Агнес Раватн - Птичий суд
– Мне некуда больше идти!
По телу пробежал озноб, его фигура расплывалась перед глазами, я сделала шаг в сторону и шаг назад, почувствовала, как все потемнело и что я теряю сознание, увидев, как он устремился ко мне.
Меня разбудили звуки с кухни, сильный порыв радости пронзил меня, я была здесь. Все тело мокрое от пота, постельное белье прилипло к коже. Я попыталась сесть в кровати, но руки не держали. Звуки снизу прекратились, и я услышала его шаги по лестнице.
– Аллис? – позвал он меня, слегка постучав в дверь. И просунул свою наголо побритую голову внутрь. – Как ты себя чувствуешь?
– Как я попала сюда?
– Я отнес тебя ночью.
– Сейчас утро?
– Скоро полдень. Что тебе принести?
– Жаропонижающее. В шкафчике в моей ванной.
Он вышел и вернулся с двумя таблетками, протянул их мне вместе со стаканом воды. Я проглотила их и легла обратно. Он вышел, послышались его шаги по ступенькам и возня в кухне. Через некоторое время он вернулся. Снова постучал и вошел с дымящейся тарелкой и стаканом красного сока.
– Овсяный суп.
Он поставил тарелку на ночной столик, лицо его приняло едва заметное гордое выражение. Я слабо улыбнулась и поблагодарила, и он вышел. Положив голову на подушку, я была не в силах есть. Как он, наверное, горд собой. Я закрыла глаза, мороз пробежал по телу, я повернулась на бок и стала ждать, когда подействуют таблетки. Кожа казалась такой тонкой, такой прозрачной.
Когда я опять проснулась, он сидел за письменным столом и смотрел на меня. Суп, нетронутый, стоял на ночном столике.
– Сколько времени?
– Почти четыре.
– Ночи?
Он тихо засмеялся, покачав головой. Наклонившись, он мягко приложил руку к моему лбу.
– Надо измерить температуру, – сказал он, взял градусник со стола и вставил его мне в рот. Он тут же запищал, Багге вытащил его и посмотрел, нахмурившись. – Спи, Аллис.
Проснувшись в очередной раз, я оказалась одна. Судя по свету из окна, был ранний вечер, я дрожала, мышцы ныли. Прислушалась к звукам снизу – все тихо. Вскоре раздался шум велосипеда, шуршащего по гравию. Его шаги вверх по лестнице. Я прикрыла глаза и отвернулась к стене. Он постучал, но я не ответила, и тогда он открыл дверь и вошел в комнату. Постоял несколько секунд, вынул что-то из пакета и положил на ночной столик. Вышел, оставив дверь приоткрытой, я пожалела, что притворилась спящей. Повернула голову – он положил пакетик винограда.
Мне приснился кошмар, но я не могла вспомнить, о чем он, все еще ощущая ночные страхи и каждый раз вздрагивая, думая о них. На завтрак он снова попытался заставить меня съесть овсяный суп, я проглотила несколько ложек мягких, скользких зерен, но больше не смогла. Он мерил температуру каждые три часа, она держалась между 39 и 40 весь день, я все время была в холодном поту и мерзла.
Вечером он пришел с тарелкой бананового пюре и ложкой, и я почувствовала себя ребенком. У него было беспокойное выражение лица – температура поднялась.
– Вызовем врача? – спросил он.
– Нет, это пройдет через пару дней.
– Что это?
– Грипп.
– Кто мог тебя заразить?
– По ощущениям – грипп.
Он встал и приоткрыл окно. У меня застучали зубы.
– Нам нужно немного проветрить.
Я кивнула. Сделала глоток сока. Самочувствие было просто ужасным, но я была так счастлива, что получила к нему такой доступ. Надеялась, что никогда не выздоровею.
Он снова сел.
– Я могу для тебя что-нибудь сделать?
– Нет.
– Если завтра температура не спадет, я вызову врача.
Я утвердительно кивнула.
Он погладил меня по лбу.
– Ты вся промокла.
Я кивнула.
Он немного помолчал.
– Твоя пижама промокла?
Я еще раз кивнула.
Он поднялся.
– Давай я брошу ее в стиральную машинку.
Постояв у двери, он вышел. Все казалось таким туманным. Я стянула с себя пижаму, ноги и руки ломило. Бросила футболку на пол к двери. Его голова тут же появилась в дверном проеме, и он подобрал мои вещи.
– Вот, возьми, – сказал он, бросив мне что-то и закрыв дверь.
Я взяла ночную рубашку, серую, из мягкой шерсти, почувствовав облегчение – она была обычная и очень удобная. Я боялась, что его жене нравилось чувственное шелковое белье, которое я бы никогда в жизни не смогла носить с достоинством. Надев рубашку через голову и просунув руки в рукава, я снова легла.
В комнате стояла кромешная темнота. Он сидел на стуле за письменным столом.
– Тебе снится сон.
– Мне?
– Нет, Аллис, сейчас ты уже проснулась. Но только что снился.
– Ничего не помню.
– Ты испугалась.
– Сейчас ночь?
– Да.
Он сидел на стуле в странном свете, комната окружала его. Живот был пуст, но есть не хотелось.
– Ты здесь?
– Да, – откликнулся он. – Я здесь.
Мы помолчали. Я почувствовала, как подступает новый приступ озноба, но превозмогла его. Он встал, плотнее укутал меня в одеяло и сел обратно.
– Что случилось в твоей жизни? – услышала я свой голос, словно чужой, странный и хриплый.
Он молчал.
– Что ты сделал, Сигурд?
Это был мой голос, но такой далекий.
Я увидела, как он повернул ко мне голову. Его наклоненную голову осветила луна.
Он молчал. Перевел дыхание.
– Я должна знать, – произнес мой голос ошалело. Я ощутила, как опять проваливаюсь в сон.
Только что начало рассветать. На улице щебет птиц. Он все еще сидел здесь.
– Ты расскажешь мне что-нибудь, Сигурд?
– Что, например? – безразлично переспросил он.
– Историю.
Тишина. Слышно только его дыхание.
– Это случилось летом пять лет назад, – наконец начал он. – Самое жаркое лето из тех, что я помню. Весь июль мы каждый божий день купались у пристани. Это было нереально, единственное подходящее слово. Ничего другого делать не получалось – ни работать, ни даже нормально есть. Однажды мы были на пристани с раннего утра и до ночи. Плавали, загорали, сидели в тени и снова плавали. Когда наступил вечер, наши тела горели, мы лежали прямо на камнях, наблюдая закат, и пили кальвадос из бутылки, пьяные, радостные и ошалевшие.
Он остановился.
«Кальвадос», – подумала я.
– Я заплетал ей волосы, от соленой воды они отяжелели. Я всегда это делал, особенно перед ее концертами, потому что сама она совсем не умела. Потом мы решили прокатиться на лодке. У нас была старая, добротная четырехместная лодка. В сумерках мы спустили ее на воду. Взяли удочку и, шатаясь, забрались в лодку: я помню ее смех, когда я поскользнулся и чуть не упал за борт. Она гребла. Она обожала грести, сильными руками делая медленные, упорные движения. Стояла полная тишина, ветер стих, солнце зашло за горы. Мы разговаривали тихими голосами, чтобы в соседних домиках на берегу нас не услышали, и смеялись друг над другом. Так мы сидели в сгущающихся сумерках, я с удочкой, а она с веслами, был невероятно тихий вечер. Жара наконец-то начала спадать.
Я лежала, слушая его приглушенный голос, дыша так неслышно, как только могла, не хотела прерывать его, напоминая о том, что я здесь. Концерты, сказала я себе, она была музыкантом. Как я могу соревноваться с чем-то подобным?
– Конечно, погода была неподходящая для рыбалки, удочка была в основном развлечения ради, – продолжил он. – Но вдруг, как будто без причины, удочка выскользнула у меня из рук, это, должно быть, была огромная рыба, я инстинктивно бросился за удочкой за борт. Нур так же непроизвольно встала, весла выскочили из ее рук, и она упала, ударившись головой о край. Все случилось невероятно быстро, она оказалась под водой, в черном море, я нырял, но не мог найти ее, пришлось выплывать на поверхность несколько раз, чтобы глотнуть воздуха. Наконец я нашел ее на дне, поднял на лодку; весла уносило, мне пришлось плыть за ними, я не знал, стоит ли причалить к берегу или попытаться привести ее в чувство здесь, посреди… я изо всех сил стал грести к берегу, но, делая это, я понял, что ошибался, она безжизненно лежала, пока я греб. Я остановился и попробовал сделать ей искусственное дыхание прямо в лодке, снова передумал и решил причалить – все мои решения были неверными. В конце концов, мне удалось оживить ее и позвать на помощь, но прошло много времени. Она долго лежала в больнице.
– Господи!
– Через несколько месяцев из больницы ее перевели в инвалидный дом. Ничего не оставалось, кроме как ждать, когда она проснется.
Сердце подпрыгнуло, и я содрогнулась, почувствовав, как слезы подступают к горлу.
– И что потом?
– Шло время. Ничего не происходило. Я не видел ее.
Он долго сидел молча.
– А потом?
– Потом – ничего более. Пока две недели назад не зазвонил телефон. Ей стало хуже. Я должен был решить, можно ли им будет получить ее органы.
Я судорожно вздохнула.
– И?
– Да, – сказал он. – Все было кончено. Я приехал к ней. Провел у ее постели один день, ночь и еще один день.
Он помолчал.
– И все кончилось.
– Я пробуду здесь столько, сколько ты захочешь, – сказала я, закрыв глаза.
