Катрин Панколь - Новое платье Леони
– Это Жозефина Кортес, – сказал голос в трубке. – Дочь Люсьена Плиссонье.
Сначала Стелла поняла только «Люсьен Плиссонье».
Она рухнула на поваленный ствол дерева.
– Я нашла записку на ветровом стекле машины…
Стелла тут же узнала голос женщины, которая читала лекции в университете. Такой приятный, негромкий, чистый голос. Из серии голосов, которые любят решать задачки и не любят врать и лукавить.
– В записке было сказано, что вы хотите поговорить со мной о Люсьене Плиссонье…
У Стеллы перехватило дыхание. Так трудно произнести нужные слова, не понятно, с чего начать и чем закончить, эта женщина будет потрясена тем, что узнает.
– Вы меня слышите? – спросила Жозефина. – Я туда попала?
– Да…
– А то я думала…
Стелла взяла себя в руки и произнесла:
– Может быть, лучше будет, если мы увидимся с глазу на глаз. Довольно трудно говорить о таком по телефону…
– Может, вы хотя бы намекнете мне, о чем мы будем говорить? Вы говорите от имени своего отца?
– О! Как вы узнали? – спросила Стелла едва слышно.
– Что я узнала?
– Что это был мой отец…
– Кто был ваш отец?
– Люсьен Плиссонье. Вы знали это?
– Он – ваш отец? Нет, не знала. Я вообще-то искала мужчину. Того мужчину, который ходил на мои лекции, стоял в глубине аудитории возле двери. Это он оставил записку. А вы кто?
– Я его дочь.
– Дочь этого мужчины?
– Нет. Дочь Люсьена Плиссонье.
– Но это невозможно! – вскричала Жозефина Кортес. – Люсьен Плиссонье был моим отцом, и у него было только две дочери.
– И тем не менее…
– Я хочу понять, – сказала Жозефина, – кто оставил эту записку на ветровом стекле моей машины?
– Я.
– Значит, вы мужчина. Высокий мужчина в широком пальто и шляпе.
– Нет, я женщина, вы просто видели меня издалека и решили, что я мужчина. Это потому, что я высокого роста и одеваюсь как мужчина. Понимаете, мне приходится заниматься мужской работой. Я занимаюсь погрузкой, выгрузкой, работой с металлоломом, вожу грузовик. Но при этом меня зовут Стелла и я дочь Люсьена Плиссонье.
– Это невозможно! – повторила Жозефина.
– И тем не менее я думаю, что это правда.
С того вечера, как он поговорил со Стеллой на парковке возле больницы, Эдмон Куртуа утратил сон.
Он рассказал ей об ужасе тех ночей, когда Рэй приводил ему Леони, как приводят племенную кобылу к жеребцу, а она рассказала ему, что Люсьен Плиссонье умер 13 июля.
13 июля.
Значит, это по моей вине?
Он пытался уснуть, отчаянно метался по постели, ходил в аптеку, чтобы запастись пилюлями, настоями, маленькими пузырьками темного стекла с горьким содержимым, но на него ничего не действовало. Он лежал с открытыми глазами и ждал бури.
Он прыгал из самолета в самолет. Летел в Нью-Дели, в Бомбей, в Калькутту, в Бангалор. Опрометью отправлялся на другой конец мира, встречал новых партнеров в Пекине, в Куала-Лумпуре, в Гонконге, в Джакарте. Таскал чемодан из города в город, читал контракты, исправлял цифры, назначал деловые ужины, ассамблеи, встречи, но сон так и не шел к нему, голова его никла под тяжестью памяти о том дне, 13 июля.
Это было тридцать пять лет назад.
В баре «Великие люди» на авеню Ош. Возле площади Звезды.
Эта сцена стояла у него перед глазами.
Особенно когда вечерело и на землю спускалась тьма.
Он протягивал руки, чтобы оттолкнуть ее, ругался, умолял оставить его в покое, не трогать, но не понимал, к кому он при этом обращается.
А сцена между тем никуда не девалась.
И он снова пускался в бегство. Метался с мрачным видом, нервы вечно на пределе. Его легко было вывести из себя, он становился непоследовательным, утверждал одно, а сразу вслед за этим совершенно противоположное. Спорил, горячился, теребил свой галстук, вытирал платком вспотевший лоб. Разрази меня гром, существуют в этой долбанной стране кондиционеры?
Но 13 июля 1977 года не отпускало его.
Словно винное пятно выступило на его лбу, он говорил: «Все же узнают, все же это узнают…»
Он обращался к воображаемым судьям: «Вы хотите, чтобы я рассказал вам, как было? Хотите, чтобы я признался? Я жалкий, недостойный человек, во мне нет ни смелости, ни пыла, ни обаяния. Рэй, по крайней мере, лазает на эту свою лестницу, спасает жизни, освобождает школьников-заложников, о нем мечтают женщины! А я карабкаюсь потихоньку, принимаю учтивый вид, изображаю хорошего парня и втихомолку делаю свое грязное дело.
Ну что, давайте я вам расскажу?»
После моей встречи с Леони на паркинге возле магазина «Карфур» я предположил, что за ее этой новой милой беспечной живостью, маленькой сережкой в ухе, накрашенными губами – за всем этим стоит чувство к мужчине.
Я выследил ее в субботу вечером, это было в конце июня 1977 года. Я заметил, что она садится в машину с парижскими номерами. Навел справки по этим номерам.
И выяснил, что хозяина зовут Люсьен Плиссонье.
Сорок лет. Инженер в строительной фирме «Мьелле». Мне в то время было двадцать семь лет, и он казался мне стариком. Глубоким стариком.
Ну а потом все было легко. Я поговорил с Арманом, старым школьным приятелем. Он разузнал все про незнакомца, про его организацию, про место в иерархии и про репутацию. А также про его семейное положение – женат, двое детей. Я аж зашелся от ярости.
«Вот сволочь!» – подумал я.
– Плиссонье известный заслуженный инженер, которого все ценили и уважали. Некоторое время назад это называлось «шикарный чувак». Сейчас так уже не говорят.
И вот однажды я отправился в Париж, зарезервировал комнату в отеле, у меня в кармане был его номер телефона. Я позвонил.
Это было 13 июля 1977 года.
По телефону я сказал ему, что меня послала к нему Леони. Что я хотел бы с ним увидеться. Он тотчас же согласился, он был взволнован, заикался, ах, у него нет от нее никаких известий, он не знает, как с ней связаться. О Боже, – воскликнул он, – вас мне послало провидение! А как вообще она?»
Я успокоил его, сказал, что мы поговорим с ним за столиком кафе, он опять согласился.
Он хотел видеть меня немедленно. Он засыпал меня вопросами: «Вы говорили с ней? Она дала вам для меня какое-нибудь письмо? Как она поживает?»
Я не отвечал. Его поспешность меня раздражала.
Я назначил ему встречу в кафе неподалеку от площади Звезды. Он ответил, что обязательно там будет. И сам черт его не остановит! Я не засмеялся. Но он даже этого не заметил. Он все говорил, говорил, он думает о ней все время, он так скучает, просто ужас, он каждый день смотрит на небо и на их общую маленькую звездочку, о, какая она красивая, тонкая, умная, какая… О, как же он соскучился!
Ну а я чувствовал себя полным мудаком. У меня все еще лежали в кармане ключи от квартиры, которую я снял для нее на улице Ассомпсьон. Я нащупывал их в кармане брюк и бесился. Чем же он настолько лучше меня, этот тип, который тут строит куры на моей территории?
Я нашел вполне шикарный бар, чтобы показать ему, что не лыком шит, и вот мы оказались в баре «Великие люди» на улице Ош.
Он вошел. Явно не записной сердцеед. Не из тех мужчин, от которых женщины сходят с ума. Не слишком высокий, голова втянута в плечи. Такой себе Лунный Пьеро. Ботинки – ничего особенного. Очень красивые синие глаза, темные волосы, хорошо сшитый костюм. Месье Ординарность. Я вновь почувствовал укол ревности в сердце.
Он уселся напротив меня. Я протянул ему руку, но вставать не стал. Было слишком жарко для того, чтобы двигаться без веских оснований.
Он спросил меня, можно ли снять пиджак, я кивнул. Он сказал: «Правда, ужасно жарко», а потом еще раз это повторил. «Мы заказали два виски, неразбавленных», – сказал я, он смотрел на меня так, словно я собираюсь сообщить ему выигрышные номера в лотерею, глаза у него лучились от счастья, и этот радостный, доверчивый взгляд терзал меня неимоверно.
– Как у нее дела? – спросил он.
Он так меня раздражал, что я вдруг выпалил:
– Вы должны закончить эту историю. И никогда с ней больше не видеться.
Плиссонье ошеломленно смотрел на меня. Он стал белым, как скатерть, на которую официант только что поставил наши стаканы и кубики льда. Два стакана, наполненных щедрой рукой. Бармен явно не поскупился на алкоголь. Мисочка с черными и зелеными оливками, чипсы и соленые орешки. И счет.
– Я заплачу, – сказал я.
– Даже не думайте!
– Поздно!
И я положил счет в карман.
В его взгляде читалось смятение, он, вытянув шею, пытался заглянуть мне в глаза:
– Почему вы так считаете?
– Вы знаете, что она замужем…
Он кивнул.
– Его зовут Рэй, и он жесток. Очень жесток.
– Я, думаю, догадался об этом.
– Не совсем удобно, что я говорю вам это, но… его поставили в известность о вашей интрижке…
Ему явно стало очень неприятно, когда он услышал слово «интрижка». Но он смолчал. Я почувствовал, что он меня боится, и, признаюсь, мне это понравилось.
– Короче, когда он узнал, что она его обманывала, это было ужасно. Я не хотел бы вдаваться в подробности, вы бы с ума сошли.
