Казанова - Миллер Эндрю Д.
Он прошептал ее имя. Непонятно, в какой позе она улеглась. Подобравшись к ней вплотную, он догадался, что ее колени подняты, как щиты. Она скрестила руки на груди и опустила голову, уронив подбородок на грудь. Казанова улыбнулся, уверив себя, что это постоянное поддразнивание восхитительно, просто восхитительно.
Он дотронулся до нее сквозь броню ночной рубашки, нырнув головой под простыню, и его губы отыскали незащищенный участок кожи для поцелуя. Но от волнения он поцеловал собственное плечо под черным ворохом простынь. От него еле уловимо пахло уксусом, и этот промах доставил шевалье какое-то извращенное, сверхэгоистическое удовольствие. Но Шарпийон упорно ускользала от него, и он сумел ухватить лишь ее руку. Потом попробовал легким движением приподнять ее голову. И снова, уже не столь легким и осторожным…
— Ну, хватит, — произнес он, изо всех сил стараясь сдержать волнение. — Распалять страсть различными препятствиями, конечно, хорошо. И я способен оценить ваши старания, как ни один мужчина на свете. Однако пришла пора…
Он осекся. Если бы не прикоснувшиеся к ней кончики его пальцев и не тонкий аромат жасмина, он мог бы вообразить себе, что остался в комнате один. Казанова попытался перевернуть ее на спину. И не сумел. Понадеялся расцепить ее сжатые руки, но она так плотно сдавила их, будто от этого зависела ее жизнь. Он ненадолго улегся, глядя в пятнистую темноту и мучаясь от холодящих кровь предчувствий. А что, если? Но это было немыслимо… Ни сама Шарпийон, ни ее мать не решились бы на такой обман. Скорее всего, она лежала здесь и ждала от него нежных признаний, слов, подобных сладким ключам, которые наконец разомкнут ее тело. А может быть, она хотела, чтобы он овладел ею насильно? Некоторые любят грубые игры. Амазонки и спартанцы. Схватка тигров.
Он сел, снял рубашку и взялся за дело всерьез. При всей хрупкости, она обладала невероятной силой. В тот момент, когда он схватил ее за руку и собирался дотянуться до второй, девушка отпрянула и вырвалась. Он был обречен бесконечно повторять одни и те же движения. Просто сизифов труд. Шевалье беспомощно копошился у тела Шарпийон и успел вспотеть от натуги. Он приподнял ее, уронил и зарылся под покрывала. Если бы он обнаружил подол ее ночной рубашки, то освободил бы ее от этой брони и раздел. А когда она обнажится, он без труда разожжет ее страсть, и она перестанет сопротивляться.
Казанова отыскал ее ноги (в этой игре не было простых правил). Она завернула их в ночную рубашку, подол которой подоткнула под себя, зажала между коленями, не оставив и щелочки. Распалившись от гнева, он вырвал из одеяла клок шерсти; тот застрял у него в зубах. Шевалье зарычал, как мастиф, широко раскрыл и едва не вывернул челюсти. Вскочив с постели с этим мокрым куском во рту, он выплюнул его и перешел в наступление — с силой затряс Мари, ударил ее раз, другой. Но она даже не шелохнулась. Он прикрикнул на девушку, наклонился пониже и прижался лицом к ее прекрасным, шелковистым волосам, словно пронизанным электричеством. Шевалье кричал на нее по-французски, по-итальянски, по-венециански. И в отчаянии припомнил характерные словечки из словаря человека-тени:
— Тухлое яйцо, синий чулок! Лицемерка!
Никакого отклика.
Он вновь выбрался из кровати и голый прополз по полу, стукнувшись головой о стол. В темноте легко можно было превратиться в истерика. Ему казалось, что он пробыл в этой комнате уже несколько дней. «Я должен успокоиться, — подумал он. — Должен понять, что случилось. Я должен составить план…» Через минуту он опять забрался под одеяло. Пожелал ей спокойной ночи, зевнул и отвернулся. Черт с ней! Пусть себе дуется. Пусть кипит в огне своего тщеславия! Какое-то время он притворялся спящим, но тишина постепенно сгущалась, как падающий черный снег, и начала его давить.
Открыты ли ее глаза? Следит ли она за ним, ждет ли, когда он повернется к ней? Казанова незаметно изогнулся, затаил дыхание и дотронулся до Шарпийон. Она даже не взглянула на него. Ее руки не раскрылись в объятиях. Невероятно, но она держалась совсем как в первые минуты: голова опущена, колени подняты, руки крепко обхватили грудь. Он знал, что противоречит себе, но не мог ею не восхищаться. Да ее извращенное упорство поразило бы каждого.
Он вцепился зубами ей в бедро, в нежную мякоть под тазобедренной костью. И тут Шарпийон впервые застонала от боли, а быть может, и от страха. Это воодушевило его. Казанова пригнулся и стал щипать и кусать девушку, играя на ней, как на особой, причудливой арфе. Он боялся утратить самоконтроль, но его удерживала чувственная слабость. Он почувствовал легкую дрожь под пальцами. Кто это, он, она или они оба? Он не знал и даже не старался догадаться, о чем она думала. Шарпийон была столь же чуждой ему, как Вифиния. Она отлично хранила свои секреты. И победила его. Почему бы ему это не признать? Казанова сомкнул руки на ее горле. Его указательные пальцы сжались у нее на подбородке. Теперь, поймав ее в силки, точно раздавленную птицу, он почувствовал себя олимпийцем. Его напрягшиеся мускулы и руки крепко обхватили тонкую шею, словно проникли и в глубь ее души, поведав ему о нелегкой, замкнутой жизни Мари, об одиночестве — верном спутнике ее красоты, об ежедневной скуке накапливания сил, которых никогда не было достаточно, чтобы освободиться. И когда Шарпийон в отчаянии обвилась вокруг него, когда ее руки стиснули его запястья, а ногти вонзились в кожу, когда она вырвала прядь его блестящих, черных волос, он открыл в ней прежде неведомые черты, открыл…
ДЖАКОМО!
Казанова привстал, отпрянул, оперся о стул и швырнул в воздух что-то хрупкое и невесомое, упавшее на пол у него за спиной. Он услышал, как она кашлянула, попыталась вздохнуть и сглотнула слюну. Крепко ли он сдавил ее горло? Еще одна минута. Полминуты. Так нетрудно и задушить. Казанова — убийца женщин.
Он на корточках подполз к груде своей одежды. Ему нужно выбежать отсюда, одеться и скрыться, но комната вдруг показалась ему огромной. Может быть, его одежду успели украсть? Сейчас возможно все. Он хотел было крикнуть: «Кто здесь?», но испугался, что ему ответят. Потом он нащупал ткань своих бриджей. Схватил их, улегся на спину и стал натягивать, окутывая ноги шелковым покровом. Пошатнулся от слабости, приподнялся и снова лег. Он столкнулся с разбушевавшейся стихией, сам вызвал ее к жизни, и на полминуты, пока на него вновь не нахлынула волна горя, его сознание прояснилось, и он ощутил небывалое спокойствие. В такое мгновение человек способен спасти свою жизнь или хладнокровно уничтожить себя на глазах у изумленных свидетелей.
Казанова сложил руки на груди, как древний фараон. Из центра города донесся колокольный звон, а затем глухо пробили часы.
— Измениться или умереть, — прошептал он. — Измениться или умереть.
Часть вторая
глава 1
Ранним утром у Блэкфрайерз-стэйрз собралось не менее ста человек. Все ждали, что их наймут на сегодняшнюю работу. Казанова приблизился к этой толпе со стороны Уотер-лейн и оглядел ее сквозь предрассветный сумрак. Его долго блуждавший взор наконец остановился на двух крепко сбитых малых, замыкавших круг. Они завтракали луком. Он окликнул их. Мужчины недоуменно обернулись, посмотрели на Казанову и указали друг на друга. Шевалье кивнул и улыбнулся. Они неуверенной, усталой походкой двинулись к нему, предположив какой-то подвох. Где это видано, чтобы богатые подзывали к себе бедняков? Ну, разве какие-то чудаки захотят, чтобы их ограбили.
Пятнадцать минут спустя бывшие разнорабочие побрели назад к собору, продолжая жевать лук. Они изумленно останавливались у каждой стеклянной витрины и всматривались в свои отражения, но так и не могли поверить, что на них новая, дорогая одежда. И казались сами себе парой ярких, невесть откуда залетевших бабочек. А еще минутой позже Жарба и Казанова в коротких, засаленных куртках и шляпах, которые, наверное, использовали либо как кошелки для завтрака, либо и того хуже, присоединились к стоявшим на набережной. Шевалье сперва поэкспериментировал с одним из своих старых костюмов — насажал на нем дыр, а миссис Фивер украсила эту «ветошь» нелепыми заплатами, но он все же больше походил на Арлекина, чем на человека, зарабатывающего на жизнь своими руками. Чтобы стать настоящим оборванцем, нужны месяцы и годы, а въевшуюся грязь не заменишь клубочками пыли, собранными в доме на Пэлл-Мэлл. Очевидно, ему следовало долго практиковаться, чтобы всякие сомнения отпали. И вот теперь они оба были готовы.
