Хамам «Балкания» - Баяц Владислав
– Султан Селим разрешил их молчание, сняв с головы чалму и произнеся: «Если эта чалма может покрыть три головы, тогда и неверные смогут выступить против меня, объединившись…»
После того как Памук процитировал самого султана, я подумал о том, чего стоило империи его элегантное и приятное красноречие. Вряд ли могло утешить проигравших то обстоятельство, что решение было принято не единогласно и вообще нелегко. Хотя все-таки сам процесс его принятия свидетельствовал о существовании на вершине весьма разумных, умеренных людей, склонных к всеобъемлющему предвидению.
К сожалению и к несчастью для Османской империи, «неверные выступили, объединившись». Решив принять бой у Лепанто, где турецкий флот в ожидании противника укрылся в Патрасском заливе, Али-паша, попутно ограбив Корфу, вроде бы поймал в свои паруса дополнительный моральный ветер, хотя перед самым началом сражения настоящий ветер задул в помощь христианам.
Памук рассказал мне о расстановке сил перед сражением:
– Али-паша Муэдзин-заде командовал флотилией из 210 галер и 66 галиотов[7], в его распоряжении было около 50 000 гребцов и моряков и около 25 000 воинов. Дон Хуан Австрийский вступил в сражение с флотом из 236 галер и 6 тяжелых галеасов[8]. На кораблях было 44 000 гребцов и моряков, а также 28 000 воинов. Хотя христианский флот располагал меньшим количеством судов и живой силы, он в два раза превосходил противника в вооружении как тяжелыми орудиями, так и другим огнестрельным оружием. Это и решило исход битвы.
– А сейчас представь мне цифры после сражения, – попросил я.
– Да. И не стану описывать стратегию боя. Хотя каждую его деталь и сейчас изучают в военных училищах как пример величайшего морского сражения той эпохи. Итак, армада Али-паши потеряла более 200 кораблей, из них потоплено более 80, а захвачено 117. Погибло около 25 000 турецких воинов и моряков, 3500 были взяты в плен. С захваченных судов освобождены 12 000 христианских рабов, служивших гребцами. В то же время флот Священной Лиги потерял всего лишь полтора десятка галер, 8000 убитыми и 2500 ранеными. Следовательно, поражение Турции было полным и ужасным.
– Я думаю, ты излагаешь все эти цифры, чтобы отвлечь мое внимание, – предвосхитил я его. – Могу предположить, что главное в этом – эхо поражения.
– О да. Шок в империи был просто неописуем. Убаюканные и постоянно подзуживаемые восхвалением собственной силы подданные не смели допустить даже теоретическую возможность поражения, а ведь оно случилось! Весть о нем великому визирю Соколлу доставили от Пертев-паши, который успел спастись, кое-как добравшись до берега. Он сообщил, что капудан-паша Али-паша Муэдзин-заде погиб в сражении, а оба его сына попали в плен. Это письмо застало Мехмед-пашу в Эдирне, где он пребывал при султане на осенней охоте в составе его свиты. Свидетели сообщают, что он рвал на себе бороду. Мехед-паша сообщил о поражении султану Селиму в то время, когда султан беседовал с дубровницким драгоманом[9]. Тот засвидетельствовал: султан, получив известие, был поражен, после чего ужасно испугался, что победители двинутся на Царьград. Он немедленно приказал как можно надежнее перекрыть Дарданеллы и обезопасить столицу от возможного нападения.
– Я читал, что эта весть вызвала панику и страх во всей Турции, – сказал я Памуку. – Народ, выражаясь современным зыком, пережил коллективный стресс. Вот, процитирую тебе свидетеля, присутствовавшего при докладе султану, дубровницкого посланника, которого ты только что упомянул. Благодаря непосредственному присутствию, а также тому, что говорил на одном языке с великим визирем Мехмед-пашой, он весьма подробно описал реакцию общественности и отдельных людей: «Вопли и стоны были невероятные, равно как и безмерное малодушие, которое внезапно продемонстрировали эти люди, только что настроенные уничижительно и с презрением по отношению к христианским силам. Они, как только их покинула турецкая напыщенность, стали рыдать, словно женщины. Теперь они думали только о том, как избежать близящейся опасности, и старались не произносить само это слово – война».
Памук продолжил:
– Если говорить объективно, страх не был беспричинным. Поражение стало причиной многочисленных восстаний ободренного христианского населения, находящегося под османской властью. В западном мире победа христиан вызвала исключительно сильную реакцию, вдохновив Европу и заставив ее думать, что после двух веков постоянных поражений и постоянного страха может случиться и нечто противоположное. Устоявшееся на протяжении длительного времени соотношение сил было поколеблено.
– Мне также довелось читать, – продолжил я, – что настоящие проблемы начались, когда великий визирь Мехмед-паша Соколович, который, похоже, единственный не потерял голову или, по крайней мере, первым пришел в себя, сумел уговорить султана перейти к своего рода активным наступательным действиям, для того чтобы преодолеть пассивность, которая полностью обезоружила все государство. Так, вскоре были изданы фирманы[10] о дополнительном усилении армии и укреплении флота. Но, похоже, именно тогда и возникли проблемы! Правоверные подданные султана, как говорят бумаги, «более не хотели слышать о войне», и случилось так, что все население «трехсот анатолийских сел перебежало на персидскую территорию, чтобы их опять не угнали на галеры».
Памук дополнил эти мои цитаты:
– Случилось не только это. Много зажиточных людей отреклись от своих титулов и доходов, так как, не имея таковых, они не обязаны были отвечать по налоговым или военным обязательствам Порты. По этой причине султан посадил на кол немало помещиков, чтобы застращать других. Однако акты отчаяния не прекращались. И вот безутешный Селим II, вернувшись в Царьград, попытался вникнуть в причины поражения. Он проводил бесконечно долгие заседания дивана, опрашивал каждого в своем окружении, беседовал с великим визирем до глубокой ночи, стараясь выяснить, что стало причиной и каковы могут быть последствия, приглашал к себе каждого, кто считался мудрым и опытным, общался с ясновидцами, приглашал прорицателей… и всюду и каждому повторял, что «такого несчастья еще не случалось с Турецкой империей». Он нисколько не старался скрыть своего потрясения.
Я продолжил расцвечивать эту редкую историческую картину паники сведениями, почерпнутыми из хроник современников:
– Султан, охваченный страхом, иногда совершал иррациональные действия: некоторых участников сражения при Лепанто беспричинно наказывал, иных незаслуженно награждал. Второго визиря, старого Пертева Мехмед-пашу, который выступал против сражения, но храбро бился в нем, лишил звания визиря, не позволив ему даже оправдаться за чужие ошибки (потому что его вины в том не было). В то же время он наградил алжирского корсара, бега Улуджа Али (который тоже был против этого сражения!), потому что видел в нем героя. На самом же деле тот, увидев, что ситуация складывается не в пользу турок, вовремя или, если быть точнее, преждевременно уклонился от схватки. Он тайком выплыл из гавани Превезе, собирая по дороге остатки флотилии. Ему удалось собрать десятков восемь частью целых, частью поврежденных галер и с развевающимся флагом, отнятым у мальтийских рыцарей, едва ли не победителем прибыть в гавань Царьграда. За это отважное возвращение он получил звание нового адмирала турецкого флота. (Но, может быть, султан проявил хитроумие, чтобы безболезненно поставить его на место прежнего, убитого капудан-паши Муэдзин-заде.)
Конечно, Памук знал об этом больше меня. Он добавил:
– О психическом состоянии султана мне больше всего сказало его отношение к своему любимому старому другу челеби Джелалу, с которым он много лет пьянствовал, блудничал и делился всеми своими тайнами. Он отрекся от него, изгнал от двора только потому, что великий муфтий Эбусууд Эфенди счел его одним из виновников поражения (хотя и по сей день вряд ли кто может связать его с этой битвой или с принятием решения о сражении). Следует сказать, что и султан, и великий визирь в своих отношениях сохранили трезвость и не восстали друг против друга. Видимо, оба поняли, что это только бы усугубило положение дел, а также то, что им друг без друга пришлось бы значительно тяжелее. Оба продемонстрировали достойные похвалы жесты: Мехмед-паша не ссылался на свое отрицательное отношение к планировавшейся битве при Лепанто и не воспользовался возможностью свалить на кого-нибудь вину, что мог бы совершенно спокойно сделать. Султан не выказал великому визирю ни малейшего неудовольствия, не говоря уж о гневе. Самыми разными способами он дал ему знать, что понимает, насколько Мехмед-паша Соколлу был прав. Однако вслух этого так и не произнес.
