Александр Дюма - Асканио
И тут же ей пришло в голову, что, быть может, в один прекрасный день Бенвенуто вернется к ней, увидит, что, вопреки его советам, она по-прежнему верна ему, и вознаградит ее за постоянство.., не женитьбой, нет, об этом несчастная девушка уже не мечтала, а уважением и жалостью, которые она могла бы принять за возврат былой любви.
От этих-то мыслей Скоццоне была так задумчива, грустна, они-то и будили в ее душе угрызения совести. Вдруг ее одинокое раздумье было нарушено легким шумом на лестнице; Катерина вздрогнула и подняла голову; скрипнула ступенька, потом щелкнул ключ в замке, и дверь открылась.
– Паголо, как вы сюда попали и кто дал вам ключ? – закричала, вскочив, Скоццоне. – От этой двери только два ключа: один у меня, другой у Челлини.
– Что ж делать, голубушка, если вы такая капризница? – смеясь, сказал Паголо. – То оставляете дверь открытой, то запираетесь; а когда хочешь попасть сюда через окошко, начинаете звать на помощь, хотя сами же разрешили прийти. Вот и приходится хитрить.
– О боже! Но скажите, по крайней мере, что вы потихоньку вытащили ключ у Бенвенуто, скажите, что не он дал вам ключ, что он ничего не знает об этом, иначе я умру от стыда и отчаяния!
– Успокойся, славная моя Катерина! – произнес Паголо, запирая дверь на двойной поворот ключа и садясь возле девушки, которую он тоже заставил сесть. – Бенвенуто не любит вас больше, это правда, но Бенвенуто очень похож на тех скряг, что стерегут свое сокровище, хоть сами к нему и не притрагиваются… Нет, этот ключ я сделал собственноручно. Кто умеет создавать великое, создаст и малое. Золотых дел мастеру нетрудно превратиться в простого ремесленника. Видите, как я люблю вас, Катерина! Эти пальцы, привыкшие мастерить цветы из жемчуга, золота и брильянтов, не погнушались обработать кусок презренного железа. Правда и то, коварная, что из железа получился ключ, да еще какой: ключ от райских врат!
С этими словами Паголо хотел взять Катерину за руку, но, к великому удивлению Бенвенуто, не пропустившего ни одного слова, ни одного движения влюбленных, Катерина оттолкнула юношу.
– Так, так! И долго будут продолжаться эти капризы? – спросил Паголо.
– Послушайте, Паголо, – ответила Катерина таким печальным голосом, что тронула Челлини до глубины души, – я знаю, если женщина уступила хоть раз, ей нечего прикидываться недотрогой; но, послушайте, если мужчина, перед которым она не устояла, порядочный человек и если она скажет ему, что поддалась минутной слабости, потеряв власть над собой, то, поймите, он не должен злоупотреблять ее ошибкой. Поверьте, Паголо: и я тоже уступила вам, не любя, я любила другого человека – Бенвенуто Челлини. Можете презирать меня, вы имеете на это право, но пощадите и не мучьте меня больше!
– Превосходно, нечего сказать! Ловко вы все это устроили! – воскликнул Паголо. – Вы долго, очень долго заставляли меня добиваться вашей благосклонности, а теперь меня же во всем упрекаете! Но не ждите, что я освобожу вас от слова, данного вами, кстати сказать, вполне добровольно! Ну нет! И подумать только, что все это делается ради Бенвенуто! Ради человека вдвое старше вас, да и меня тоже. Но ведь он совсем вас не любит!
– Замолчите, Паголо! Сейчас же замолчите! – крикнула Скоццоне, покраснев от стыда, ревности и злобы. – Бенвенуто не любит меня, это правда, но раньше любил и уважал меня и теперь уважает.
– Хорошо, так почему же тогда он не женился на вас, раз обещал?
– Обещал? Нет! Бенвенуто никогда не обещал жениться на мне, а если бы обещал, то непременно сдержал бы слово. Просто мне очень хотелось этого, постепенно желание превратилось в надежду, а надежда так окрылила меня, что я приняла свои мечты за действительность и стала о них болтать. Нет, Паголо, – продолжала Катерина с грустной улыбкой, бессильно опустив руку, – нет: Бенвенуто никогда ничего не обещал мне.
– Хорошо! Но подумайте, Скоццоне, как вы неблагодарны! – воскликнул Паголо, схватив руку девушки, ибо он принял за возврат нежности то, что с ее стороны было лишь признаком уныния. – Я обещаю, я предлагаю вам то, чего Бенвенуто, по вашим же словам, никогда не обещал и не предлагал. Я вам предан, я люблю вас, а вы меня отталкиваете! Он вам изменил, и все же, окажись он на моем месте, я уверен, вы с радостью согласились бы стать его женой. А мне вы отказываете, хоть и знаете, как я люблю вас!
– Ах, если бы он был здесь! – воскликнула Скоццоне. – Если бы только он был здесь, Паголо, вы сквозь землю провалились бы от стыда! Ведь вы предали его из ненависти, а я хоть и сделала то же, но из-за любви к нему.
– Но чего же мне стыдиться, разрешите спросить?! – воскликнул Паголо, ободренный тем, что Бенвенуто далеко. – Разве не имеет права мужчина добиваться любви женщины, если эта женщина свободна? Будь. Челлини здесь, я прямо сказал бы ему: «Вы изменили Катерине, покинули несчастную девушку, а она так любила вас! Сперва она была в отчаянии, но, к счастью, ей повстречался хороший и славный малый, он сумел оценить ее, полюбил и предложил стать его женой, чего вы никогда ей не предлагали. Ваши права перешли к нему, и теперь эта женщина его». Интересно знать, что ответил бы на это твой Челлини?
– Ничего, – раздался вдруг позади разболтавшегося Паголо резкий мужской голос, – ровным счетом ничего!
И на плечо ему легла тяжелая рука. Поток красноречия Паголо мгновенно иссяк; отброшенный назад Челлини, он грохнулся на пол, и недавняя отвага сменилась жалким испугом.
Картина была поистине замечательная: бледный как смерть, вконец растерявшийся Паголо ползал, скорчившись, на коленях; Скоццоне слегка приподнялась в кресле и, опираясь на его ручки, застыла, недвижимая и безмолвная, как статуя недоумения; а Бенвенуто стоял перед ними не то с грозным, не то с ироническим выражением лица, держа в одной руке обнаженную шпагу, а в другой – шпагу в ножнах.
Наступила минута мучительного ожидания. Удивленные Паголо и Скоццоне молчали под хмурым взором учителя.
– Предательство! – прошептал наконец Паголо, чувствуя себя глубоко униженным. – Предательство!
– Да, несчастный, – ответил Челлини, – предательство, но только с твоей стороны!
– Что ж, Паголо, вам хотелось его видеть. Вот и он! – сказала Скоццоне.
– Да, вот и он, – пробормотал Паголо, которому было стыдно, что с ним так обращаются в присутствии любимой женщины. – Только у него есть оружие, а у меня ничего нет.
– Я принес тебе оружие! На, держи! – крикнул Челлини, отступая на шаг и бросая к ногам Паголо шпагу, которую держал в левой руке.
Подмастерье молча глядел на оружие, не двигаясь с места.
– А ну-ка, живо! Бери шпагу и поднимайся! – приказал Челлини. – Я жду.
– Дуэль? – пролепетал Паголо, стуча от страха зубами. – Но разве могу я принять вызов такого сильного противника?
– Хорошо, – согласился Челлини, перекидывая шпагу из одной руки в другую, – я буду драться левой рукой – тогда наши силы сравняются.
– Мне драться с вами? С моим благодетелем? С человеком, которому я всем обязан! Ни за что! – воскликнул Паголо.
Бенвенуто презрительно усмехнулся, а Скоццоне отступила на шаг, даже не пытаясь скрыть овладевшее ею чувство омерзения.
– Не мешало бы вспомнить о моих благодеяниях до того, как ты собрался отнять у меня женщину, вверенную вашей с Асканио чести! – отвечал Бенвенуто. – А теперь поздно, Паголо, защищайся!
– Нет-нет, не надо, – лепетал трус, пятясь на коленях от Бенвенуто.
– Ну что ж, не хочешь драться, как подобает честному человеку, – я накажу тебя, как негодяя.
И, говоря это, Челлини с бесстрастным выражением лица вложил шпагу в ножны и, вынув кинжал, медленным, но твердым шагом стал приближаться к Паголо. Скоццоне, вскрикнув, бросилась между ними. Бенвенуто спокойно отстранил ее одним лишь движением, но таким властным, словно рука его принадлежала бронзовому изваянию; девушка, чуть живая от страха, упала в кресло. А Челлини, продолжая наступать, прижал злосчастного ученика к стене и приставил к его горлу кинжал.
– Молись перед смертью, – сказал он, – тебе осталось жить всего пять минут.
– Пощадите! – придушенным голосом завопил Паголо. – Пощадите! Не убивайте меня!
– Что? – воскликнул Челлини. – Ведь ты знал мой нрав и, однако, соблазнял Катерину. Я все слышал, все до единого слова! И ты еще смеешь просить о пощаде! Да ты что, смеешься надо мной, Паголо?
И Бенвенуто сам разразился смехом, но таким резким, таким жутким, что Паголо задрожал от ужаса.
– Учитель, учитель! – вскричал подмастерье, чувствуя, что острие кинжала щекочет ему горло. – Это не я! Это она! Да, она сама увлекла меня!
– Клевета, предательство, трусость! Когда-нибудь я сделаю скульптурную группу из этих трех чудовищ, и на нее страшно будет взглянуть. Так, значит, это она тебя увлекла? Несчастный! Не забывай, что я находился здесь и все слышал.
– О Бенвенуто, – умоляюще сказала Катерина, – разве вы не понимаете, что он лжет?
