Хамам «Балкания» - Баяц Владислав
Следует признать, размышлял я, что мало таких преступлений было зафиксировано в хрониках. Возможно, граница человечности не позволяла хронистам той и другой стороны свидетельствовать о них. Некоторые приходили в ужас от этого, но были такие, что могли гордиться содеянным. Но были и исключения вроде процитированного. Возможно, в этом случае победило желание объяснить, какого именно поведения сераскер ожидал от побежденных, и потому таким вот образом «повторил» церемонию сдачи ключей от города.
После этого я продолжил вслух:
– Но и на этом рассказ не заканчивается. И только когда Лала Мустафа-паша, вернувшись из похода, с триумфом вошел в столицу, приведя ее жителей в состояние эйфории по поводу завоевания Кипра, султан осознал горькую истину.
Памук ошибочно предположил:
– Думаешь, он понял, что его сераскер переусердствовал в жестокости?
– Нет, это касалось империи, что еще хуже. Собственно, жестокость Лалы Мустафа-паши можно было объяснить тем, что он, а не султан и не великий визирь знал, что на Кипре погибли пятьдесят тысяч османских воинов! С этой цифрой никто не мог примириться. Никакой триумф не мог оправдать такие потери. Но, не желая умалять значение победы и сохранить ее для истории, султан не стал открыто наказывать Лала-пашу, а сделал это тайно: особым решением, сообщенным изумленному Лала-паше, все награбленное на Кипре было передано великому визирю Мехмед-паше Соколовичу! Этот поступок был в духе некоей внутренней правды, но остается вопрос: было ли это действенным наказанием за совершенное злодеяние?
Я не решился далее развить еще одну тему – о причине, вызвавшей это преступление, которая, возможно, притаилась в уголке сознания в виде придушенной прежней веры Лалы Мустафа-паши. Такое своеобразное доказательство преданности вере новой все-таки казалось невероятным. Разве над ним не стоял именно великий визирь, человек со сходным прошлым и таким же настоящим? Откровенно говоря, они совсем иначе воспринимали веру, преданность и человечность.
Или Лала Мустафа-паша был спровоцирован такой долгой осадой? Может быть, шесть месяцев бесплодной борьбы одолели его убежденность в окончательной победе? А может, он попытался стереть любой след поражения, которое он, безусловно, пережил, несмотря на несомненную победу, свидетелей которой было так много?
Вместо того чтобы начать развивать эту тему, я защитился иронией:
– А ведь ты хотел отдохнуть от мертвых!
Глава XОпять они расстались. Баица вновь оказался в стенах едренского сарая, а Синан проследовал с великим визирем в Истанбул. Султан решил передохнуть в Эдирне, перед тем как поспешить в столицу. Поход всюду прославляли самым достойным образом. Словно властитель хотел сказать: «В будущем будет множество побед, так что я не должен каждую праздновать в Топкапи».
То, что они находились в одном дворце, ничуть не изменило привычный распорядок дня Баицы. Просто у него было странное ощущение, что за ним наблюдают, но это, скорее всего, было обычным заблуждением. Впрочем, властитель однажды решил посмотреть на него. Бая эту встречу назвал для себя смотринами. Султан молча рассматривал его. Потом неожиданно сказал:
– Ты тот самый, что измеряет, каких пределов может достичь турецкое войско? – и, не ожидая ответа своего воспитанника, громко рассмеялся.
Баица почувствовал унижение. Сначала ему было приятно, что Синан наверняка что-то рассказал великому визирю, а тот передал султану. Если все было так, а иначе и быть не могло, тогда за это надо было поблагодарить. Но не так, со смехом; похоже, что над ним издеваются. Но все-таки, размышлял он, после того как властелин отпустил его, султан по какой-то причине запомнил! Но только почему ему стало смешно?
Ответ на этот вопрос он получил несколько лет спустя. Султан под конец зимы покинул Эдирне и вернулся в Топкапи-сарай. Баица так и не увидел его до отъезда.
Теперь уже по принятому распорядку, с перерывом в три года, османское войско вновь двинулось на короля Фердинанда, который опять отнял власть у Яноша Запольяи в Венгрии. Эту кампанию летописцы назвали походом на Германию. Войска начали движение весной 1532 года, после чего, вернув Буду, подошли к Грацу, но уже когда начался сентябрь, было поздно продолжать поход на Вену. И опять город не удалось взять.
Баицу на этот раз в поход не взяли. И он не знал почему. Впрочем, он не привык расспрашивать. В Эдирне он продолжал изучать все науки и языки, одновременно начав знакомиться с придворным этикетом, вникал в отношения с представителями других держав, в тактику боя и тактику ведения политики.
Он слышал, что Синан участвовал в походе на Грац и опять поразил своего властелина строительными подвигами, которые внесли солидный вклад в новые победы. Баица не повидал его и при возвращении последнего, поскольку свита спешила возвратиться в столицу; позже он узнал, по какой причине.
Между тем едренский сарай посетил государственный казначей и один из самых важных, самых влиятельных и самых богатых людей империи – Великий дефтердар[28] Скендер челебия[29]. Он был знаменит яркой свитой, которая постоянно сопровождала его и выглядела так роскошно, что благодаря своему блеску ходила по лезвию бритвы, непростительно превосходя великолепие двора султана. Но властитель не трогал его по двум причинам. Во-первых, дефтердар безупречно трудился на ниве учета всех приходов и расходов империи. Но эта причина была менее важной, поскольку свою работу он так или иначе вынужден был выполнять хорошо. Вторая, более важная причина, которая оправдывала напыщенность челебии и сделала его знаменитым, заключалась в следующем: дефтердар тех самых пажей, которых таскал с собой, исключительно хорошо готовил к государственным делам, причем во всех отношениях. Самых талантливых он обучал тому, в чем ему не было равных, – финансам, а всех вместе – боевым искусствам и дворцовому и дипломатическому этикету. Именно он вооружал самых успешных, заранее отобранных воспитанников из числа завершивших обучение тонкостями знания и умением применять их в вершении государственных и придворных дел. Так что его труды, вложенные в самых способных юношей, в итоге приносили султану большую пользу.
На этот раз Великий дефтердар прибыл в сарай не ради решения финансовых вопросов, но для того чтобы подобрать новых пажей для своего сарая. Вскоре выяснилось, что его выбор практически совпал с тем, который давно сделал Дели Хусрев-паша, планируя продвигать своих избранников к вершинам власти. Так случилось, что в десятку избранных попал и Баица. Удивило только то, что выбор пал и на молодого Мустафу, о котором продолжал заботиться Баица, стараясь заменить ему отсутствующего брата Хусрева.
Случилось так, что на этот раз они вместе с юным Мустафой отправились в 1533 году завоевывать Персию. Однако их общее крещение обошлось без привычной жестокости: с помощью неких персидских союзников великий визирь в середине следующего года без сопротивления вошел вместе с пажами Великого дефтердара в столицу шаха Тахмаспа, город Тебриз. В этот раз пажи не стали свидетелями обычных грабежей, насилия или безумствования победителей на улицах, что всегда сопровождало захват каждого города. Вскоре стало ясно, почему османы сдержанно отнеслись к побежденным: некоторое время спустя султан возглавил войско и в последний день 1534 года торжественно вошел в Багдад. Осуществилась его мечта – он, глава исламского мира, захватил столицу халифа[30]! Теперь он мог наконец назвать себя падишахом[31] во всем сиянии этого титула. По этому случаю он пожелал показать себя законным и достойным своего положения правителем, особенно в глазах только что завоеванного персидского наследия.
Во время этого похода с Баицей случились две значительные перемены. Первой стала стычка его повелителя, Великого дефтердара Скендера челебии, с великим визирем Ибрагим-пашой. Их разногласия начались еще год тому назад, но они воспользовались походом на Персию для окончательного сведения счетов. Преимущество великого визиря состояло в том, что он был любимчиком султана и к тому же по-прежнему оставался мужем сестры Сулеймана. Ссора завершилась жестоко: на публичном диване в Багдаде Скендера челебию приговорили к смерти через повешение на городской площади. После казни все его владения были конфискованы и переданы в государственную казну. Кроме собственного дворца и множества различных строений, он оставил после себя шесть тысяч телохранителей, слуг и рабов. Среди них были и три сотни пажей, которыми он невероятно гордился. Говорят, именно это и послужило причиной зависти великого визиря: он располагал всего сотней таких пажей (в то время как подчиненные ему визири располагали шестью – восемью сотнями)!
