Эйнемида III. Надежда на весну. - Антон Чигинёв
При огромном скоплении народа, пританы вскрыли урны, и мраморные шарики гулко застучали по морёному дубу счётного стола. Белые налево, синие направо, шарики скатывались по искусно устроенным желобам на украшенные символами Эйленоса весы. Тысячи глаз, затаив дыхание, следили за колебаниями глубоких платиновых чаш. Вверх и вниз, вверх и вниз, наконец упал последний шарик, сверкнув в свете солнца весёлой синевой, и весы замерли, утверждая приговор свободного народа Эфера. Синяя чаша была гораздо ниже белой.
Исократ с болью вгляделся в лица недавних победителей, обречённых на смерть собственными согражданами. Старый Никарх спокоен, точно коварные прибрежные скалы, меж которых он сотни раз отважно водил корабли, кривит губы насмешник Этеол, что-то шепчет под нос благочестивый Диокад, еле сдерживает рыдания Сопрониск, а Тиол, кажется, до сих пор не понял, что произошло... Фотомах – надежда эферского флота, коему прочили славу самого Плинократа – старается держаться с достоинством, лишь мертвенная бледность выдаёт чувства молодого стратега. Но вот синий флаг со сжимающей шар рукой вздымается над домом собраний, звучит надсадный женский вопль и Фотомах меняется в лице. Эдоменида возлюбленная стратега, в прошлом осмеоне ставшая его женой, отчаянно бьётся в руках служителей порядка, стремясь в последний раз обнять своё отобранное счастье. Фотомах порывисто бросается к ней, но его товарищ Этеол кладёт ему руку на плечо, предупреждая недостойный гражданина поступок, и молодому стратегу лишь остаётся с болью смотреть, пытаясь запечатлеть в сердце искажённые горем черты любимого лица.
Исократ поднялся с кресла и подошёл к осуждённым, приветствуя их точно граждан, то же сделали Эрептолем, Перей, Эпилом и ещё несколько человек. Раздались возмущённые крики, послышались оскорблениия и призывы судить за неуважение к народному решению, но более разумные граждане вынудили крикунов замолчать.
– Спасибо вам, сограждане, – спокойно сказал Никарх своим защитникам, когда те приблизились. – Благослови вас Эйленос за вашу смелость и простите, если, когда был перед вами виноват.
– Это ты прости нас, – даже ледяная надменность Эрептолема дала сегодня трещину. – Мы не смогли склонить народ к справедливости.
– Пустое, – улыбнулся старый триерарх. – Не беда погибнуть по решению народа, лишь бы у него вечно была свобода принимать решения. Храните нашу демократию, сограждане, лучше, чем мы...
На подгибающихся ногах, Исократ спустился с возвышения и замер на последней ступени.
– Несчастные, вы только что отрубили голову собственному флоту! – трагически выкрикнул он в радостно шумящую толпу, и, закрыв голову плащом, сошёл со священной лестницы. По дороге ему встретился Гигий, весело переговаривающийся со своими сторонниками. Озарение поразило разум Исократа, точно вспышка молнии.
– Рад, мерзавец? – прошипел он в красивое мрачное лицо. – Будешь теперь навархом. Да падёт их кровь на твою голову!
С трудом собрав слюну в пересохшем рту, он плюнул, с удивительной меткостью попав точно в смуглую скулу. Мгновение спустя, первый стратег Эфера и будущий начальник флота уже катались по земле, колотя друг друга, точно пьяные возчики у таверны. На помощь Гигию бросились его друзья, к Исократу – Эрептолем с Переем, и лишь вмешательство служителей порядка остановило безобразную драку.
– Будьте вы прокляты! – звенящий от ненависти женский голос взлетел над агорой, заставив удивлённо замолчать радостно гудящую толпу. Эдоменида, растрёпаная, в разодранной одежде, неумолимой богиней возмездия застыла на священных ступенях. – Проклинаю вас всех! Пламя и пепел на ваши головы призываю! Именем богов, священными предметами бессмертных! Эйленос-отец, если ты справедлив, обрушь свой гнев на этот проклятый город, порази его смертью и мором, гладом и мечом, а если не поразишь, в навозной куче место твоей справедливости...
Сумасшедшую скрутили и увели, но долго ещё в ушах звенели страшные слова. «Пламя и пепел на ваши головы...», «смертью, и мором, и гладом, и мечом»! Не один эфериянин, внезапно помрачнев, покинул площадь. Исократа, плачущего и утирающего кровь из разбитого носа, с трудом увёл Эрептолем.
Эдомениду удавили на рассвете, три дня спустя после казни стратегов. Едва перехваченное петлёй тело перестало биться, Исократу – единственному, кто отважился прийти проститься с преступницей – почудились в набежавшей туманной дымке две фигуры, мужская и женская. Озарённые розовым светом юного дня, они ласково улыбались друг другу.
Глава III
С удовольствием глотнув сладкого келенфского вина, Харидем вкусно причмокнул и оправил складку расшитого золотом архенского халата, в очередной раз удивляясь, как приятно эта чудесная ткань шёлк ласкает кожу. Кое-кто недоумевал, отчего тот, кто непрестанно сокрушается о бедствиях народа и обвиняет знать в мздоимстве имеет столь роскошные привычки, другие же попросту любопытствовали, откуда на это берутся деньги. Чего ещё ожидать от низменных людей, как не низменных вопросов? Если человек сметлив и умеет заводить связи, то богатство приходит к нему само! Купи за обол и продай за драхму, не пренебрегай возможностью умножить состояние, и счастье будет твоим, а печься о благе сограждан можно и без драного хитона. Нечего стыдиться богатства, заработанного собственным умом! Просвещённые народы считают богатство священной наградой за труды, мерилом человеческой жизни, так почему не поучиться у более успешных соседей? К этому-то и пытается Харидем склонить анфейцев вот уже сколько лет. Сметливый и предприимчивый человек, человек дела – вот владыка мира, и ему должно принадлежать всё: лучшая жизнь, лучшие одежды, лучшие вина и, конечно же, лучшие женщины...
Изящно изогнув руку, Молтис, пригубила вино из золотого кубка, и от этого простого движения у Харидема тотчас запылали чресла – эта удивительная женщина, наверное, даже очистить желудок рвотой умеет так, что самый слабый мужчина мигом будет готов к бою. Сейчас, на застеленном розовым шёлком ложе, одетая лишь в жемчужное ожерелье и золотые браслеты, она казалась воплощением соблазна. У Харидема всегда захватывало дух при мысли, что эта женщина его.
– Так значит, ты не из тех, кто очарован Ктесиппом, – по-кошачьи потянувшись, гетера поставила кубок на мраморную тумбу у изголовья. – После
