не верю я в легенду о закапывании и окутывании мхом. В реку – и дело с концом.
– Тадек! – вскрикнула мать Кинги, но не слишком уверенно. Потому лишь, что в присутствии чужой женщины, да еще и журналистки, положено было так вскрикнуть.
Смотрела я на этих двоих и… мне хотелось блевать. Подумать только, а я-то мечтала помирить Кингу с семьей! Хотела, чтобы Кинга вновь обрела хотя бы родителей…
Кошмар какой-то.
Больше вопросов у меня не было. Да и видеть этих двоих я не желала больше ни минуты.
Холодно попрощавшись, я вышла.
У калитки меня догнала женщина… ну ладно, назову ее так в последний раз: мать Кинги.
– Как она живет? – спросила она.
Если бы в ее голосе я услышала хотя бы тень искренней заботы о дочери – дочери, которую она в течение всего нашего разговора даже по имени ни разу не назвала, – возможно, я ответила бы по-другому. Но вопрос был задан для проформы, чтобы только я не подумала о ней плохо, – вот так же точно, для видимости, минуту назад она вскрикнула: «Тадек!».
Поэтому я отвернулась и мстительно бросила через плечо:
– Узнаете обо всем из газет. В следующую субботу. Субботний выпуск «Скандалов».
Женщина тихо застонала и, сгорбившись, потащилась к дому.
А я…
А я планировала еще одну встречу, и она радовала меня не меньше, чем вот эта сегодняшняя. Да, я была очень рада. Дьявольски рада, черт.
С Кшиштофом Крулем, бывшим мужем Кинги и своим бывшим любовником, Ася решила встретиться на нейтральной территории – в его офисе. Она помнила, как он врезал ей во время последней встречи, два года назад, – она едва через голову не кувырнулась. Теперь вряд ли ему бы это удалось: во-первых, Ася была на несколько десятков кило тяжелее, во-вторых, попробовал бы он замахнуться – она бы ему горло перегрызла; и все же на всякий случай для встречи она выбрала офисное здание на окраине Варшавы – Кшиштоф сейчас работал в крупной страховой фирме рядовым менеджером отдела обслуживания клиентов.
Он, с его ехидной физиономией и гноящимися глазками, идеально подходил на роль гниды, в функции которой входило отделываться от каждого клиента, пожелавшего пожаловаться на фирму, и сплавлять его подальше.
Ася высмотрела его за одним из рабочих столов, встала в очередь под табличкой «ЖАЛОБЫ» и терпеливо выстояла почти целый час, чтобы наконец сесть на неудобный стул и услышать не слишком приветливое:
– Слушаю вас.
Когда он поднял глаза и узнал ее, по его лицу пробежала тень гнева.
– Чего тебе? – буркнул он вполголоса.
– Поговорить. Недолго. О Кинге.
Он буравил ее взглядом несколько минут, словно силился испепелить на месте, но она упрямо не исчезала – и он расслабился. Видимо, поначалу испугался, что Ася пришла требовать алименты на ребенка…
– Что ты хочешь узнать? Мы развелись. В последний раз я видел ее на заключительном судебном заседании, и все. Квартира принадлежала мне…
– Знаю, знаю, что от тебя она не получила ни гроша, но это меня не интересует. Когда родилась Аля, ты не догадывался, что с Кингой что-то не так?
Стоило ей произнести имя «Аля», как его лицо искривилось гримасой. На эту тему он явно не хотел говорить. А ведь погибшая девочка носила его фамилию.
– Она странно себя вела, – нехотя проворчал он, подумав немного. – Никому не разрешала прикасаться к ребенку. Ни чужим, ни своим. Тогда я думал, что это даже здорово – дескать, вот как она любит эту малышку, вот какой заботливой матерью стала. Но что я вообще мог знать? В роддоме у нее я был всего раз, а как только я привез ее домой, она тут же потребовала, чтобы я отвез ее к ее родителям. Потом уже, когда все случилось, когда меня вызвали в полицию и я давал показания… я пришел к выводу: да, она действительно казалась сумасшедшей. У нее глаза становились безумными, как только кто-то приближался к ребенку.
– Она не говорила, чего именно боится?
– Меня она боялась, – фыркнул он. – Я ведь знал, что это не мой ребенок. И несмотря ни на что – мне жаль эту малышку. Она была… такая крохотная…
Мужчина отвел глаза, и Ася почувствовала, что говорит он искренне. Он так и не выдавил из себя ничего больше, кроме как «такая крохотная…», но для Кшиштофа Круля, давшего свою фамилию нежеланному, да еще и чужому ребенку, это уже было много.
Ася услышала все, что хотела услышать. Она уже вставала с пластикового стульчика, который едва не треснул под ней, как вдруг Кшиштоф тихо спросил:
– Как она? Кинга? Пришла в норму?
Журналистка обернулась, изумленная: как ни странно, этот парень и впрямь печется о Кинге, а не о своем добром имени.
– Кое-как справляется, – ответила она. – Спасибо.
Кивнув, он нажал номер следующего клиента.
Уже сидя с бокалом вина в своих стерильных и не слишком уютных апартаментах, Ася погрузилась в раздумья: почему же Кинга оказалась наедине со своим безумием? И это именно тогда, когда она была наиболее уязвима и нужно было ее, молодую мать, окружить максимальной заботой и вниманием… А ведь в семье ее вроде бы любили, да и семья была хорошая, без каких-то социальных аномалий. Кинга никого не обижала, никому не причиняла боли – разумеется, до того рокового четверга, – и если и можно кого-то с полной уверенностью назвать хорошим человеком, то именно ее, Кингу…
Допивая третий бокал, Ася принялась раздумывать о собственном одиночестве – и залилась слезами. Уж ей бы ни одна собака на помощь не пришла, хоть проси, хоть умоляй. Если бы она родила того ребенка и у нее в голове включилась «красная тревога» – она тоже рано или поздно оказалась бы в норе у сарая, как и Кинга.
Нет, она, Иоанна Решка, просто спилась бы. Да, именно так…
Придя в чувство примерно в обеденное время следующего дня, она проглотила несколько таблеток аспирина, выпила полстакана апельсинового сока, включила диктофон и тщательно, слово в слово, начала расшифровывать запись. Вот она, исповедь Кинги Круль. Единственное, что Ася напишет от себя, – это вступление: оно «украсит» всю историю; но больше она не станет менять ни слова. Рассказ Кинги был достаточно шокирующим. Он должен привести к желанному результату: спасти хоть одну человеческую жизнь.
