Катрин Панколь - Новое платье Леони
– О, – сказала Ширли, – ты и правда так думаешь?
И внезапно ее охватила дикая радость. Заполнила ее, захлестнула мощной, сладкой волной.
– На все сто процентов. Мальчики, воспитанные матерями – специфические люди. Они по-другому смотрят на мир. Они видят его так, как видит мужчина, и при этом видят так, как видит женщина. Потому что нельзя отрицать, что ты оказала на меня влияние.
– Мне так плохо стало во время этого концерта… – вздохнула Ширли. – А теперь гора с плеч.
Ей захотелось обнять его, погладить по голове. Прижать к себе. Как тогда, когда он был маленький и тогда достаточно было поцеловать его, чтобы все исправить. Но она сдержалась.
– Гортензия должна была поехать со мной в Шотландию, – задумчиво произнес Гэри, – но потом она передумала. У нее слишком много работы. Ни одной свободной минуты.
Ширли отпила глоток мартини. Дать возможность подготовиться для откровенного разговора. Не встревать. Не заполнять любой ценой паузы ненужными фразами.
– Выбирая между своей работой и мной, она выбрала работу.
– Такова уж Гортензия, – сказала Ширли.
– Такова уж Гортензия, – сказал Гэри.
Опять повисла пауза. Но эта была какой-то более наполненной, более прочувствованной. Он открыл дверь.
– Значит, ты хочешь поехать в Шотландию…
– Да.
Он внимательно посмотрел матери в глаза. Как трудно говорить! Он хотел ей сказать… он хотел ей сказать… В Шотландии он увидится с Калипсо. Они будут гулять по крепостным стенам замка. В салоне будут репетировать на скрипке и фортепиано, а портреты предков в золоченых рамах будут их слушать. Они будут играть Брамса, Моцарта, Бетховена при свечах.
– Ты где, Гэри, ау?
– Ах, если бы ты знала…
Она подождала еще.
Покрутила соломинкой зеленую оливку в стакане, надкусила жирный гренок, вытерла пальцы бумажной салфеткой, еще раз заставила себя сдержаться, не задавать вопросов, но он видел все эти вопросы у нее на лице.
И тогда он собрался с силами и рассказал.
Рассказал о Калипсо, о ее музыке, об их долгих прогулках по улицам Нью-Йорка до 110-й улицы, до подъезда со ржавыми ступенями, рассказал о ее черных глазах, отливающих ртутью, об их переписке по мейлу. О безумном желании бежать с ней вместе в Шотландию, подальше от всего и всех.
– Ты бы что сделала на моем месте?
– Я отправила бы ей билет на самолет и предложила приехать.
– Ты правда бы так сделала?
– Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на сожаления.
– И это мне говоришь ты?
– Да. И поэтому мои советы не следует учитывать. Я очень плохой пример для подражания. Всегда делаю неправильный выбор.
– Но все же переменится… – улыбнулся он с облегчением: она все поняла, больше не надо ничего говорить.
– Да. Наверное.
– Значит, тогда в Нью-Йорке было не просто недомогание по причине разницы во времени?
– Нет.
Она улыбнулась дрожащими губами.
Он позвал официанта, чтобы заказать еще два мартини.
Поднял стакан, потянулся к Ширли, словно провозглашая тост за мать.
Поблагодарил ее за все.
Они изменились – оба. Они повзрослели. Сами собой, каждый как мог. Он никогда ее не осудит. Он не задает вопросов, но он знает.
И он знает, что она знает.
Однажды вечером, вынося мусор, Рэй Валенти заметил у входа в дом наклеенный на стену листок, на котором было написано большими буквами: «Валенти Пустоцвет – мошенник».
Потом увидел еще листок. Они были повсюду. Прилепленные на скорую руку скотчем. Нацарапанные красным фломастером.
Никто не потрудился их снять.
Он посрывал все, смял в один большой бумажный ком, поджег. Наподдал горящий ком ногой.
Рэй знал, что они появятся опять.
Он не решается больше выходить на улицу.
Машину паркует на заднем дворе. За покупками ездит в обход в далекий от дома магазин, чтобы никого не встретить. Добирается до самого Осера. Возвращаться старается во время выпуска новостей, когда все приклеены к телевизорам.
Никогда больше не ходит в кафе.
Не собирает больше дань в конвертах.
Он не знал, продолжают ли Лансенни и Жерсон ее собирать. От них он давно не получал никаких известий. Когда он звонит, отвечают их жены. Несколько раз он попадал на автоответчики, но не оставлял сообщения.
Хуже того. Он уже и звонить-то не решается.
Так он и сидел дома. Пил пиво, банку за банкой, сидя перед телевизором. Он уже знал все программы наизусть. Больше всего нравилось смотреть про диких животных. Это его как-то успокаивало, умиротворяло. Гривастая голова льва, его безразличный холодный взгляд, его царственные зевки, его ленивая грациозная походка…
Перед тем как выйти на улицу, он снимал ботинки, выскальзывал на лестницу, проверял, свободен ли путь, можно ли вынести наконец мусор или отправиться за покупками. Надо было что-то есть. Лечить мать. Покупать памперсы, мази и лекарства. Стирать белье в стиральной машине.
«Да, из меня получается отличная хозяюшка вкупе с сиделкой», – думал он, и от этой мысли ему хотелось блевать.
А еще к тому же мальчишка, который вечно вертится возле почтового ящика. Однажды он застал его за тем, что он что-то туда пытался положить. Увидев, что его заметили, мальчишка плюнул на ящик и убежал.
И не раз он его видел.
«Сто процентов, это сын Стеллы! Тот же светлый ирокез на башке. Меня теперь и детишки ненавидят, вот оно как!»
Последний раз он его чуть не поймал.
Рэй ждал письма из банка. Спустился вниз, стараясь не шуметь. Заметил парнишку, который собирался сунуть письмо в ящик. Рэй бросился за ним, но пока надевал обувь, шпаненок удрал. Рэй погнался за ним, бежал, бежал…
Так бежал, что у него закололо в боку.
А парнишка с ирокезом обернулся, показал ему рукой непристойный жест, дескать – шел бы ты… И закричал:
– Пустоцвет, мошенник, мы тебя сделаем!
И ведь совершенно не боялся, мерзавец!
Он побежал дальше, по направлению к рощице. Рэй рванул за ним, уже почти схватил…
Мальчишка вывернулся и помчался в другую сторону.
– Хей, Валенти, а знаешь что? Тебе конец! Они начали расследование про тебя. Оно появится в газете. Ты будешь на первой странице! Ну и шум поднимется! Адский грохот!
Мальчишка отступал спиной, глядя ему прямо в глаза.
Рэй задыхался, держась за бок.
– Маленький негодяй! – завопил он из последних сил. – Вот я тебя поймаю, увидишь!
– Тебе конец, Валенти! Конец! Целиком и полностью!
Он повернулся к нему спиной – ему даже не страшно, говорила нахальная спина. И спокойно удалился, руки в карманы, напевая: «Пустоцвет готов, Пустоцвету конец…»
Раньше он был героем. Раньше мальчишки хотели его фотографию. Школу назвали его именем. О нем писали на первых полосах газет.
И это было не так давно.
Он обхватил руками голову, как же так? Это невозможно. Невозможно.
И не было пожара, чтобы он мог вновь возжечь звезду своей славы. Его считают слишком старым. Слишком дряхлым, чтобы карабкаться по пожарной лестнице. «Дайте мне настоящий огонь, и вы увидите, на что я способен! – рычит он, сминая в руках банку из-под пива. – Есть еще порох в пороховницах! – Он бьет себя кулаком в грудь, смотрится в зеркало, разговаривает сам с собой. – Что это они решили? Что я теперь боюсь огня, не лезу в пламя? Что не могу удержать в руках пожарный шланг? Что боюсь горящих окон, падающих стен, боюсь броситься в самое пекло?»
Он задыхался. Ему нужно было воздуха. Он не мог выйти наружу. Кругами ходил по квартире.
Прилег возле Фернанды. Она обняла его, ласково побаюкала.
Он смотрел телевизор, лежа рядом с ней.
– Неужели вот так нам плохо, – вздохнула Фернанда, погладив его по голове.
Он не ответил.
– Кто-то обидел тебя, мой мальчик.
Он помотал головой.
– Даже хорошо, что эта потаскуха не вернулась! Мы и без нее отлично справляемся, ведь так?
Он не знал, вышла ли Леони из больницы. Или по-прежнему нежится на койке. Надо бы узнать.
– Разве нет, малыш?
– Да, мама. Ты права. Ты всегда права.
Она подумала несколько секунд и сказала:
– Каждый должен жить со своими призраками.
Рэй резко поднял голову и спросил:
– Почему ты так говоришь?
В четверг вечером все опять собрались в Доме Пэчворка. Настроение было такое, как бывает на каникулах. Птички горделиво выпячивали грудки и горланили свои песни во дворе, девушки принесли бутылки шампанского, красного вина, белого вена, гренадина, миндальное печенье, шоколадный мусс и кексы. Они пробовали все подряд, сравнивали, обменивались рецептами, облизывали липкие пальцы, прежде чем приняться за дело. В августе мастерская закроется. Валери уедет в Англию – проходить стажировку, закупать материалы, осваивать новые техники.
Она ходила от одной девушки к другой, трепеща от предвкушения всех новых и прекрасных знаний, которые ждут ее по другую сторону Ла-Манша.
– А ты обратила внимание? Валентины Леньель сегодня нет, – заметила Стелла.
