Одинокий волк - Пиколт Джоди Линн
Но совсем по другим причинам.
Я чувствую себя, как Алиса в Стране чудес.
Дом, в который я вхожу, кажется знакомым, но совершенно другим. Вот диван, на котором я лежал и смотрел телевизор после школы, но это другой диван – он полосатый, а не однотонного красного цвета. По стенам развешаны фотографии, на которых запечатлен мой отец с волками, но сейчас они перемежаются школьными снимками Кары. Я медленно прохожу вдоль стены, рассматривая, как она взрослела.
Натыкаюсь на пару кроссовок, но это больше не кроссовки моей маленькой сестрички, с огоньками на подошве. Обеденный стол завален открытыми книгами – уравнения, всемирная история, Вольтер. На кухонном столе пустой пакет из-под апельсинового сока, три грязные тарелки и рулон бумажных полотенец. Этот беспорядок оставил человек, который надеялся вернуться и позже все убрать.
Еще на кухонном столе почти пустая пачка мюсли «Жизнь», и это кажется метафорой, а не просто частью домашнего беспорядка.
Еще у дома есть запах. И приятный – пахнет сосной и дымом, как будто ты на улице. Не знаете, почему, когда приходишь к кому-то в гости, у каждого дома есть запах… но когда возвращаешься к себе, запаха совсем не ощущаешь? Если нужно очередное подтверждение тому, что я посторонний человек, – вот, пожалуйста.
Я нажимаю мигающую красную кнопку на автоответчике. На нем два сообщения. Одно от девочки по имени Мария. Это звонили Каре.
«Послушай, мне обязательно нужно с тобой поговорить, а голосовая почта на твоем мобильном переполнена. Позвони мне!»
Второе от Уолтера, сторожа из Редмонда. Шесть лет назад он работал смотрителем у волков, когда не было отца, – именно он распиливал туши, которые привозили с бойни, именно он звонил отцу среди ночи, если возникала какая-то проблема со здоровьем зверей, а папа, так случалось, был дома с нами, а не в трейлере в парке. Наверное, он до сих пор там работает, потому что спрашивает о том, как лечить одного из волков.
Уже два дня отец не показывается в Редмонде. Неужели никто не сообщил Уолтеру о том, что произошло?
Нажимаю кнопки на телефоне, но не могу разобраться, как перезвонить на последний входящий номер. Где-то должна быть записная книжка, или, возможно, он хранит контактную информацию в компьютере.
Папин кабинет.
Так я тогда это называл, хотя отец мой, насколько я знал, редко входил сюда. Формально в нашем доме это была гостевая спальня, но в ней находился шкаф для хранения документов, письменный стол и семейный компьютер, а гостей у нас никогда не было. Именно здесь два раза в неделю я заполнял семейные счета – мои рутинные обязанности, как у Кары – загружать и разгружать посудомоечную машину. Нам всем пришлось энергично включиться в дело, когда отец отправился в Канаду, чтобы влиться в дикую стаю. Уверен, он надеялся, что нашими финансовыми вопросами займется мама, но она постоянно забывала о сроках, поэтому, когда нам два раза отключили отопление из-за просроченных платежей, мы решили, что счетами займусь я. И уже с пятнадцати лет я знал, сколько тратится на хозяйство. Узнал о процентах по долгам на кредитной карте. Я подводил баланс в чековой книжке. И когда отец вернулся, само собой сложилось так, что я продолжил заниматься счетами. Мысленно отец всегда находился в миллионе разных мест, но так случалось, что ни разу этим местом не был письменный стол, за которым выписывались счета.
Вероятно, вам покажется странным, что подростку поручили вести домашнюю бухгалтерию, что это плохое воспитание. А я возражу, что брать ребенка в вольер с волками – ничуть не лучше. Но никто и ухом не повел, когда двенадцатилетняя Кара стала киногеничной звездой в шоу моего отца на канале «Планета животных». Отцу удалось убедить даже заядлых скептиков, что он полностью владеет ситуацией.
То же кресло за столом – одно из тех эргономических кресел со шкивами и рычагами, которые помогают человеку устроиться так, чтобы не болела спина. Мама нашла его на гаражной распродаже за десять долларов. Но на столе не громоздкий компьютер, а небольшой блестящий «Макинтош», в качестве хранителя экрана – заставка с волком с такой мудростью в желтых глазах, что на мгновение я не могу отвести взгляд. Открываю один из ящиков, забитый конвертами, – тот же штемпель «Просрочен платеж». И как будто влекомый магнитом, я ловлю себя на том, что сортирую их. Лезу в правый ящик за чековой книжкой, ручкой, марками. Судя по стопке конвертов, с тех пор как я уехал, счета никто не оплачивал.
Что, если честно, меня совершенно не удивляет.
Я уже забыл, зачем зашел в кабинет. Вместо этого я начинаю автоматически сортировать почту, выписывать чеки, подделывая подпись отца. Каждый раз, когда я вскрываю конверт, мое сердце замирает от того, что я ожидаю увидеть тот же фирменный бланк, что и шесть лет назад, увидеть счет, от которого я тогда онемел. Счет, который я хотел швырнуть отцу в лицо и спровоцировать его на очередную ложь.
Но ничего похожего здесь нет. Одни коммунальные платежи, просроченные кредитные карточки, предупреждения из коллекторских фирм. Мне пришлось остановиться, заполнив счета за телефон, электричество и газ, потому что баланс в чековой книжке стал отрицательным.
Куда, черт побери, делись деньги?
Если бы мне пришлось гадать, я бы ответил: «Ушли на Редмонд». Сейчас у моего отца пять вольеров с волками – пять отдельных стай, о которых он должен печься. А еще и дочь. Покачав головой, я открываю верхний ящик и начинаю запихивать неоплаченные счета назад. Это меня не касается. Я ему не бухгалтер. Я ему больше вообще никто.
Пытаясь засунуть конверты в ящик, который оказался слишком мал, чтобы вместить все, я замечаю его – пожелтевший, измятый клочок бумаги, застрявший в выдвижном механизме. Я лезу вглубь ящика, пытаясь достать бумагу. Уголок рвется, но мне все-таки удается выдернуть страницу. Я кладу ее рядом с ноутбуком и разглаживаю.
И вот мне опять пятнадцать лет.
Это случилось вечером перед папиным отъездом. Мы с Карой прятались в шкафу.
Они весь день ругались. Мама кричала, отец орал в ответ, потом мама плакала. «Если ты так поступишь, – грозилась она, – домой можешь не возвращаться».
«Ты же это несерьезно», – сказал он.
Кара посмотрела на меня. Она жевала кончик своего хвостика, и он выпал у нее изо рта, похожий на мокрую кисточку. «Она шутит?» – спросила Кара.
Я пожал плечами. О любви я знал одно: всегда любит кто-то один. У Левона Джейкоба, который сидел передо мной на алгебре, кожа была цвета горячего шоколада, а сам он знал все о каждом игроке «Бостон брюинс». Он обратился ко мне лишь однажды – попросил карандаш, и, кроме того, как и всех остальных мальчишек в классе, его интересовали девочки. Мама любила папу, но он думал только о своих дурацких волках. Отец любил волков, но даже он утверждал, что они не испытывают к нему любви: считать, что волки могут любить, – приписывать человеческие эмоции диким зверям.
«Это безумие! – кричала мама. – Люк, так нельзя поступать, когда у тебя семья. Взрослый человек так не поступает».
«Ты говоришь так, как будто я намеренно хочу тебя обидеть, – ответил отец. – Джорджи, это наука. Это моя жизнь».
«Вот именно! – воскликнула мама. – Твоя жизнь».
Кара прижалась спиной к моей спине. Она была худенькой, и я чувствовал ее проступающие позвонки.
Отец собирался пожить в лесу, без крова, без еды, в одном только тяжелом брезентовом комбинезоне. Он планировал понаблюдать за миграцией волков в одном из естественных канадских коридоров и примкнуть к стае, как раньше он примыкал к стаям волков, содержащихся в неволе. Если у него получится, он точно станет первым человеком, который по-настоящему сможет понять, как функционирует волчья стая.
Если он останется жив, он сможет, когда вернется, обо всем рассказать.
Голос отца стал мягким, как войлок. «Джорджи, – сказал он. – Не надо ссор. Не перед моим уходом».
Повисла тишина.
