Море-океан - Барикко Алессандро
Тереза была девочкой. Не знаю, сколько ей было на самом деле. Мне она казалась девочкой.Когда я жил в Рошфоре и работал в порту, она ходила мимо меня с корзинами для рыбы и смотрела на меня. Она смотрела до тех пор, пока я в нее не влюбился. Это было все, что у меня там было. Моя жизнь, чего бы она не стоила, и Тереза. Я записался в экспедицию, отправлявшуюся к новым колониям, и сумел записать ее — маркитанткой. Мы вышли в море на борту «Альянса». Поначалу все выглядело игрой. Безобидной игрой. Не знаю точно, что такое счастье, но в те ночи мы были счастливы. Когда мне выпало сойти на плот, Тереза захотела остаться со мной. Она могла сесть в шлюпку, но решила остаться со мной. Я просил ее не глупить, мы встретимся на берегу, ей нечего бояться. Она и слышать ни о чем не желала. Здоровые и крепкие как скала мужчины со слезами умоляли взять их в эти проклятущие шлюпки. С риском для жизни они сигали в воду, лишь бы удрать с нашей хлюпающей лохани. Она ступила на плот без единого звука, затаив в душе страх. Порой женщины способны на такое, что просто диву даешься. Хоть всю жизнь пытайся сделать то же самое — женской легкости все равно не достичь. Внутри они легкие. Внутри.
Первое время погибали ночью. Людей уносило волной, омывавшей плот. В кромешной тьме слышны были их удалявшиеся крики. К утру недоставало человек десять. Кто-то валялся, защемленный бревнами плота, затоптанный другими людьми. Офицеры вместе с картографом Корреаром и врачом Савиньи взяли положение в свои руки. В их ведении были припасы и оружие. Люди им доверяли. Один из офицеров, Лере, даже произнес пламенную речь, приказал поднять парус и поклялся доставить нас на землю. Там мы настигнем тех, кто нас предал и бросил, и не остановимся, пока они не отведают нашей мести. Он так и сказал: «…пока они не отведают нашей мести». Он говорил не как офицер, а как один из нас. Его слова воодушевили всех. Мы не сомневались, что так оно и будет. Нужно только преодолеть страх и выстоять. Море успокоилось. Легкий ветерок раздувал наш славный парус. Каждый исправно получал свой паек. Тереза сказала мне: «Мы выстоим». И я ответил: «Да».
А на закате офицеры вдруг выкатили из ящика одну из трех бочек вина и подтолкнули ее к нам. Они и пальцем не пошевелили, когда люди накинулись на бочку, откупорили ее и стали пить. К бочке сбегались со всех сторон, возникла давка, всем хотелось вина. Я ничего не понимал. И не сходил с места, прижав к себе Терезу. Дело было нечисто. Вскоре послышались крики и удары топора: кто-то рубил канаты, скреплявшие плот. Это и послужило сигналом. Завязалась жестокая схватка. Луна изредка пробивалась сквозь облака. Темноту разрывали короткие вспышки ружейных залпов, высвечивая дерущихся и павших. Клинки разили напропалую. Отовсюду слышались страшные вопли и стоны. У меня был только нож — тот самый, что я вонжу сейчас в в сердце этого человека, который не в силах от меня уйти. Я выхватил нож, но не понимал, кто друг, а кто враг. Я не хотел убивать, я был в растерянности. И тут снова выглянула луна, и я увидел: безоружный человек прижался к Савиньи, судовому врачу, и взывал о пощаде, пощаде, пощаде и продолжал взывать, даже когда сабля в первый раз пронзила его нутро, и во второй раз, и в третий… Он осел на бревна. Я увидел лицо Савиньи. И понял. Понял, кто враг. И что враг победит.
Нещадный рассвет обнажил на плоту десятки обезображенных трупов вперемежку с теми, кто был при последнем издыхании. Вокруг ящика с провизией собралось человек тридцать вооруженных людей. В глазах офицеров светилась торжествующая уверенность. Они расхаживали по плоту с саблями наголо, успокаивая живых и сбрасывая в воду умиравших. Никто не осмеливался им перечить. Ужас и оторопь, охватившие нас после той свирепой ночи, лишили всех дара речи. Мы еще толком не понимали, что произошло. Глядя на все это, я подумал: коли так, нам не на что уповать. Самого старого офицера звали Дюпон. Он проходил совсем рядом. Его белый мундир был перемазан кровью.
Дюпон бурчал что-то насчет солдатского долга. В руке он держал пистолет; сабля была в ножнах. На мгновение он повернулся ко мне спиной. Я понял, что другой возможности у меня не будет. Он и пикнуть не успел, как я приставил к его шее нож. Стоявшие у ящика непроизвольно направили на нас ружья. Они уже готовы были выстрелить, но Савиньи осадил их криком. И тогда, в наступившей тишине, я заговорил, прижав свой нож к горлу Дюпона. И я сказал: «Они перебьют нас поодиночке. Чтобы выжить самим. Этой ночью они опоили вас. А следующей не станут церемониться. У них оружие, и нас уже не так много. В темноте нам несдобровать. Думайте что хотите, но это так. Припасов на всех не хватит. Они это знают и не пощадят никого, кроме тех, кто им нужен.
Думайте что хотите, но это так».
Окружавшие меня застыли, как громом пораженные. Голод, жажда, ночная схватка, нескончаемая пляска волн… Люди силились понять, что происходит.
Когда тягаешься со смертью, нелегко обнаружить куда более коварного врага — таких же людей, как ты. Против тебя. В этом была неправедная, но суровая правда. Один за другим они сплотились вокруг меня. Савиньи угрожал и приказывал им. Однако ему уже не повиновались. На затерянном в море деревянном островке началась бессмысленная война. Обменяв Дюпона на провиант и оружие, мы обосновались в углу плота. И стали ждать ночи. Я удерживал Терезу подле себя. Она все твердила:
«Я не боюсь. Не боюсь. Не боюсь».
Ту ночь и ночи, последовавшие за нею, я не хочу вспоминать. Тщательно продуманная бойня. Со временем стало ясно: чем меньше нас будет, тем вероятнее, что мы выживем. И они убивали. Со знанием дела. Меня поражала их расчетливая, безжалостная трезвость. Нужно было обладать недюжинным умом, чтобы не запутаться в этом отчаянии и следовать неукоснительной логике уничтожения. В глазах этого человека, который смотрит на меня сейчас, как на призрак, я тысячекратно разглядел — с ненавистью и восхищением — следы чудовищной гениальности.
Мы пытались защищаться. Да что проку. Слабые могут только спасаться бегством. Но с этого богом забытого плота не убежишь. Днем мы боролись с голодом, отчаянием и безумием. Ночью вновь разгорался усталый, изнурительный бой между немощными убийцами и подыхающими жертвами. Поутру новые мертвецы питали надежды живых, их чудовищные планы на спасение. Не знаю, как долго все продолжалось. Когда-то это должно было кончиться. И кончилось. Кончилась вода, кончилось вино, кончилась мизерная снедь. За нами никто не приплыл.
Рассчитывать было не на что. И убивать друг друга незачем. Двое офицеров побросали в море оружие и с маниакальным упорством обмывались несколько часов кряду в соленой воде. Хотели умереть невинными. Вот что осталось от их честолюбия и ума. Бесполезно. Эта бойня, их подлое коварство, наша ярость.
Все бесполезно. Судьбу не изменить ни умом, ни отвагой. Помню, как я искал взглядом лицо Савиньи. И наконец увидел лицо побежденного. Теперь я знаю, что и на пороге смерти у людей бывают притворные лица.
Той ночью я проснулся от резкого шороха, открыл глаза и разглядел перед собой в неясном лунном свете фигуру человека. Я выхватил нож и направил его на тень. Человек остановился. То ли это был сон, то ли явь. Главное — не закрывать глаза. Я не двигался и ждал, потеряв счет времени. Но вот человек оборотился. И я приметил его лицо — лицо Савиньи. А еще — саблю, рассекавшую воздух и летящую прямо на меня. Короткий миг. То ли сон, то ли явь. Ни малейшей боли. Ни капли крови. Тень исчезла. Я замер. Немного погодя я увидал Терезу. Она лежала рядом. Грудь ее была рассечена, широко раскрытые глаза растерянно смотрели на меня.
Нет. Этого не могло быть. Нет. Ведь все уже кончилось. Зачем? Нет, это сон, наваждение, он не мог этого сделать. Нет. Теперь уже нет. Зачем же теперь?
— Любимый мой, прощай.
— О нет, нет, нет, нет.
— Прощай.
— Ты не умрешь, клянусь.
— Прощай.
— Умоляю, ты не умрешь…
— Отпусти меня.
— Ты не умрешь.
— Отпусти.
