Катрин Панколь - Новое платье Леони
Он кивнул.
– Его зовут Рэй, и он жесток. Очень жесток.
– Я, думаю, догадался об этом.
– Не совсем удобно, что я говорю вам это, но… его поставили в известность о вашей интрижке…
Ему явно стало очень неприятно, когда он услышал слово «интрижка». Но он смолчал. Я почувствовал, что он меня боится, и, признаюсь, мне это понравилось.
– Короче, когда он узнал, что она его обманывала, это было ужасно. Я не хотел бы вдаваться в подробности, вы бы с ума сошли.
– Но он же просто монстр! – воскликнул Плиссонье, оглядываясь вокруг, словно в поисках поддержки.
– Вы абсолютно правы, а толку-то? Что тут сделаешь?
– Нужно обратиться в полицию!
Я взял оливку, начал ее жевать, долго, тщательно пережевывал с задумчивым видом, потом выплюнул косточку. Этот человек не крупного пошиба, я оценивал его, взвешивал его поведение, играл с ним, как кошка с мышью.
– Я должен все вам объяснить… Я теперь понимаю, что она ничего вам не рассказала. Ее муж – просто зверь. Но в нашем маленьком городке его считают героем. Он пожарный, никогда не отступает перед опасностью. Он спасает детей и стариков, вытаскивает из огня младенцев. Никто не может подумать о нем ничего дурного, никто не поверит, что он может поднять руку на свою жену, все женщины мечтают о нем! Его никто не обвиняет, когда видят Леони в синяках, думают, что она упала с лестницы или ударилась о стеклянную дверь. Я присутствовал при кошмарных сценах насилия Рэя над Леони. Так получилось, что я близко общался с Рэем, а раньше даже был его лучшим другом, но прекратил с ним отношения именно из-за этого насилия.
– Но вы никак с этим не боретесь!
– Я пытался, не сомневайтесь. Я даже очень далеко зашел. Леони мне как сестра. Мы знакомы с детства. Я всегда присматривал за ней.
Тут я выдержал некоторую паузу. Чтобы он обдумал то, что я только что сказал. И потом продолжил:
– Но она замужем, и главное, что еще хуже, она смирилась.
– Ну уж точно не тогда, когда мы были вместе! Она строила планы на наше будущее…
Тут-то и начала разворачиваться трагедия.
Я был задет и решил нанести последний удар.
Он был все бледнее и бледнее, он потел и вытирал лоб бумажной салфеткой, которая была под его стаканом виски.
– Но ведь вы ничего не можете предложить ей, ведь правда? Я имею в виду, никакой новой жизни?
Он опустил глаза и сказал несколько пристыженно:
– Нет, по сути дела.
Я не стал сразу добивать его, я еще потянул время.
– Когда вы приезжали в Сен-Шалан, мы слегка поссорились, я и Леони. Как раз из-за Рэя, кстати. Она тогда еще не поняла, до какой степени он опасен. И решила, что с моей стороны было некорректно предупредить ее об этом.
– Но она еще так молода! У нее вся жизнь впереди! Нужно вытащить ее оттуда!
– Ну уж вы точно последний, кто может в этом помочь!
– Почему это? – возмутился он.
– Одно-единственное слово, один-единственный телефонный звонок от вас – и она мертва! Он вполне способен убить ее.
Он был бледен и с трудом дышал.
– А что я могу сделать?
– Ничего. Ну, вернее, что-то можете, забыть ее. По крайней мере, сейчас.
Он мотнул головой с видом человека, которого попросили сделать невозможное.
– А разве у вас есть выбор? – добавил я. – Потому что, если я хорошо понимаю, вы тоже не свободны, вы все-таки женатый человек, отец семейства…
Ну вот главное и сказано. Я посмотрел на него, даже не надо было развивать эту мысль, играть роль бесчестного человека, который донесет обо всем его жене. Капли пота катились по его вискам.
– Я ей не лгал, знаете ли. Я сказал ей, что женат. Она знала это с самого начала.
Я сделал над собой усилие, чтобы не нахамить ему. Он меня раздражал, хотелось дать ему пощечину.
– Вот поэтому я и приехал, чтобы увидеться с вами. Вы должны забыть Леони.
Он поднес руку к сердцу.
– Это ужасно. Я сделаю все, что необходимо. Я не хочу, чтобы с ней что-то случилось.
– Я знал, что могу рассчитывать на ваше понимание.
Он нервно перебирал соленые орешки в миске. Складывал их в квадрат, в круг, в треугольник, словно хотел разгадать ребус.
– А она знает, что вы ко мне поехали?
– Нет. Я предпочел ничего ей не сказать.
– Если я напишу записку, вы ей передадите?
– Да, я могу сделать это для вас.
– Мы договорились, что будем писать друг другу письма. А потом… она не пришла в последний вечер. Мы не особенно-то таились, знаете ли. И мне никогда не приходило в голову, что за нами может кто-то шпионить или выслеживать нас. Мне казалось, что мы одни в мире.
Взгляд его стал плывущим и нежным. Он заложил два пальца за воротник рубашки: ему явно не хватало воздуха.
– В таких маленьких городках, как наш, все все про всех знают. Непрерывно чешут языки и в выражениях не стесняются. Знаете, как у нас говорят, когда у людей роман?
– Нет.
– Что они перепихиваются. Или у них шашни. Так что нравы суровые.
– Ну на нас это просто свалилось с неба. Мы действительно внезапно влюбились друг в друга.
Он покраснел, когда сказал это.
– Я отнюдь не дамский угодник. И у меня не было никаких любовных историй до Леони. И вообще это нельзя назвать любовной историей, это самая настоящая любовь.
Я с большим трудом удержался, чтобы не сорваться.
– Мы расстались две недели назад, и это кажется мне вечностью. Я так мало знаю о ней. Ну знал, что она замужем, это да. Что у нее нет детей. Что она вообще не может иметь детей. Мы о других как-то и не разговаривали, мы были целиком заняты друг другом. И когда я уезжал, то попросил ее ждать меня. Моей младшей дочери десять лет. Через несколько лет она подрастет и перестанет во мне нуждаться.
Ему, видимо, показалось, что он слишком далеко зашел в своих откровениях, и он спохватился:
– Ну, в конце концов…
Он почесал правую руку, посмотрел на бармена за стойкой.
– Она больна чем-то? – спросил я.
– Нет! К счастью!
– Вы меня напугали.
– Нет. Все дело в ее матери. Она суровая, недобрая женщина. И не слишком-то ее любит. Ох, да, по сути, она вообще никого не любит. – Он добавил с робкой улыбкой: – Жозефина раздражает ее, потому что у нее нежная душа, она неуклюжая, неловкая, она не уверена в себе.
Он выдавил из себя робкую, жалкую улыбку. Улыбку побежденного.
– Ну и вот, я не могу оставить ее одну…
– Вашу жену?
– Нет, дочку. Я пока должен за ней присматривать.
Плиссонье явно смутился. Он говорил со мной так, словно разговаривал сам с собой, я уже перестал что-либо понимать. Я подумал, что он, вероятно, не часто употребляет спиртное и совсем не умеет пить.
– Послушайте, – сказал я тогда, чтобы положить конец всем этим невнятным откровениям, – напишите Леони письмо, я ей его передам, и воздержитесь от встреч с ней и вообще от любого общения в течение некоторого времени. Вы же не хотите стать причиной ее гибели?
– Ох, нет, конечно!
Я знаком попросил официанта принести второй стакан виски, но Люсьен Плиссонье отказался. Он явно плохо себя чувствовал. В баре работал единственный вентилятор, и тот был в другом конце зала. Было жарко, душно, как-то тяжело. Бар был полон. Какая-та женщина рядом с нами курила сигарету за сигаретой, очень громко говорила и хохотала. Он сморгнул и втянул голову в плечи, не желая этого слышать.
– Тут, правда, очень душно, или это что-то со мной?
– Вы, наверное, устали.
– И как шумно к тому же! Сейчас голова лопнет.
Он попытался встать и бессильно рухнул на стул.
– Боже! Как же я вспотел, я весь мокрый! И сердце точно обручем сжало, невозможно дышать. Я пойду, пожалуй.
– Вы не найдете время написать несколько строчек? – спросил я.
Он недоумевающе смотрел на меня, и я добавил:
– Для Леони.
– Да. Для Леони, – повторил он.
Он достал блокнот и шариковую ручку из маленького портфеля, который лежал у него в ногах. Вырвал листочек, наклонился, начал писать. Я встал и пошел в туалет. Когда я вернулся, он уже положил листок в конверт и протянул мне. Он держался за руку, лицо его искривилось от боли.
– У меня что-то с рукой, я хочу вернуться. Я могу позвонить вам? Надо нам постараться что-то сделать для нее. Нужно объединить наши усилия и вытащить ее оттуда!
Я кивнул. Взял письмо.
Он вновь сделал попытку встать и опять был вынужден сесть: у него кружилась голова.
– Давайте я вам помогу, – сказал я. – Посажу вас в такси.
– Думаю, не обязательно. Мне нужно просто выйти на воздух и немного пройтись.
Я расплатился, и мы вышли.
В Париже готовились к параду 14 июля, вокруг площади Звезды были расставлены трибуны и заградительные сооружения. Вокруг парковались военные грузовики, из них вылезали парашютисты, солдаты и моряки. Я подозвал такси, остановилась машина, водитель уже собирался уезжать, но развернулся.
Я взял Люсьена Плиссонье за руку. Он оперся на меня. Сказал мне, что я очень добр к нему.
«Вы отдадите ей письмо, ведь правда? И скажете ей, что я думаю о ней непрестанно, что ужасно скучаю».
