Земля воды - Свифт Грэм
Да разве не возделан, не окультурен и не причастился их трудами благ цивилизации целый регион и разве они на том остановились? Разве не мучились, не трудились они долго и неустанно как в зале муниципалитета, так и в совете компании – и все ради блага сограждан? Разве они не учредили от щедрот сиротский приют, городскую газету, городской зал для общественных мероприятий, школу для мальчиков (черная школьная форма), баню – и пожарную станцию? И разве не свидетельствуют все эти их труды и многие другие в пользу двигавшей ими великой Идеи; в пользу того, что всякий частный интерес подчинен Национальным Интересам и все частные империи суть данники Империи Великобританской?
Что происходит с нашими фенлендскими выселками, которые представляли собой когда-то всего лишь холмик из засохшей грязи с часовенкой под камышовой крышей на верхушке оного и были ой как далеко от большого мира?
Сколько раз над украшенной девизом аркою входа на Новый Пивоваренный воспарит, чтоб гордо реять, «Юнион-Джек» [21], дабы отметить очередную дату, очередной прилив патриотизма? Сколько раз на заседаниях совета компании Джордж, Элфред и Артур, рука на лацкане, будут делать паузу и отвлекаться на злободневные темы имперской политики? И сколько раз бутылки и бочонки Аткинсонова эля станут подлаживаться под очередное чудо, очередное празднество? «Гранд-51»; «Императрица Индии»; «Золотой юбилей»; «Бриллиантовый юбилей»?..
К чему эти вечные поиски знаков? Эти суеверия? И почему так не хочется четко означить точку зенита? Потому что, означив зенит, мы тем самым предполагаем начало упадка. Потому что, если построена сцена, спектакль должен идти бесконечно. Потому что впереди всегда должно маячить – и не вздумайте его отрицать – будущее.
И все-таки, когда в 1874 году Артур Аткинсон избирается членом парламента от Гилдси и завершает свою первую речь фразой, снискавшей бурные и продолжительные аплодисменты: «Ибо мы – не хозяева настоящего, мы – слуги будущего», знает ли он, что имеет в виду? Имеет ли он в виду то, что сказал? А может быть, он просто пытается скрыть за жестом жертвенным и noblesse oblige самодовольную привычку знать, что на самом-то деле он и есть – хозяин настоящего, и оттого такими громкими и радостными криками «слушайте, слушайте» разразились его товарищи по демократически-консервативной фракции? Не склонен ли он видеть в будущем всего лишь бесконечное продление настоящего? Видит ли он, что несет с собой это самое будущее? Видит он, как в будущем придется (в самом начале двадцатого века, в настоящем моего отца, в моем собственном тоже, когда по рукам еще будет ходить великое множество медных монет в один пенни с полустертым профилем Виктории) жаловаться на утрату уверенности в себе и во всем прочем и устало объяснять, отчего оно так получилось?
Куда и как мы идем? Вперед, чтобы опять обратно? Вспять, чтобы удобнее потом вперед?
В силах ли Сейра разрешить подобную загадку – Сейра, которая к 1874-му успела проводить и встретить уже девяносто два года, но притом, с тех пор как ее ударили по голове, забыла дату своего рождения, а может быть, и вовсе не осознает тока времени? Такая древняя и такая бдительная в своей бессменной вахте над Водной улицей, что, наверное, стоит добавить к прочим ее ролям и маскам – Ангела-хранителя, Матери-Заступницы, Святой Гуннхильды-во-втором-пришествии – еще одну. Дать ей в левую руку трезубец, а в правую щит, заменить морщинистый старческий скальп с жидкими седыми прядками на античный шлем с султаном, заменить крытое синим бархатом кресло на скалу в окружении морей и вызвать к жизни не знающий сомнения и страха образ Британии, которая смотрит, и смотрит, и смотрит… Куда?
Как же Аткинсоны отмечают в 1874 году девяносто второй день рождения Сейры? Пивком и всеобщим весельем? Стуком кружек и тостами? Ведь когда-то Сейра, пивоварова дочка, любила выпить пива. Когда-то ничего для Сейры не могло быть лучше, кроме как нянчить на коленях большую оловянную кружку. Когда-то, прежде чем она сделалась первой леди города Гилдси и прежде чем судьба проделала с ней разные другие, не менее примечательные метаморфозы, она с веселием душевным пропустила не пинту и не две на пару с милым своим муженьком. Теперь, однако, хотя время от времени перед ней и ставили с надеждой кружку, она не брала в рот ни капли. Может быть, просто неправильное бы вышло сочетание с бушующим у нее внутри пожаром?
Они отметили день рождения Сейры, выстроив сумасшедший дом. Между Гилдси и Или, в миле от Узы, осмотрительно укрытый от внешнего мира дамбами и тополевыми рощицами – не хуже, чем Кесслинг-холл с его густым лесом, – к началу 1874 года его уже совсем почти закончили. Еще одно свидетельство, что Аткинсоны верят в прогресс. Еще одно свидетельство, что в горячке своих коммерческих предприятий они не забывают о нуждах несчастных и страждущих и охватывают заботою своей даже и забытых Богом фенлендских сумасшедших и меланхоликов, коих в менее просвещенную эпоху выставили бы к позорному столбу, на всеобщее поругание и посмешище, или сожгли, или просто гнали бы кнутами до границ соседнего прихода.
Его достроили в марте (ни флагов, ни речей). И в тот же год братья Джордж и Элфред, с помощью Артура, по причине искренней и глубокой привязанности, которую они всегда питали к матери, помещают ее сюда на правах почетного гостя, в самые лучшие покои, и так, чтобы у нее под рукой всегда был самый что ни есть вышколенный и ответственный персонал. Потому что в Гилдси начали болтать лишнее. Стали поговаривать, что, может, Сейра Аткинсон и впрямь просто сумасшедшая старуха и больше нет ничего. На Рыночной и на Водной улицах люди начали задирать головы, чтобы посмотреть в окно за которым, всем известно… но откуда теперь, даже сквозь вставленные не так давно двойные рамы, доносятся самые несвязные и резкие, самые дикие и сполошные крики.
Ну а если вдруг – стоит только крикам в одночасье умолкнуть – досужие языки снова станут болтать лишнее, если они скажут: единственная, мол, причина, по которой Аткинсоны выстроили сумасшедший дом, так это чтобы спрятать там свою матушку, потому что они хотят украсть у нас нашу святую, непогрешимую нашу Сейру и запереть ее в клетку для психов, – тогда ответом будут спокойные уверения Аткинсоновых слуг (чьи личные гардеробы в семидесятых годах претерпели небывалые метаморфозы в сторону изысканности и роскоши): миссис Аткинсон у себя в комнате, где она всегда и была. Она вообще прикована к постели. Специалист выписывает ей лекарства. (Потому и криков больше не слыхать.) И если вы и в самом деле хотите знать (на лице у говорящего появляется доверительное и этак чуть свысока выражение), миссис Аткинсон при смерти. Да-да, при смерти. Ну что, вы и теперь станете омрачать последние дни нашей дорогой хозяйки своими нелепыми сплетнями?
Кто поедет в Уизерфилдский приют, в этот дом ужасов, проверять?
А кроме того, осенью 1874 года Сейра Аткинсон и в самом деле умирает.
О чем объявлено в «Гилдси Игземинер» в соответствующем некрологе, в траурной рамке. И Гилдси прикусывает языки. Есть такие, кто искренне скорбит, в ком эта смерть рождает горькие воспоминания. Есть такие, и их, наверное, большинство, для кого эта смерть, по большому счету, есть избавление от скорбей. А есть и такие – те самые, кто всегда считал именно Сейру, а не Джорджа, Элфреда и Артура истоком общегородской фортуны, – которые восприняли эту весть с тревогой, как дурное предзнаменование.
Но все хотят знать одну простую вещь. Закончится ли дело примирением, окончательным решеньем всех проблем в духе старых добрых книжек – как в волшебной сказке, чтобы сладко таяло сердце? Положат братья Сейру под бочок к старому Тому?
Что происходит в доме на Рыночной улице, где закрыты ставни и горит внутри – кое-где – свет? Видел кто-нибудь, как приходил или как выходил из дома гробовщик – или священник? Что там, слезы, ссоры? Разлад в семье?
Затем все разъяснилось: миссис Аткинсон будет похоронена на погосте у церкви Св. Гуннхильды, на участке (которого ни единый из прочих прихожан так и не рискнул занять), примыкающем к могиле мужа. И да упокоит Господь их души. В знак уважения к ней, предмету любви и скорби не только ее собственных детей и внуков, но и всего города, пивоваренный завод в день похорон будет закрыт, распивочным заведениям и магазинам также рекомендовано приостановить работу. Процессия проследует по Водной улице, вдоль набережной Узы, мимо ворот пивоваренного и далее к церкви Св. Гуннхильды. Заупокойная служба начнется в одиннадцать часов утра.
