Катрин Панколь - Новое платье Леони
– Ну вот видишь, эти твои слова стоят всех ног на свете!
– О мамочка! – воскликнул он, уже не в силах сдержать рыданий. – Не говори так!
Она посмотрела на сына и восхитилась, сцепила руки на груди и потрясала ими в экстазе, как те крестьянки, которые благодарят Бога перед табличкой с обетом в полутемной деревенской часовне. Как же он красив. Нет, ну как же он красив! Она не знает никого более величественного, высокого, сильного. О, какой у него пристальный, гордый взгляд, какая прямая, могучая спина! Это не ребенок, а произведение искусства.
– Нужно заставить ее вернуться, – сказала она, переменив тон. – Чего ты ждешь, почему не поедешь и не заберешь ее из больницы?
– Я пытался, мама. Я пытался всеми способами. Я подсылал Тюрке, я угрожал Дюре. Напоил его и сдал в таком состоянии полицейским. Они поместили его в вытрезвитель. Я ходил к нему, я ему объяснил, что, если он мне ее не вернет, я не стану за него заступаться, как обычно, и его выставят из гильдии медиков.
– Ну и как? – спросила Фернанда, вытянув шею, неукротимо сверкнув глазами.
– Он, представь, отказался. Сказал, что и не рассчитывал на меня. Сталкивай меня в яму, мне наплевать!
– Так и сказал?
Фернанда пришла в неистовство. Она зашевелилась, стукнула кулаком по одеялу.
– Не волнуйся так, мама, это тебе вредно.
– Но я думала, что этот Дюре тряпка, с ним ничего не стоит справиться!
– Я тоже так думал. И до последнего времени так и было. Он меня слушался беспрекословно. Но… он больше ничего не хочет слышать. Он говорит, что с него хватит. Что ему осталось два года до пенсии. У меня больше нет рычагов давления на него. Что теперь делать? Как все организовать? Нужно, чтобы ты проявила благоразумие и согласилась потерпеть кого-то в доме. Я не могу находиться здесь круглосуточно.
– Никогда! – воскликнула Фернанда, стиснув зубы. – Чтобы весь Сен-Шалан был в курсе, что происходит у меня дома? Ну спасибо.
– Но у нас ничего не происходит! Тут нечего рассказывать!
– Я знаю людей. Все сплетники и злопыхатели. Они обожают рассказывать всякое вранье, собирать слухи. Я слишком страдала от них, когда ты родился. На меня показывали пальцами, шушукались за моей спиной. Я была матерью-одиночкой, это считалось стыдным. Никогда больше! Никого не потерплю у себя.
– Ну и что же нам тогда делать?
– Езжай и забери ее!
– Но я не…
– Езжай и забери, я тебе говорю. Она твоя жена, тут нечего даже обсуждать. Сколько времени она уже в больнице, а? Ты считаешь, что это нормально? И все это время я хожу под себя, я плаваю в луже собственной мочи. Это ей полагается ухаживать за мной!
– Но если Дюре не хочет… Только он может ее выписать.
– Дюре скоро оттуда свалит… Его уволят, и все.
– Но это не так быстро делается, мама. Это занимает некоторое время. Мне нужно написать на него донос в гильдию медиков, его будут рассматривать, потом он будет ждать суда, его должны вызвать. Тут не то чтобы дело одного дня.
Фернанда помотала головой, скрестила руки на груди, с яростью во взгляде посмотрела на сына, который лежал рядом. У него был такой растерянный, такой несчастный вид. Как в тот сочельник, когда она не смогла подарить ему пожарную машину, которую он у нее попросил на Рождество. У нее заныло сердце.
– Как-нибудь сами справимся, сынок.
Рэй вздохнул. Он бы предпочел, чтобы справлялся кто-то другой, кроме него.
– Когда мы вместе, мы же становимся сильнее, разве не так? Мы всегда составляли отличную команду, я и ты.
Она взяла его за руку, сжала ее с нежной, почти кокетливой улыбкой.
– Разве нам с тобой плохо вдвоем, вот так?
Он вымученно, слабо улыбнулся и ничего не ответил. Сегодня вечером его ждала Виолетта. А ему опять придется встать ночью, когда позовет мать, переменить ей повязку, дать ей лекарства, сменить подгузник, простынь. Отнести на горшок. Вытереть, обработать, подержать за руку, выслушать. Он уже больше так не мог. Ему хотелось убить ту, другую, в больнице, она нарочно там торчит, это точно.
– Мы все организуем, не волнуйся, – продолжала Фернанда. – Ты можешь заниматься своими делами, я справлюсь. Ты знаешь, когда я была маленькой девочкой, летом в Сен-Шалан приезжал цирк. Там была одна безногая артистка, ее звали мисс Никита. Очень пропорционально сложенная лилипутка, с необыкновенно красивым лицом, но без ног. Она перемещалась с невероятной скоростью, а знаешь, как у нее это получалось?
Рэй пробурчал «нет», ему было в высшей степени наплевать на эту мисс.
– Она ходила на руках, Раймон, на руках! Ты представляешь себе!
«Она на это способна, – подумал он, – способна научиться ходить на руках. Ради меня».
– Я что-нибудь придумаю, я не буду висеть на тебе, как ярмо. Мама здесь. Мама всегда с тобой. Мама сильная, она все сможет.
Да, она права. У нее всегда на все есть ответ. Это ей пришла в голову идея женить его на Леони, это она продиктовала брачный контракт, это она придумала, каким образом они втроем будут жить в маленькой квартирке, чтобы тратить меньше денег. Леони будет вместо служанки. Она большего не заслуживает, говорила Фернанда. Это именно она помещала деньги в банки, выбирала наиболее выгодные вклады, звонила в банки, спорила, находила нужные аргументы. Он ничем не стал бы без нее, и тут эта ужасная болезнь пожрала ее почти целиком, и теперь она висит у него на руках.
Он встал, пошел на кухню налить себе стакан вина.
– Хочешь водички, мам?
– А свари мне кофе, если тебе не трудно?
Рэй пошел кипятить воду. Слушал, как булькает чайник. Ему хотелось кого-нибудь ударить. Он яростно застонал и вцепился зубами в кулак. А этот гад Дюре еще к тому же стоит на своем, держится крепко! Рэй ходил к нему в камеру и пытался ставить ему условия.
– Ты выписываешь Леони, и полицейские уничтожают дело о вождении в состоянии алкогольного опьянения. Ты знаешь, чем ты рискуешь?
– Да, – сказал в ответ Дюре, глядя ему прямо в лицо, – давай, Рэй, делай свою грязную работу, меня это достало, мне противно, я никогда больше не стану твоим сообщником.
Он напрасно пытался сломить его угрозами, Дюре не уступал.
– Ты даже не можешь себе представить, насколько я лучше себя чувствую с тех пор, как решил, что все кончено. Ты испортил мне жизнь, Рэй, но теперь это кончено. Я хочу начать все с нуля.
– В твоем-то возрасте, – расхохотался Рэй. – Да это смешно!
– Нисколько. Это так омолаживает!
И Рэй понял, что ничего не может тут поделать.
Полицейские в конце концов его отпустили. Один даже пробормотал: «Однако у парня есть яйца, оказывается». Он еще смел им восхищаться! «Это выше моих сил, – подумал тогда Рэй. – Мы живем в фантастическом мире! Не осталось никаких истинных ценностей».
Чайник выключился. Рэй приготовил кофе. Принес его матери.
Перед ним – культи Фернанды: бедные культи, которые будут приносить ей страдания до конца жизни.
Он узнает брошку, которую подарил ей на Рождество, брильянтовую брошь, и вдруг замечает исступленный и решительный взгляд матери: я еще жива, словно говорит она, опираясь на руки, вот смотри: я уже начала упражнения, чтобы укрепить мускулы.
– Все нормально, мам? Точно все нормально? – дрогнувшим голосом спросил он.
– Не волнуйся, сыночек. Иди по своим делам. Принеси мне судно, я сама справлюсь, пока буду ждать тебя.
Он пошел искать судно, протянул ей его и обещал вернуться как можно раньше.
«Я семь шкур сдеру с Леони, я извлеку ее оттуда, даже если мне придется для этого ходить на руках, – тихо шипела с кровати Фернанда. – Между нами не все еще счеты сведены. Ах, они заставляли меня жевать обсосанные и обгрызенные ими листья артишоков! И она думает, что это ей так просто сойдет с рук! Вроде как святая невинность! Нет, поскольку папаша и сын умерли, пусть отвечает за них. И она еще не расплатилась. Я зато положила конец ее роману с тем парижанином с собачьей мордой. Это был отличный удар, надо признать. Она до сих пор не может понять, откуда же я узнала об этом. Все эти годы я читала в ее глазах: как же она узнала? Ну… пока она еще могла выдерживать мой взгляд! Потому что в конце концов она уже даже вопросов не задавала, ходила как в тумане, в полубреду. Потеряла человеческий облик! Но она дала моему сыну ребенка. У нее случайно это получилось, но все же это было кстати. Я ее не люблю, эту Стеллу, но она тем не менее спасла честь моего сына. Свела на нет гнусные сплетни, злые языки примолкли. Потому что в конце концов бесплодный мужчина – не мужчина. Как же она узнала? Кто же ей сказал? – спрашивала себя Леони. А я ликовала! Как будто можно обвести вокруг пальца меня, Фернанду Валенти! Я все знаю. Всегда все знаю. Счастье часто обманывало меня, но порой и мне везло. Это неизбежно. Счастье и горе – две стороны одной медали.
Даже в несчастье могут быть свои плюсы. В тот вечер, когда он погрузил меня в пучину позора и нищеты, сделал из меня посмешище для всего Сен-Шалана, он даровал мне самого прекрасного из детей. Моего сыночка.
