«Древо возможного» и другие истории - Вербер Бернард
Он задумчиво грыз кусочек хлеба.
– Ты уверена в этом? А ты не думаешь, что если бы ты пристальнее заглянула в себя, то могла бы получить все эти знания, не выходя из комнаты? Вот я, например, проведя два дня в одиночестве, понял больше, чем если бы два раза обогнул земной шар.
Она не могла не возразить.
– Если бы ты обогнул земной шар, ты узнал бы, как живут китайцы.
– Но я и так знаю. Я нашел это в себе самом. Я спросил себя, как живут все народы Земли, и увидел мгновенные, как вспышка, картинки, как будто живые почтовые открытки, рассказывающие об их жизни. И до меня тысячи отшельников точно так же путешествовали в воображении.
Валери Рубле тряхнула красивой рыжей шевелюрой.
– Я считаю, что ты ошибаешься. В замкнутом пространстве твое восприятие, разумеется, ограниченно. Настоящая жизнь шире твоего сознания. Ты недооцениваешь разнообразие мира.
– Нет, это ты недооцениваешь могущество даже одного-единственного человеческого мозга.
Валери не стала спорить. Она не стала приводить аргументы, которые ей казались очевидными. Что же касается ее мужа, то он больше не принимал пациентов и не хотел видеть никого, даже своих собственных детей. Только жена его могла к нему заходить, но с условием – не делиться с ним внешней информацией, способной смутить его покой.
День за днем Валери продолжала кормить его, ухаживать за ним и поддерживать его. Пусть она не разделяла его убеждений, но и тревожить его не хотела.
Гюстав очень похудел.
Человек не сможет стать свободным, пока он должен есть и спать, подумал он. Надо выйти из этой рабской зависимости от сна и еды.
Он начал рисовать схемы на большой черной доске. Потом он попросил кое-какое электронное оборудование. Затем Гюстав пригласил к себе бывших коллег по работе, все вместе они долго делали какие-то расчеты и, наконец, нашли решение.
Рубле объяснил своей жене суть эксперимента, на который он решился:
– Проблема – это тело. Мы завернуты в плоть, наполнены кровью и костями, которые требуют питания, которые изнашиваются, которые испытывают боль. Тело нужно защищать, согревать, кормить, за ним нужно ухаживать во время болезни. Тело должно спать и есть для того, чтобы поддерживать циркуляцию крови. А вот у мозга потребностей гораздо меньше.
Валери боялась понять.
– В основном активность нашего мозга тратится на решение разного рода физиологических задач. Поддержание жизнеспособности и защита нашего тела отнимают всю нашу энергию.
– А как же наши пять чувств?
– Наши чувства нас обманывают. Мы деформируем сигналы, которые они нам посылают. Мы хотим познать мир, а живем во власти иллюзий. Наше тело тормозит нашу мысль.
Гюстав опрокинул стакан воды, и жидкость пролилась на ковер.
– Есть содержимое и сосуд, – заметил он. – Разум и тело. Но без стакана жидкость продолжает существовать, и разум, лишаясь тела, освобождается.
На мгновение Валери подумала, что ее муж сошел с ума.
– Да, но освободиться от тела – значит умереть, – возразила она растерянно.
– Не обязательно. Можно избавиться от тела, сохранив разум, – ответил он. – Достаточно поместить мозг в питательную среду.
Тут она все поняла. Чертежи, наваленные кучей на столе, обрели смысл.
Операция состоялась в четверг. В присутствии жены, двоих детей и нескольких доверенных друзей Гюстав покинул свое тело. Для того чтобы стать абсолютным отшельником, он решил подвергнуться самой радикальной из всех ампутаций – ампутации всего тела.
С величайшей осторожностью его коллеги открыли черепную коробку, словно капот машины. Они положили костную тюбетейку – ненужную теперь крышку – в алюминиевую банку. Мыслительный орган был перед ними, розовый, трепещущий, погруженный в искусственные грезы, навеянные анестезией.
Хирурги последовательно отключили все, связующее мозг и тело. Сначала они перерезали оптические нервы, затем слуховые, потом артерии, омывающие мозг кровью. Они тщательно отделили спинной мозг от оболочки позвонков. Они извлекли мозг и опустили его в сосуд, наполненный прозрачной субстанцией. Артерии теперь могли получать сахар и кислород непосредственно из этой питательной ванны. Оптические и слуховые нервы были накрыты капюшонами. Чтобы сохранять постоянную температуру мозга и питательного раствора, хирурги установили систему обогрева термостатом. Что же делать с телом?
Гюстав Рубле все предусмотрел еще при жизни.
В завещании, составленном перед экспериментом, доктор просил, чтобы тело его не хоронили в фамильном склепе. Поскольку наука помогла ему освободиться от ярма, Гюстав платил ей любезностью, предоставляя в ее распоряжение эти несколько килограммов внутренних органов, хрящей, костей, крови и желез. Пусть ученые делают с ними все, что им заблагорассудится.
– Папа умер? – спросил сын Гюстава.
– Нет, конечно. Он жив. Он просто… сменил облик, – ответила ему потрясенная мать.
Маленькую девочку тошнило.
– Ты хочешь сказать, что папа теперь вот это?
И она показала пальцем на мозг, плавающий в питательном растворе.
– Да. Вы больше не сможете с ним говорить или услышать его, но он все время о вас думает. Я, по крайней мере, в этом убеждена.
Валери Рубле теперь только поняла, что произошло. Дети вырастут без отца. А она состарится без мужа.
– Что же мы будем с ним делать, мама? – спросила маленькая девочка, показывая на сосуд, в котором мирно плавала розовая студенистая масса.
– Мы поставим папу в гостиную. Так мы все-таки будем его все время видеть.
Сначала сосуд торжественно царил посреди комнаты. Подсвеченный, словно аквариум, он был окружен почтением, как тот, кем он был: главным членом семьи.
Дети иногда разговаривали с тем, кто был похож на большой розовый овощ, парящий в жидкости.
– Ты знаешь, папа, я сегодня в школе получил хорошие оценки. Я не знаю, слышишь ли ты меня, но я уверен, что ты этому рад, правда?
Валери Рубле с горечью смотрела на своих детей, беседующих с сосудом. Она замечала, что и сама порой говорит с мозгом. Она спрашивала его советов, главным образом, о ведении семейного бюджета. Гюстав был (когда-то) так силен в этом, что она надеялась: ответ в конце концов как-нибудь просочится сквозь стенки сосуда.
Что же касается доктора Рубле, то он жил в покое, недоступном чувственной стимуляции. Он не спал, не грезил: он размышлял. Вначале, конечно, он сомневался, правильное ли решение он принял. Гюстав думал о своей семье, о друзьях, о пациентах, чувствовал угрызения совести от того, что покинул их. Но очень скоро исследовательский азарт взял свое, и доктор погрузился в уникальный эксперимент. Сколько отшельников до него мечтали обрести подобный покой! Теперь, даже если его убьют, он не почувствует боли. Скорее всего.
Перед ним расстилалась бескрайняя степь его знания, знания вообще. Ему принадлежала бесконечная панорама его внутреннего мира, суля самое немыслимое путешествие – прыжок в бездну.
Годы шли. Валери Рубле старела, а на розовом мозге ее супруга не появилось ни одной морщинки. Дети вырастали, по мере их взросления сосуд занимал все меньшее место в их жизни. Когда купили новый диван, Гюстава, не долго думая, запихнули в угол гостиной, рядом с телевизором. Никто больше не подходил поговорить с ним.
Идея установить рядом с отцом аквариум родилась только спустя два десятка лет. Раньше на это, быть может, и не решились бы, но за двадцать лет плавающий в прозрачном сосуде мозг, честно сказать, превратился в часть обстановки.
Вслед за аквариумом с рыбками рядом с Гюставом появились цветы в горшках, затем африканская скульптура, потом – галогенная лампа.
Валери Рубле умерла, и ее сын Франсис в приступе гнева чуть было не разбил сосуд с этим столь ко всему равнодушным мозгом. Гюстав так никогда и не узнает, что же случилось в этом мире. Его жена умерла, а ему, по-видимому, на это наплевать. Есть ли хоть какое-нибудь чувство у этого куска плоти?
