Хамам «Балкания» - Баяц Владислав
Я спросил Памука:
– Как ты думаешь, принимая решение о начале сражения с христианским флотом, учитывал ли султан христианское происхождение первого и второго визирей, а также корсарского бега? Был ли он солидарен с мнением, высказанным адмиралом флота?
– Нет, я уверен в этом. Любой султан, находящийся у власти, имел сотни возможностей проверить верность своих подданных. Как ты думаешь, почему каждому из них приходилось преодолевать в своей карьере такое множество ступеней? И почему каждое карьерное восхождение длилось так долго? Ведь даже самый маленький шажок был для них испытанием их верности и амбиций! Султану не было нужды опускаться до оскорбления своих подчиненных, как то сделал Муэдзин-заде. Если султан сомневался, то отрубал голову.
Глава VIХотя поначалу возраст Баицы казался отягчающим обстоятельством в его предполагаемой карьере, спустя некоторое время он стал прекрасным дополнением к его талантам, старательности и целеустремленности, которые Баица демонстрировал в процессе обучения. К нему прислушивались не только те юноши, которым ничуть не нравилось принятие чуждой веры, воли или любого нового мировоззрения, но весьма часто к нему обращались и учителя, и старейшины из самых разных служб султана. На него все обращали внимание, так что он вместе с десятком подобным образом отмеченных учеников был определен для получения образования по ускоренному и сокращенному плану.
После трех лет, которые Баица провел в едренском сарае вместе с другими одаренными юношами, его стали обучать воинскому искусству. Через пять лет после завоевания Белграда, в апреле 1526 года, султан Сулейман отправился в новый поход на Венгрию. Любимец султана, великий визирь Ибрагим-паша, сам будучи родом из греческой Парги, пожелал, чтобы повелителя сопровождали взрослые ученики из сарая, с тем чтобы они как можно скорее получили закалку в настоящих боях и офицерские звания. Так что Дели Хусрев-паша, исполнитель доверительных и особо важных заданий, еще раз определил пути развития подрастающего поколения. Брата Мустафу он оставил в Эдирне при дворе, несмотря на то что тот попал в сарай раньше Баицы и уже поэтому был «старше» его.
В своей прежней жизни Баица воспринимал Белград как столичный город, в котором он ни разу не бывал. Он, как, впрочем, и все остальные, слышал о красотах этой великолепной крепости от торговцев, которые, если не считать военных, больше всех путешествовали по знакомым и незнакомым краям. Даже если не принимать во внимание их несколько преувеличенные россказни, все равно было понятно, что речь они вели о серьезно укрепленном городе. Он часто думал о нем, но не стремился попасть в него. Неподалеку от его родных мест протекала река Дрина, которая, как он полагал, не очень сильно отличалась от Савы и Дуная, а в других местах он видел немало небольших поселений-крепостей, так что он вполне мог вообразить, как выглядит столица. Путники говорили, что по величине своей столица не очень отличалась от главного города, выстроенного в 1404 году сербским деспотом Стефаном Лазаревичем[11].
Между тем, с тех пор как Баица стал Мехмедом Соколлу, его мнение о Белграде изменилось. Через пять лет после захвата города султаном Сулейманом Белград стал в первую очередь османской, а тем самым и важнейшей отправной точкой для походов в Центральную Европу с целью осуществления давней мечты султана – завоевания после Венгрии Австрийской империи. Теперь Баица рассматривал этот город как подданный империи, усвоивший ее стратегию и планы, осознавший военную мощь, и в то же самое время он ощутил совершенно новую эмоцию, которая весьма удивила его, потому что она внезапно возникла по отношению к городу, который он никогда не видел. Это могло случиться единственно по той причине, что в нем все еще жили остатки двойственности, в которой он воспитывался. А когда он увидел город, то понял, что должен был влюбиться в него именно так – без остатка и навсегда. Глядя на ворота, башни, стены и строения внутри этого Фичир баира[12], как и на дома в европейском стиле рядом с Калемегданом[13], на мощеные улицы и переулки со старыми православными церквями и строящимися мечетями, он понял, почему влюбился. Белград был похож на него: он был словно метис с отчетливыми признаками внедрения новой жизни в текущую историю, весьма отличную от предыдущей. В нем он видел и сербов и турок. Оба народа сосуществовали рядом, но он не мог видеть, спокойно они переносили соседство или просто терпели друг друга. Будущая судьба этого города была похожа на его собственную: сербы никогда не отрекутся от него, а турки будут считать его своим!
Если взглянуть на это шире, то эту его мысль подтверждали некоторые данные из общего сербско-турецкого прошлого. Первое турецкое нападение и первая успешная оборона Белграда произошли в 1440 году. Только пятнадцать лет спустя, через три года после захвата Константинополя и его превращения в Истанбул, султан Мехмед II в 1456 году начал новый великий поход на Белград. Такая поспешность свидетельствовала о том, какое значение придавала Белграду политика Османской империи. В битвах на белградских реках и их берегах защитники выказали невероятную отвагу, особенно сербские лодочники. Им удалось уберечь город. С этих дней Белград стал символом защиты ценностей Европы, он получил название Крепостной стены христианства[14]. Но в 1521 году Белград не устоял перед Сулейманом I Законодателем. Тот дал Белому городу[15] исламское имя Дар ул-Джихад[16], а чтобы досадить врагам, добавил к своему имени эпитет Великолепный.
Для турецкой империи этот город стал прекрасным трамплином для следующего продвижения к желанной цели – к Вене, а для сил Европы, объединившихся в союз против османов, – желательной границей, на которой им не приходилось жертвовать собою. Сербы занимали идеальное положение в интересах обеих сторон – и исламской и христианской: сплав, попавший для придания нужной формы между молотом и наковальней.
Это было в прошлом! Но что, если сербы отрекутся от него, Баицы-Мехмеда, а османы никогда не признают его за своего? О такой возможности он не смел думать, поскольку перед его взором возникло сходство или, скажем, возможное совпадение судьбы города с его собственной судьбой.
Теперь Баица узнал, что такое Царский тракт, который сербы называли Царьградским и по которому он прибыл. Он не мог знать, сколько еще раз пройдет по этой дороге, вьющейся в основном по речным долинам, туда и обратно. Царьградская дорога станет ярким символом всей его жизни.
Военачальники щадили мальчиков из Эдирне только в одном отношении: ни при каких обстоятельствах они не направляли их в первую боевую линию и не заставляли принимать участия в сражениях. Они не осмеливались рисковать их жизнями, поскольку молодые люди еще только должны были продемонстрировать султану и империи свои истинные способности, в том числе и в умении защищать страну. Но сначала им надо было выжить. Пока что было вполне достаточно насмотреться на кровь в непосредственной близости; не было нужды марать ею собственные руки. Первая встреча с массовой смертью потрясла Баицу и всех его товарищей настолько, что им едва удалось сохранить самообладание и продолжить исполнять весьма простые задачи, которыми их загружали аги. Было понятно, что начальствующие часто сталкивались с подобными ситуациями, так что не совершили в отношении детей ни одного неверного действия. Поход требовал от них и других командиров множества других неотложных действий, и это на первый взгляд извиняло их «невнимание» к юношам. Но на самом деле все было спланировано; аги позволяли юношам окрепнуть и понять, что их ожидает в будущем. Конечно, аги внимательно, но весьма скрытно следили, чтобы жизням воспитанников ничто не угрожало. Такая, казалось бы, заброшенность поначалу вносила в юношеские души страх, но после его успешного преодоления вопитанники вознаграждались уверенностью в себе.
