Среди овец и козлищ - Кэннон Джоанна
– А почему вы не записываете мои показания на диктофон?
Полицейский вскинул руки, словно хотел тем самым что-то доказать.
– Вы же не под арестом, мистер Кризи. Я просто пришел задать вам несколько вопросов.
– Но на прошлой неделе я уже отвечал на все эти вопросы вашему коллеге. Констеблю полиции по фамилии Хэй. Номерной знак 7523. Так, семь дней в неделе, пятьдесят две недели в году, плюс Святая Троица.
Констебль полиции Грин перестал писать и уставился на Джона Кризи.
– Вы знакомы с констеблем Хэйем?
Полицейский молча кивнул, не сводя с него глаз.
– Тогда должны были бы знать, что я уже отвечал на все эти вопросы. В несколько другом порядке, разумеется, но я ответил на все, причем очень подробно и тщательно.
– Я ценю это, мистер Кризи. – Полицейскому, судя по всему, страшно не хотелось опускать глаза, но он все же сделал над собой усилие и перелистал несколько страничек в своем блокноте. – Недавно к нам поступил телефонный звонок, несколько телефонных звонков от… – тут он запнулся, – от «озабоченного» соседа, и сержант распорядился проверить все еще раз.
– От озабоченного соседа?
– Я не имею права называть вам его имя, мистер Кризи.
– Я вас об этом и не прошу, констебль Грин. Не хочу, чтобы вы нарушали правила.
В комнате было душно, не хватало воздуха. Джон чувствовал, как в груди его все сжалось, каждый вдох давался с трудом. Мышцы были напряжены до предела, не давали ему возможности вдохнуть полной грудью, а кончики пальцев стало покалывать. Он понимал, что происходит, но предотвратить это был просто не в силах.
– Вы говорили констеблю Хэйю, что у вашей жены не было семьи?
– Говорил.
Ему хотелось открыть окно, но он боялся повернуться к Грину спиной.
– Что вы жили в Тамворте после того, как поженились, а затем переехали в этот дом, когда ваша мать умерла?
– Все верно.
Он сомневался, что ноги выдержат его вес. Они казались ватными и какими-то чужеродными, точно кто-то отделил их от тела.
– С вами все в порядке, мистер Кризи? Вы сильно побледнели.
Он скрестил ноги, чтобы проверить, на месте они или нет.
– Просто очень жарко, – ответил он. – Воздуха не хватает.
– Позвольте мне открыть окно.
Полицейский поднялся и начал обходить мебель. Похоже, ему страшно мешала форма. Он двигался как-то неуверенно, робко и неуклюже, даже зацепил полой мундира стопку газет на подоконнике. Газеты посыпались на ковер. Интересно, подумал Джон, как эти полицейские умудряются преследовать преступников, раз они толком не способны даже поговорить с человеком в его гостиной?
Констебль полиции Грин снова уселся. На этот раз – еще ближе к краешку дивана, чем раньше.
– Так лучше? – спросил он.
Джон кивнул, хотя на самом деле никакой разницы не наблюдалось. Жара превратилась в какого-то вратаря. Ее задачей было ничего не пропустить в ворота, выстоять против всего остального мира. Запечатать всех в этом безвоздушном пространстве.
– Что-то еще, констебль Грин? – Он запустил пальцы в волосы, нащупал тонкую пленку пота на коже.
Полицейский перелистывал странички. Джон слышал, как он рассуждает о больницах, о том, что надо сохранять надежду и позитивный подход, о железнодорожных станциях и автобусных терминалах. О том, как у вполне взрослых и разумных людей порой возникает желание сменить обстановку, но затем они, как правило, возвращаются домой по своей собственной воле. И о жаре, он произнес множество слов о жаре. Джон слышал все эти уверения столько раз, что начал повторять их мысленно и сейчас, желая избавить собеседника и себя от лишних хлопот.
– Мистер Кризи?
Констебль полиции Грин снова смотрел на него. И мистер Кризи не отводил от него глаз в надежде понять, в чем состоял вопрос.
– Дом одиннадцать, мистер Кризи. Ваша жена когда-нибудь разговаривала с Уолтером Бишопом?
Джон Кризи слышал звук собственного дыхания. Интересно, слышал ли его полицейский. Джон попытался открыть рот, но стало только хуже. Жаркий воздух бился о небо, не давал словам выйти из гортани.
– Мистер Кризи?
– Сильно сомневаюсь, констебль Грин. – Джон слышал свой голос, но не понимал, как это ему удалось обрести его. – А почему вы спрашиваете?
– Да потому, что это единственный ваш сосед, кого нам до сих пор не удалось опросить. – Когда полицейский хмурился, белки его глаз скрывал прищур век. – Впрочем, беспокоиться тут не о чем, – добавил он. Но выглядел озабоченным.
– Она ушла без туфель. Вам это известно, констебль Грин?
Полицейский отрицательно помотал головой. И не переставал хмуриться.
– Это очень опасно – расхаживать по улицам в домашних тапочках. – Джон снова принялся за обивку кресла. Он слышал, как ноготь подцепляет нитки. – Очень опасно.
– Есть у вас кто-нибудь, кто мог бы побыть с вами, мистер Кризи? Ну, родственник или друг?
Джон Кризи покачал головой.
– Уверены?
– Конечно, констебль Грин. Ни в чем еще никогда не был так уверен.
Полицейский закрыл блокнот и поднялся с дивана. Опустил ручку в верхний кармашек мундира.
– Что ж, мы свяжется с вами, если что-то узнаем. А теперь я, пожалуй, пойду, ладно?
До входной двери было пятнадцать шагов. Много чего может случиться за эти пятнадцать шагов.
Джон тоже поднялся и привалился спиной к креслу.
– Пойду с вами, если не возражаете, – предложил он. – Мало ли что, предосторожность никогда не помешает.
Дом не слишком изменился с тех пор, как он сюда вернулся. Маргарет говорила, что не мешало бы построить в саду небольшую беседку, в ответ на что он возражал: это привлечет мух и, может, даже мышей, если он и жена будут пить там чай. Тогда Маргарет улыбнулась, похлопала мужа по руке и сказала, что можно обойтись без беседки.
Ему так не хватало ее уверенности. Ее умения успокоить, отогнать все его тревоги. Ее беззаботности, которая помогала продержаться весь день. Она никогда не отмахивалась от его тревог, она распутывала все узлы, сглаживала острые края, разравнивая их до тех пор, пока они не становились тонкими, еле заметными и малозначащими. Он тосковал по разговорам с ней, по болтовне за завтраком или обедом, по бряканью столовых приборов о тарелки. Он пытался разогнать гнетущую тишину с помощью телевизора и радио, звуками своего собственного голоса, но от этого шума тишина лишь росла и усугублялась, – она преследовала его из комнаты в комнату, точно звук воды, хлещущей из крана.
Со времени исчезновения жены он стал замечать, что тишина окружает его повсюду. На улице соседи время от времени оборачивались, когда думали, что он их не видит; иногда целые группы людей оборачивались одновременно, и никто ни разу с ним не заговорил. Они избегали общения с ним в магазинах. Предпочитали рассматривать полки с консервированными фруктами или товары домашнего обихода вместо того, чтобы встать следом за ним в очередь к кассе. Принимались притворно искать что-то в сумочках или же читать объявления о распродажах или приемах на вечерние курсы вместо того, чтобы пройти мимо него по улице. Он слышал, как соседи перешептываются. То были предварительные заявления и свидетельства экспертов, риторические восклицания и вердикты, почти каждый стремился высказать свое мнение. А затем они отшатывались от него, словно исчезновение человека было заразной болезнью. Словно стоило кому-то подойти слишком близко, то и он бы тоже исчез бесследно. Маргарет всегда говорила, что Джон слишком часто обращает внимание на поведение других людей, но избежать подобных ситуаций было крайне сложно – уж больно они старались остаться для него незамеченными.
И вот теперь, оставшись один в гостиной, он чувствовал себя крайне неуютно. Джон видел вмятину на краешке дивана, в том месте, где сидел полицейский, видел нетронутый стакан с водой на журнальном столике. В полной тишине он все еще слышал вопрос, словно повисший в воздухе.
А ваша жена когда-нибудь разговаривала с Уолтером Бишопом?
