Бумажные города - Грин Джон
— Это мило, — едва слышно ответила Марго.
Потом она повернулась ко мне и легонько кивнула. Я улыбнулся. И она улыбнулась. Я в эту улыбку поверил. Потом мы снова вышли на лестницу и побежали. Внизу каждого пролета, спрыгивая с последней ступеньки, я щелкал каблуками, чтобы рассмешить ее, и она смеялась. Я думал, что я ее утешаю. Я думал, что она утешна. Я думал, что если смогу быть увереннее, у нас что-то получится.
Но я ошибся.
7
Мы сели в минивен, я вставил ключ и, прежде чем завести мотор, спросил:
— А во сколько, кстати, твои просыпаются?
— Не знаю, где-то в начале седьмого.
На часах было 03:51.
— То есть у нас еще больше двух часов, а выполнено уже девять пунктов.
— Знаю, но я под конец самое трудное оставила. Но мы все сделаем. Пункт Десятый — жертву выбирает Кью.
— Что?
— Наказание я уже придумала. А ты решай, кому именно мы обрушим бурю своего гнева.
— На кого именно мы обрушим бурю своего гнева, — поправил я, а Марго с презрением покачала головой. — Да и к тому же мне не на кого бурю своего гнева обрушивать, — добавил я, и это было правдой.
Мне всегда казалось, что враги есть только у значительных людей. Например, заглянем в историю: у Германии было больше врагов, чем у Люксембурга. Марго Рот Шпигельман была Германией. И Великобританией. И Соединенными Штатами. И Россией. А я — Люксембург. Я сижу на месте, пасу овец и пою йодлем.
— А Чак?
— Гм.
Чак Парсон действительнонепрестанно меня изводил, пока его не взяли в узду. Тот случай, когда он бросил меня на ленту в столовке, был не единственным. Однажды он поймал меня на автобусной остановке и принялся выкручивать руку, повторяя: «Скажи, что ты пидор». Это у него было универсальное ругательство, типа «я всего двенадцать слов знаю, на разнообразие в оскорблениях не рассчитывай». Хотя это и выглядело до смешного по-детски, мне все же пришлось сказать, что я пидор, что было довольно-таки неприятно, поскольку, первое: мне кажется, так вообще никого не следует называть, уж особенно меня, потому что, второе: по факту я не голубой, и, более того, третье: Чак Парсон преподносил это так, будто назвать себя пидором — самое страшное унижение на свете, хотя ничего такого стыдного в нестандартной ориентации нет, что я и пытался ему втолковать, пока он выкручивал мою руку так, что даже лопатка топорщилась, но он все не унимался: «Если ты гордишься тем, что ты пидор, почему же не признаешься, что ты пидор, а, пидор?»
Аристотелевскими способностями по части логики Чак Парсон явно не отличался. Но зато в нем было шесть футов три дюйма роста и двести семьдесят фунтов веса, а это уже кое-что значит.
— Да, Чака есть за что наказать, — согласился я, завел двигатель и поехал в сторону шоссе. Я не знал, куда нам дальше, но в центре явно больше делать было нечего.
— А помнишь школу танцев? — спросила Марго. — Я сегодня как раз об этом думала.
— Ага. Да уж.
— Кстати, я извиниться хотела. Не знаю, почему я вдруг стала ему подыгрывать.
— Ладно. Все нормально, — ответил я, но все же воспоминания об этой проклятой школе меня разозлили, так что я добавил: — Хорошо. Чак Парсон. Ты в курсе, где он живет?
— Я знала, что смогу разбудить в тебе мстителя. В Колледж-парке. Сворачивай в Принстоне.
Завернув на пандус шоссе, я надавил на газ.
— Эй, эй, смотри не сломай свой «крайслер», — сказала Марго.
В шестом классе некоторых, включая Марго, Чака и меня, родители заставили ходить на бальные танцы в Школу Унижения, Деградации и Танцев. Происходило все вот как: мальчиков ставили у одной стены, девочек — у другой, противоположной, и по команде учительницы мы должны были подойти к девочкам и сказать: «Позвольте пригласить вас на танец». А девочка должна была ответить: «Пожалуйста». Им не разрешалосьотказывать. Но однажды — когда мы разучивали фокстрот, — Чак Парсон подговорил всех девчонок сказать мне «нет». Этот его запрет касался одного меня. Я подхожу к Мэри Бет Шортц и говорю: «Позвольте пригласить вас на танец», а она отказывается. Потом я приглашаю вторую, третью, потом Марго, потом еще одну — все они сказали мне «нет», и я расплакался.
Хуже, чем быть отвергнутым всеми в школе танцев, может быть только одно: рыдать из-за этого. А хуже этого — только подойти к учительнице и пожаловаться сквозь слезы: «Девочки не хотят со мной танцевать, хотя это непоправилам». А я конечно же пожаловался, и все годы средней школы прошли под знаком стыда за тот ужасный инцидент. В общем, короче говоря, из-за Чака Парсона я больше не танцую фокстрот, что, по сути, не такая уж большая печаль. Я уже перестал злиться на него, я забыл про тот случай, как и про все остальные его издевки, которые претерпел за школьные годы. Но меня не расстроит и то, что он тоже теперь немножко пострадает.
— Погоди, он же не узнает, что это я?
— Нет. А что?
— Не хочу, чтобы он думал, что меня его старые выходки до сих пор так волнуют, что я решил нанести ответный удар.
Я положил руку на центральную панель, и Марго похлопала по ней.
— Не волнуйся, — заверила она, — он ни за что не узнает, кто его депилировал.
— Мне кажется, ты опять говоришь неправильно, хотя я не в курсе, что это слово означает.
— О, я знаю слово, которого не знаешь ты, — пропела Марго. — Я — НОВАЯ СЛОВАРНАЯ КОРОЛЕВА! Я ТЕБЯ УЗУРПИРОВАЛА!
— Ну-ка скажи, как пишется «узурпировала»? — попросил я.
— Нет, — засмеялась она. — Я узурпированномусвою корону не отдам. Не заслужил.
— Отлично, — с улыбкой ответил я.
Мы ехали через Колледж-парк. Считается, что это типа наш «исторический район» — тут, видите ли, дома аж тридцатилетней давности. Марго точного адреса Чака не знала, она не помнила даже, как выглядит его дом, более того, она не была уверена, на какой именно улице он стоит. («Я думаю, что на Вассар — вероятность процентов девяносто пять».) В конце концов, когда мы проползли целых три улицы от Вассара, Марго показала рукой налево и сказала:
— Здесь.
— Ты уверена? — спросил я.
— Процентов на девяносто семь и две десятых. Ну, то есть я почти не сомневаюсь, что это его комната, — сказала она, показывая пальцем. — У него однажды была такая бурная вечеринка, что приехали копы, и я сбежала через окно. Мне кажется, что это оно.
— Похоже, риск нарваться на неприятности очень велик.
— Но если окно открыто, то это не взлом. Только проникновение. Мы же только чтов «СанТраст» проникли, все ведь нормально было, согласен?
Я рассмеялся:
— Ты как будто в хулигана меня стараешься превратить.
— Таков замысел. Так, что понадобится? Бери «Вит», краску, вазелин.
— Хорошо.
— Так, Кью, ты главное — не психани там. Хорошо, что Чак спит, как медведь зимой. Мы с ним как-то вместе на английский ходили, и он не проснулся, даже когда миссис Джонстон огрела его книжкой «Джейн Эйр».Значит так: мы подбираемся к окну, открываем его, разуваемся, тихонько влезаем, я делаю свое черное дело, потом мы с тобой разлетаемся в разные стороны и мажем вазелином все дверные ручки, так что даже если кто проснется, из дома им выбраться будет крайне проблематично. Благодаря этому нас не смогут поймать. А потом мы еще немного поиздеваемся над Чаком, слегка покрасим его дом, после чего сматываемся. И все молча.
Я снова положил руку на пульс, но на этот раз я улыбался.
Когда мы шли к дому, Марго взяла меня за руку, переплела свои пальцы с моими и сжала. Я тоже сжал ее руку и посмотрел на нее. Она торжественно кивнула, я кивнул в ответ, и она отпустила мою руку. Мы быстро подобрались к окну. Я осторожно попытался поднять деревянную раму. Она тихонечко скрипнула, но окно открылось легко. Я посмотрел в комнату. Там было темно, но тело на постели я разглядел.
Для Марго окно оказалось чуть высоковато, поэтому я сцепил руки, она встала на них — в носках, — и я помог ей залезть. Она проникла в дом совершенно бесшумно, любой ниндзя обзавидовался бы. Я подпрыгнул, зацепился за край окна так, что над подоконником оказались голова и плечи, а потом, совершая какие-то нелепые телодвижения, попытался гусеницей вползти в дом. Все было бы хорошо, но я, пока лез, так расплющил яйца о подоконник, что невольно застонал, короче, слажал по-крупному.
