Мэри Карр - Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду
Я не думаю о том, как от него убежать. Я знаю, что это невозможно. Даже если я доберусь до кухни и телефона, что я скажу? У меня есть свое собственное понимание своей вины. Я думаю, что это понимание есть у каждого ребенка, и происходит оно, вероятно, благодаря тому, что ребенок меньше и слабее взрослых. Нет, я не смогу от него убежать. Я не понимаю, почему никто не появится в дверном проеме и не спасет меня от этого мужчины. Если Господь сотворил землю, как говорит Кэрол Шарп, почему же он не пошлет мне на помощь ангелов, которые отрубили бы член этому человеку в самом его основании? Кэрол Шарп наверняка сказала бы, что все, что сейчас со мной происходит, является частью плана, который создал для меня Господь.
Может быть, все происходящее является наказанием за то, что я отпугнула отца? Или за то, что у меня не хватило смелости уехать с ним. Или за то, что довела маму до такого состояния, что она не может писать, потеряла рассудок и сожгла все наши вещи.
Мужчина начинает говорить заговорщицким шепотом. Он просит меня раскрыть рот и поцеловать его член. И я делаю это. На самом деле это не так страшно, если закрыть глаза и представить себе, что это – это маленький лысый человечек. Я должна сказать, что в сосании члена, наверное, есть что-то фундаментально-врожденное, и, говоря себе, что ты не прав, ты сетуешь на то, что судьба выбрала тебя для той роли, которую приходится исполнять. За ощущением того, что все это неправильно, проскальзывает то, что все это ты уже знаешь. И страх, который ты чувствуешь в животе, – страх вампиров, американских горок или того, что ты описаешься, – имеет некоторые до боли знакомые аспекты, словно ты падаешь с высоты.
После того как я целую его член, я отвожу голову, мужчина говорит, чтобы я высунула язык и полизала его, как будто это леденец. На этот раз, когда он приближает член ко мне, я чувствую, что он совсем не пахнет туалетом. Его запах похож на запах живого свежеиспеченного дрожжевого хлеба. И из разреза сочится маленькая капля.
– Я не сделаю тебе больно, – говорит мужчина. Эти слова зависают в воздухе, как бабл комикса. Это самая настоящая ложь, потому что голос у мужчины стал просящим и в нем чувствуется боль.
– Открой рот пошире, – просит он. И я открываю шире рот. Мясистая головка его раздвигает мои губы и входит в него. Я шире открываю рот, но зубы касаются кожи головки, и мужчина отдергивается.
– Осторожнее зубками, – говорит он. Потом он говорит, что я должна шире открыть рот и сказать «Аааа» и при этом прикрыть губами зубы. Я делаю то, о чем он меня просит, и на этот раз у меня получается лучше, потому что я слышу, как он произносит: «Вот так, хорошо» и «О, да!». Его дыхание учащается.
Потом он неожиданно начинает крепче сжимать мою голову. Вся нежность исчезает. Я чувствую, что он даже не в состоянии говорить. Это меня удивляет, потому что я стараюсь изо всех сил и делаю то, о чем он меня просит. Я даже не плачу, хотя слезы так и льются по моему лицу. Но мне кажется, что это не мои слезы, а слезы кого-то, кого показывают по ТВ, или слезы куклы. Мне кажется, что его член стал еще больше и твердым как камень. Этот член проникает мне глубоко в горло, мне кажется, что он достает до места на затылке, в котором я чувствую боль. Горло у меня забито, и мне даже кажется, что у меня вырывают гланды. Кроме этого мясистая головка перекрывает доступ воздуха, и у меня начинается рвотный рефлекс.
Он чувствует, что я задыхаюсь, и вынимает член из моего рта. Мне становится лучше. Но он все еще крепко сжимает мою голову и снова засовывает член мне в рот, но на этот раз уже не так глубоко, и я могу дышать. Рвотный рефлекс проходит. Глаза у меня сильно слезятся. Я думаю, что сейчас умру, вот еще чуть-чуть и точно умру. Человек не в состоянии такое выдержать. Тут он начинает глубже насаживать меня, подталкивая рукой мою голову. Я чувствую, что в горле член начинает разбухать и увеличиваться, словно гриб, и у меня снова появляется рвотный рефлекс.
Потом я чувствую, что в горло впрыскивают что-то теплое и влажное. Он писает мне в рот, я в этом уверена. В Техасе во время сбора скаутов один знакомый мальчик написал в рот своего спящего брата. Но то, что у меня в горле, не похоже на мочу. Это густая субстанция наподобие сливок, которая не течет ровной струей, а постепенно выплескивается в горло. Я пытаюсь отодвинуть голову, но он крепко меня держит. Я чувствую соленый и немного химический привкус, похожий на хлорированную воду бассейна.
После того как он кончает, он вынимает из меня член и снова становится ласковым. Гладит меня по спине, и меня рвет прямо на ночную рубашку. Он гладит меня так, словно прощает за все плохое, что я сделала. Меня рвет до тех пор, пока в желудке ничего не остается. Он говорит, что все хорошо. Он говорит, что я молодец, хотя я совершенно четко понимаю, что это не так.
Потом я лежу в кровати и смотрю в окно. Я думаю о том, что по другую сторону окна материализуется Дракула и просит, чтобы я впустила его внутрь. Я кричу мужчине, чтобы он вошел в комнату, а то мне очень страшно.
Я встаю и переодеваюсь в школьную одежду. Захожу в спальню Лиши и сижу в ее комнате на стуле. Мои ноги не достают до пола. Я сижу тихо, как сидят во время охоты на птиц или во время рыбалки на червяка, когда надо забросить удочку и ждать.
Когда наступает утро, мать входит в комнату и тряпкой вытирает пятно рвоты с ковра. Она приносит плошку с содой и водой, макает в нее тряпку и трет ковер. Она спрашивает меня о том, как я себя чувствую, и говорит, что мне, наверное, сегодня не стоит идти в школу. Я говорю, что пойду в школу и что чувствую себя гораздо лучше.
XIII. Кровавое воссоединение
Вполне возможно, что если бы мама в какой-то момент не решила застрелить Гектора, то мы бы никогда не вернулись в Техас. Но Лиша не перенесла вида в стельку пьяной мамы, держащей никелированный пистолет с инкрустированной перламутром рукояткой. Такой пистолет могла бы вынуть из сумочки дамочка в вестерне и направить на пьяного и играющего в карты ковбоя. Однако если бы кто-то заранее спросил Лишу о том, была бы она против того, чтобы мать застрелила Гектора, сестра могла бы сказать, что в принципе не имеет ничего против. Я бы тоже не очень противилась. В принципе это была не самая плохая идея, которая родилась в те не самые счастливые времена.
Мать и Гектор много времени проводили в баре. Мы оставались дома. Каждую ночь я следила за тем, когда они вернутся, стоя у окна. Бар находился очень близко, но мать могла въехать в какой-нибудь предмет с большей молекулярной плотностью, чем она сама и ее машина. Скажем, в столб или кирпичную стену. После закрытия бара я в полосатой пижаме из «Сирс» становилась у окна на втором этаже и ждала появления маминой «Импалы». Я вытирала ладонью заиндевевшее стекло, чтобы образовалось прозрачное пространство размером с кулак и можно было видеть гараж и подъезд к дому.
Мы с Лишей перестали ходить в бар «Лонгхорн» после того, как у его клиентов и работников появилось оружие. Руки всех этих людей постоянно тряслись, и с оружием никто из них не умел толком управляться. Бармен Дитер начал носить пистолет в кобуре под мышкой, закрытой фартуком, после того как ограбили находившийся неподалеку ресторан.
Через несколько дней после этого Гектор поехал в ломбард, чтобы купить пистолет своей родственнице, которая боялась пьяного бывшего мужа. Потом Гектор достал свой собственный кольт. Однажды, сидя за столом в баре, он начал играть с кольтом, прицеливаясь в идущих по Мэйн-стрит людей. Мне это не понравилось. В Техасе каждый четырехлетний ребенок знает, что никогда нельзя направлять оружие на живое существо, если, конечно, ты не хочешь его убить. С разряженным или даже сломанным пистолетом надо обращаться очень аккуратно.
Когда я увидела мамин никелированный пистолет с инкрустированной перламутром рукояткой, я не восприняла его серьезно. Он был очень похож на зажигалку, которую я однажды видела в магазине. Эта зажигалка была упакована в пластиковый пакет и висела среди других «приколов».
Мать сказала, что будет носить пистолет в своей сумочке «Коуч». Она хочет носить его на всякий случай, чтобы ее никто не тронул. Но кто, подумала я, осмелится тронуть мать? Я была совершенно уверена в том, что она в порошок сотрет любого обидчика. Выражаясь словами Лише, которая тогда уже ходила в шестой класс, этот пистолет был совершенно «излишним».
Вообще-то я нисколько не переживала по поводу оружия как такового. Я выросла в Техасе, и в Личфилде на заднем стекле практически каждого пикапа красовалась наклейка Национальной стрелковой ассоциации, а за сиденьем водителя была стойка для ружья.
Свой первый выстрел из огнестрельного оружия я сделала еще тогда, когда не ходила в детский сад. Это произошло в ночь перед Новым годом. Отец дал мне свой пистолет и помог навести его на луну над крышей нашего гаража. Ровно в полночь я нажала спусковой крючок, мою руку отбросило назад, но я даже не поморщилась. Когда я увидела, что луна осталась в черном небе, а не лопнула, как надувной шарик, я расплакалась. Потом у меня было духовое ружье, из которого я убила много воробьев и ласточек. После окончания первого класса я прикладывала к плечу приклад ружья десятимиллиметрового калибра, и отец вплотную становился за мной, чтобы меня не снесло с ног отдачей и мне не вывихнуло плечо. Той зимой и весной во время охоты на уток я уже уходила в болота с охотниками.
