Мэри Карр - Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду

Потом я долго лежала в кровати и чувствовала, что тело стало ватным. Мне казалось, что матрас плывет, как корабль в море. Чтобы избавиться от ощущения того, что все кружится, надо зацепиться взглядом за что-то, и тогда «качать» станет меньше. Я уставилась на висящий на стене портрет кисти матери под названием «Мэк-нож». Эту картину мать привезла из Техаса. Меня это немного удивило, потому что на картине был изображен не кто-либо, кого мы знали, а какой-то темноволосый француз с миндалевидными глазами. На самом деле этот человек мог быть и не французом. Но мне казалось, что он очень похож на того человека, который был изображен на обложке книги Сартра – того, кто, по словам матери, хотел блевать только оттого, что он жив. Нельзя сказать, что Мэк-нож был очень красивым. У него было бедное и одутловатое лицо. Тем не менее это была хорошая картина. Казалось, что мужчина на портрете с грустью смотрит мне в глаза.

После того как мать вернулась в гостиную, я обратилась к этому грустному человеку с впалыми щеками и прочла молитву:

– Дорогой Мэк, – произнесла я, – помоги мне не наблевать на простынь. И пожалуйста, сделай так, чтобы мама не нашла ключи от машины в кадке с фикусом. Аминь.

Ночами мать часто ругалась с Гектором. Она утверждала, что Гектор – лентяй и трус. Он не имел работы и жил за счет матери. Иногда по утрам, когда они оба страдали от похмелья, он начинал просматривать газеты в поисках объявлений о найме барменов, мать садилась к нему поближе и говорила, чтобы он бросил это дело, потому что если ему не надо идти на работу, то они могут заниматься любовью днем.

Гектор не лучшим образом переносил алкоголь. Он постоянно все забывал, шатался, падал и говорил так, что ничего невозможно было разобрать. Однажды утром я услышала, как мать орала на него за то, что он в очередной раз описал кровать. В другой раз, когда на кухне были Гордон и Джоуи, мать громко заявила, что у Гектора вообще не встает. Мать стояла около деревянного кухонного стола и, постучав по его поверхности костяшками пальцев, заметила:

– У Пита член был всегда вот такой твердый. Всегда.

Я не знала, как реагировать на эту новость, но Гектора она явно расстроила, и он пристально уставился на дно своего стакана, словно собирался гадать на виски со льдом.

У матери появилось желание себя изувечить. Мы ехали в машине домой после одного не особо приятного ужина, когда она открыла дверь автомобиля и выбросилась на дорогу. Вот она сидела в пьяном ступоре на переднем пассажирском кресле, а через секунду ее уже нет. Свет в салоне «Импалы» включился. Открытая дверь скребла сугробы снега на обочине. Гектор быстро остановил машину и, одетый в расстегнутое пальто, вышел за матерью. Через несколько минут они вернулись. На матери было белое кашемировое пальто и запачканные грязью брюки клеш.

Слава богу, мать не пострадала во время падения – она упала в сугроб. Мама с Гектором долго смеялись над этим. Передняя пассажирская дверь машины закрылась, и в окне снова понеслось темное небо.

Потом прошло много незапоминающихся и серых дней и ночей, из которых в памяти остался только один день, когда взрослый мужчина, который пришел за мной ухаживать во время болезни, засунул мне, восьмилетней, в рот свой член. Все воспоминания той зимы группируются вокруг этого воспоминания, словно оно является эпицентром шторма.

Я не пошла в тот день в школу, потому что у меня была температура. Я спала, а потом проснулась в поту. Тот, кто должен был в тот день за мной присматривать, оставил на тумбочке рядом с кроватью тарелку куриного с вермишелью супа Кэмпбелл. Суп обильно поперчили и подали так, как я его люблю.

Я сидела в кровати в лучах света из окна и уже, наверное, в сотый раз читала «Паутину Шарлотты»[59]. Мне было так приятно оттого, что трое паучат стали вить свою первую паутину над улыбающимся и лежащим в грязи Уилбором, что захотелось об этом кому-нибудь рассказать. Я громко кричу, чтобы сестра на первом этаже услышала и пришла послушать то, что я ей хочу сказать.

Но вместо сестры приходит этот мужчина. Я рассказываю ему о Шарлотте, Уилборе и трех паучатах. Я очень хорошо помню сюжет книги и думаю, что папа мог бы мной в этот момент гордиться. Мужчина говорит, что особые друзья помогают человеку не чувствовать себя одиноким. Он спрашивает меня о том, хочу ли я быть его особым другом.

Я встаю и достаю свой дневник, в котором у меня записаны ритуалы вступления в клуб вампиров. Ноги, закрытые ночной рубашкой, покрываются мурашками. Я так рада, что наконец кто-то захотел стать членом клуба.

Я нахожу дневник, снова ложусь в кровать и объясняю ему правила инициации. Однако когда я поднимаю глаза от страницы, чтобы узнать, как он реагирует на мои слова, его настроение кардинально изменилось. Я вижу, что внутри штанов под ширинкой у него стоит. Его ширинка находится как раз на уровне моих глаз. На ум приходят плохие слова – «сухостой», «стояк» и так далее. Я думаю о том, что то, что я знаю эти плохие слова, является доказательством того, какая я плохая.

Может быть, этот мужчина, который сейчас медленно расстегивает перед моим лицом ширинку, зубья на молнии которой похожи на зубы дракона, слышит, что я повторяю в уме это слово. То, что я знаю это слово, притягивает его член, словно магнит, и заставляет его расти в штанах.

Я помню то, что вампир не мог войти в комнату до тех пор, пока девушка не сняла со стены распятие и сама не пригласила его войти. Эта девушка сделала все это, хотя не хотела этого делать. Стремясь избавиться от вампиров, люди вешали в комнате головки чеснока. Они оборачивали оконные ручки четками. Никто не хотел впускать в дом ужасных вампиров. Но когда за окном в лунном свете появился вампир, девушка в ночной рубашке настолько попала под его влияние, ее настолько поразил голод вампира, что она сняла со стены «обереги». Связка головок чеснока упала с оконной ручки, и вампир влетел в комнату, чтобы обнять ее своим черным плащом.

Вот какие мысли проносятся у меня в голове в то время, когда тот, кто должен со мной посидеть, расстегивает молнию на своих штанах. Он засовывает руку внутрь, и, глядя на то, что он делает, мое дыхание замирает. Я боюсь его обидеть, а также сказать что-нибудь не то. Поэтому я просто сижу и делаю вид, что меня здесь нет. Я страшно волнуюсь по поводу того, что может произойти.

Я вспоминаю, как соседский мальчик уложил меня на пол в гараже Картеров и как он дрыгался на мне. Я наверняка тогда потеряла девственность, хотя в тот момент этого не почувствовала, потому что думала лишь о том, чтобы он побыстрее закончил. Я знаю, что он тогда со мной очень плохо поступил, и думаю о том, что из-за его поступка я навсегда изменилась.

Девочки постарше в школьном туалете говорили о том, что очень легко понять, какая девочка трахалась, а какая нет. Лиша сказала мне, что одна девочка, у которой «утиная» походка, то есть она при ходьбе выворачивает носки наружу, вот именно та девочка точно трахалась. Меня это немного успокаивает, потому что я самая косолапая во всей школе.

Член мужчины выпрыгнул из его узких штанов. Он был красным, словно был чем-то недоволен, и распухшим, словно ему больно. При виде члена так близко у моего лица все внутри меня сжалось. Мужчина помахал мне членом и, придерживая его за основание, придвинул поближе к моему лицу. Я еще никогда в жизни не видела такого большого члена и так близко. Меня удивляет, что на его головке есть разрез для выхода мочи, похожий на разрез на пироге, чтобы он лучше пропекался. В отличие от соседского мальчика, мужчина не водит вверх и вниз рукой, он нежно держит свой член в руках, словно показывает мне хомяка. Я плотно свела вместе ноги. Я чувствую, что в душе прошу, чтобы этот член не сделал мне больно.

Мужчина сверху смотрит на меня так, как смотрят на собаку, которая попрошайничает у обеденного стола. Он протягивает свою большую руку и берет меня за голову. Этот жест похож на тот, который делал Иисус на картинке в детской Библии, над которой написано большими буквами: «Страдайте, маленькие дети…» Но я уверена, что стоящий передо мной человек не Иисус, потому что хотя он и гладит мою голову, прямо в лицо мне утыкается его член.

Он с нежностью говорит о том, что никогда на свете не сделает мне больно. Ни за что и никогда. Он любит меня, мы с ним особые друзья. Вот это – тут он поглаживает ладонью свой член, который вздрагивает, – является доказательством того, что он меня любит. И он снова направляет его на меня.

Я не думаю о том, как от него убежать. Я знаю, что это невозможно. Даже если я доберусь до кухни и телефона, что я скажу? У меня есть свое собственное понимание своей вины. Я думаю, что это понимание есть у каждого ребенка, и происходит оно, вероятно, благодаря тому, что ребенок меньше и слабее взрослых. Нет, я не смогу от него убежать. Я не понимаю, почему никто не появится в дверном проеме и не спасет меня от этого мужчины. Если Господь сотворил землю, как говорит Кэрол Шарп, почему же он не пошлет мне на помощь ангелов, которые отрубили бы член этому человеку в самом его основании? Кэрол Шарп наверняка сказала бы, что все, что сейчас со мной происходит, является частью плана, который создал для меня Господь.