Александр Руджа - Хеллсинг: Моя земля (СИ)
Amen.
***
Какая тяжелая у меня голова.
Да и остальные части тела не лучше. Туловище весит, кажется, не меньше тонны, а руки, похоже отлиты из высокоуглеродистого чугуна — того и гляди сломаются под собственным весом. Еще немного — и можно с полным правом называть себя Человеком из стали.
«В этих брезентовых кабинах сидели железные люди» — так, кажется, говорили про военных шоферов. Разве я хуже?
Красная муть перед глазами немного рассеивается, и удается установить, что я до сих пор валяюсь там, где услышала последние слова безумного Андерсона. Почему безумного? Да потому, что реализовать такой план было под силу человеку, не очень сильно дружащему со своей бестолковкой. Что, кстати, тоже делает меня сумасшедшей дурой — ему в пару.
Но ведь получилось же! На улице все еще стоит ошеломленная тишина, воплей, криков, стрельбы и рычания не слыхать, значит, программа Руди не прошла, и массового превращения лондонцев в орды озверевших упырей не случилось. Сам штурмбанфюрер лежит долговязой грудой тряпья рядом со столом. Будем пока надеяться, что ему хватило, и столетнее сердце не выдержало напряжения. Из врожденного оптимизма будем пока так думать.
А вот оружие, которое он некстати у меня отобрал, надо бы вернуть. На четвереньках — голову все еще водит по сторонам, будто на макушке лежит чья-то мягкая невидимая рука — подползаю к столу, возвращаю награбленное. Носком ботинка задеваю тело Руди. Штурмбанфюрер хрипит.
Вот же черт, до чего мощный старик. Впрочем, через несколько секунд он с огромным усилием переворачивается лицом вверх, и я изменяю свое мнение.
Нет, отсутствие омолаживающего средства в крови не убило его, не изуродовало, не превратило в эдакого Императора Палпатина — белого, скрюченного и страшного. Хотя на последнее я смутно надеялась — всегда легче убить безумного и уродливого врага, чем статного благообразного и начитанного старика.
К счастью, ни статным, ни благообразным Руди больше не был. Волосы поредели и стали совершенно седыми, щеки ввалились, а нос превратился в высохший клюв — все же столетний возраст не шутка. Но он все еще был в полном сознании — и в почти прозрачных теперь, выцветших глазах горела мысль и ненависть.
— Сдавайтесь, штурмбанфюрер, ваша карта бита! — помимо общей слабости, в голове бултыхалось какое-то совершенно дурацкое веселье. Ну, знаете, в духе — я уже почти сделала дело, совершила невозможное, спасла мир. Осталась одна последняя деталь, и книгу моей жизни можно считать дописанной. Старик по имени Руди должен умереть. А потом все будет совсем, совсем хорошо.
— Обойдешься, — голос у Руди сел и стал по-стариковски шамкающим, но слышно его все равно отчетливо. — Еще ничего не закончилось.
Поднимаюсь на ноги, держа его под прицелом. Старая добрая «беретта», вот и пригодилась, наконец.
— Разве? — интересуюсь светским тоном. С оружием у меня ситуация наладилась, конечно, а вот гарнитуре, похоже, пришел конец — я ее повредила, при падении, наверное. Иначе сложно объяснить, почему в миниатюрном наушнике стоит гробовая тишина.
— Гарантирую, Fräulein, — Руди слабо ухмыляется. — Разреши только принять лекарство слабому старику, и мы с тобой продолжим. Если ты не боишься меня, разумеется.
— Лекарство? — с вероятностью три к одному, это яд, он хочет уйти по-тихому, «выбрать путь труса», как американцы говорят. С другой стороны, не могу сказать, что я так уж против. Все меньше для меня работы.
— Очень простое, — Руди шарит в нагрудном кармане и извлекает на свет тонкий металлический цилиндрик, похожий на ингалятор. Подносит его к губам, неожиданно подмигивает мне и резко выдыхает.
Выдыхает, дура ты набитая! Это никакой не ингалятор.
Это ультразвуковой свисток.
— Хорошо, что собачек я сообразил держать в подвале, — Руди, кажется, читает мои мысли. — И ваша verdammte «молитва» вряд ли на них подействовала. Впрочем, даже если и так — неважно. Они и раньше-то никогда меня не разочаровывали.
Они появляются бесшумно — три здоровенных добермана, три черные-желтые длинные тени. Конечно, стоило ожидать от штурмбанфюрера патриотизма в этом вопросе, только правильная немецкая кровь. Но каков старик! Недооценила я его, приняла медлительность за отчаяние и готовность к суициду, а он просто подводил меня к нужному решению и тянул время. Сама виновата.
Тени неотрывно глядят на меня, а в глотках тем временем медленно разворачивается глухое, низкое рычание.
— С удовольствием побеседовал бы с вами еще, моя дорогая, — хрипит Руди, и даже в этом хрипе мне слышится нескрываемое торжество. — Но у меня еще много дел. Покинуть вашу негостеприимную страну, осесть где-нибудь в Бразилии или Аргентине — там очень любят пожилых немцев — и начать все сначала.
Что-то я сомневаюсь, что он в своем нынешнем состоянии сможет доковылять хотя бы до аэропорта, но Руди, по-видимому, уверен в своих силах.
— Прощайте, милая, — он растягивает морщинистый рот в улыбке. И поворачиваясь к собакам, резко командует:
— Hussa!
***
Первую пулю я трачу, можно сказать, зря — в ту секунду, когда псы рвут ко мне, я скольжу чуть в сторону и палю Руди вслед. Жаль только, что рефлексы, привыкшие за месяцы к вампирской скорости и ловкости, подводят, поэтому пуля попадает ему в ногу, а не в спину, как планировалось. Старик тонко, по-детски, вскрикивает, падает на одно колено, но умудряется не остановиться, вываливаясь в дверь, и уходя из зоны поражения. А за меня, между тем, принимаются собачки.
От одной, нацелившейся на руку с пистолетом, я каким-то почти танцевальным пируэтом ухожу вбок, и шавка улетает под стол, а я еще добавляю ей ботинком по спине, вызывая короткий скулеж. Зато вторая нацеливается очень четко и прыгает мне прямо на грудь. Я, правда, успеваю сделать шаг назад, так что весом придавить меня к полу у нее не получается, зато в левую руку, которой я пытаюсь закрыться, тварь вцепляется крайне успешно.
Ох уж это давление челюстей в триста с лишним килограмм! Ох уж это ощущение дикой, разрывающей на части боли, почти позабытое в бытность вампиром! И эта смесь отстраненного любопытства в духе «а что, интересно, случится теперь?» и дикой паники «да меня же сейчас сожрут!». Сбоку, тем временем, уже подступает выбравшаяся из-под стола собака, а третья закрывает собой дверной проем, охраняя сбегающего хозяина.
Хорошо, что в «беретте» еще целых тринадцать патронов, так что три из них я с удовольствием расходую, чуть ли не засунув ствол псу в пасть. Зверюга даже взвизгнуть перед смертью не успевает, разжимая свою хватку на моей руке и валясь безголовым кулем под ноги.
Ненавижу собак!
Две оставшиеся прыгают на меня одновременно, одной удается-таки вырвать кусок мяса из плеча, другая снова врезается в стол, за который я перекатываюсь. Эх, где же вы, вампирская скорость и регенерация — полцарства за них!
Выстрел! Выстрел!
Оба мимо, а инстинкт самосохранения у них, похоже, отсутствует полностью — буром переть на ствол, невзирая на стрельбу и пороховую вонь. Это такое обучение суровое, или эффект вируса, если он еще действует? А патронов, тем временем, остается всего восемь, и перезарядиться в таких условиях я вряд ли успею — экономнее нужно, значит.
Вскакиваю на стол, усложняю задачу собачкам. Одна начинает кружить, выбирая позицию поудобнее, другая без затей запрыгивает следом за мной и получает пулю в бочину. Нет, точно генномодифицированная — даже внимания на ранение не обратила, но хотя бы инерцией ее на пол снесло. Какой, однако, Руди молодец — и слуг себе с промытыми мозгами завел, и собачек с «лилит» в крови организовал — что сказать, гражданин творчески подходит к делу, не то, что «Хеллсинг» со своей унылой программой вампирского спецназа. И это еще собаки, а что будет, если инфицировать, скажем, котов? Леопардов? Пираний? Какие широкие открываются возможности для творчества!
От дальнейших теоретических мыслей меня отвлекает нежданное везение — та тварь, что бегала вокруг стола кругами, наконец, решила запрыгнуть — и поставила лапы на столешницу как раз когда я повернулась к ней лицом. Псина получает пулю прямо в глаз и утрачивает дальнейший интерес к происходящему. Так, семь пуль, и всего одна собака остается, да еще и подраненная — неплохое соотношение.
