Генри Филдинг - Амелия
Доброта миссис Эллисон в ту бедственную для меня пору побудила меня вновь переехать к ней. Да и, собственно, с какой стати я должна была отказаться от великодушного предложения, которое сулило мне столько удобств? Здесь я и провела со своим крошкой почти в полном уединении целых три месяца, не видясь ни с кем, кроме самой миссис Эллисон. Наконец, она принесла мне от милорда документ, из которого явствовало, что он назначает мне сто пятьдесят фунтов в год на прожитие; по словам миссис Эллисон это было сделано по ее настоянию, и я верю, что это так и было. Вот тогда, насколько мне помнится, я впервые со времени моего возвращения к ней, услышала от нее это ненавистное мне имя. И тогда же она уговорила меня (уверяю вас, что не без труда) позволить ему скрепить эту запись печатью в моем присутствии.
Не стану описывать нашу встречу… Это выше моих сил: я нередко потом удивлялась, как у меня хватило решимости ее выдержать. О самом милорде скажу лишь, что если он на самом деле и не испытывал угрызений совести, тогда едва ли кто другой сумел бы изобразить раскаяние лучше, чем он.
Помимо негодования у меня была еще одна причина противиться встрече с ним, а именно – страх. Я опасалась (и, разумеется, не без оснований), что деньги, которые он мне назначил, были скорее взяткой, нежели возмещением ущерба, и что за этим последуют новые посягательства на мою невинность; однако мои опасения на сей счет оказались, к счастью, напрасными; ни тогда, ни впоследствии я больше ни разу не подвергалась ни малейшим домогательствам подобного свойства. У меня действительно не было больше поводов заподозрить, что милорд еще не оставил таких намерений.
Боже милосердный! Что же тогда такое эти мужчины? И что эта за страсть, если ее возбуждает лишь новизна и подстрекает сопротивление и если она остывает в то самое мгновение, когда нас уже не требуется завоевывать?
– Благодарю вас, сударыня, – воскликнула Амелия, – за то, что вы меня успокоили; я трепетала от страха, думая о последствиях вашей второй встречи с таким человеком и при таких обстоятельствах.
– Поверьте, сударыня, мне ничто не угрожало, – возразила миссис Беннет. – Я вполне могла, как считаю, положиться на собственную твердость, а кроме того, к тому времени я узнала в Сент Эдмундсбери от джентльмена, хорошо знавшего милорда и находившегося в полном неведении относительно моей беды, что характер этого вельможи отличается крайним непостоянством и что редкая из его бесчисленных возлюбленных удостаивалась повторной милости.
– Теперь, сударыня, рассказ мой подошел к концу: я не стану больше испытывать ваше терпение; следует только добавить, что я долго недомогала и лишь недавно, благодарение Богу, поправилась; но как забыть о самом тяжком из выпавших на мою долю несчастий – утрате моего бедного Чарли.
Голос миссис Беннет дрогнул и она разрыдалась.
Амелия некоторое время безмолвствовала, предоставив собеседнице возможность облегчить свои чувства, а затем излила не нее щедрую благодарность за поведанную историю, за повод, ее к тому побудивший и, прежде всего, за исполненное доброжелательности предупреждение, полученное от нее утром.
– Да, сударыня, – воскликнула миссис Беннет, – недавние мои наблюдения привели меня к выводу, что вас обрекли в жертву порочным прихотям милорда и что миссис Эллисон, содействовавшая (в чем я теперь нисколько не сомневаюсь) моей гибели, точно таким же образом намеревалась предать и вас. Как только я увидели милорда в вашей комнате, у меня тотчас возникли определенные подозрения, и я высказала их миссис Эллисон прямо в лицо, и чем настойчивей она меня разубеждала, тем более ее поведение укрепило уверенность в моей правоте; я не раз собиралась переговорить с вами, но не решалась, однако, когда вчера вечером речь зашла о маскараде, я поняла, что медлить больше нельзя. Вот почему я и послала вам сегодня утром свою записку и рада тому, что вам удалось разгадать, кто ее написал: ведь беседа с вами позволила мне облегчить душу и ясно показать, насколько я недостойна вашей дружбы, столь для меня драгоценной.
Глава 10, завершающая седьмую книгу
Амелия не преминула откликнуться на последнее признание миссис Беннет уверениями, что и сама питает к ней те же чувства. Она призналась, что с первой же минуты их знакомства испытывала сильнейшее желание подружиться с ней и что теперь, выслушав ее рассказ, прониклась к ней еще большей симпатией.
– Полноте, сударыня, вы чересчур сурово себя казните; – убеждала подругу Амелия. – По моему мнению, те, кто посмеет вас осудить, попросту лицемеры. В моих же глазах, уверяю вас, вы достойны глубочайшего сострадания, и я всегда буду считать вас безвинной несчастной жертвой.
Амелия собиралась уже удалиться, но миссис Беннет так настойчиво уговаривала ее остаться позавтракать с ней, что гостья в конце концов уступила; она так долго в этот день постилась, ее нежной отзывчивой душе пришлось пережить за это время столько разнообразнейших чувств, что голос природы побудил ее уступить и принять предложение миссис Беннет.
Пока служанка накрывала на стол, Амелия не без доли лукавства осведомилась у миссис Беннет, не квартирует ли по соседству с ней сержант Аткинсон? При этом вопрос ее приятельница залилась густой краской, растерянно переспросила имя сержанта и пришла в такое замешательство, что Амелии не требовалось дальнейшего подтверждения своих догадок. Она, однако же, не стала делиться ими вслух, а пустилась вместо того в рассуждения относительно достоинств сержанта; она не преминула отметить, что тот был сегодня до крайности встревожен, когда стал свидетелем случившегося с миссис Беннет припадка, а в завершение выразила уверенность, что сержант был бы самым лучшим мужем на свете, ибо отличается такой сердечной добротой и учтивостью, какие нечасто можно встретить среди мужчин, а у людей его звания и того реже.
– А почему бы и не среди людей его звания? – возразила миссис Беннет. – Выходит, миссис Бут, что мы почему-то отказываемся воздать должное людям более низкого звания. Я, конечно, не отрицаю значения и преимуществ образования, но если мы поразмыслим над тем, насколько нелепо то образование, которое в большинстве своем получают люди, занимающие высокое положение в обществе, и как мало их наставляют на путь добродетели, то тогда мы вряд ли сохраним надежду встретить сердце, облагороженное образованием. А в какой ничтожной мере так называемое благородное воспитание содействует совершенствованию разума! Мне самой, например, доводилось подмечать у людей простых доброту и проницательность, какие далеко не всегда свойственны знатным особам. А теперь давайте сравним вашего сержанта и лорда, о котором сегодня шла речь, – на чью сторону склонит чашу весов беспристрастный судья?
– Сколь чудовищно поэтому, – подхватила Амелия, – мнение тех, кто рассматривает брак с человеком, стоящим ниже на общественной лестнице, как нечто позорное!
– Самый что ни на есть вздорный и несуразный взгляд, – с горячностью откликнулась миссис Беннет, – противоречащий справедливости, здравому смыслу и человечности, – но особенно несовместимый с религией, которая учит нас не ведать никаких различий между людьми и считать всех ближних своими братьями! Из всех видов человеческой гордыни нет ничего более чуждого христианству, нежели гордость своим положением, и, в сущности, нет ничего более презренного. Воистину, таким людям следует обратить свое презрение против самих себя; для меня презреннее всех те, кто презирает других.
– Поверьте, – подхватила Амелия, – вы высказываете мои собственные мысли. Даю вам слово, что я не устыдилась бы стать женой честного человека, каково бы ни было его положение в обществе. Да если бы я принадлежала к куда более высокому кругу, то и тогда не считала бы унизительным назвать нашего честного сержанта своим мужем.
– Что ж, после такого признания, – воскликнула миссис Беннет, – вы, несомненно, не будете оскорблены одной тайной, которую я собираюсь вам поверить.
– Конечно, дорогая моя, – ответила с улыбкой Амелия, – я признаться, удивлена тем, что вы так долго ее от меня скрывали, особенно после стольких с моей стороны намеков.
– Право же, сударыня, простите, – продолжала миссис Беннет, – но я что-то не припомню ничего подобного; да, вы, возможно, даже не догадываетесь, что именно я собираюсь вам сообщить. Тайна эта состоит в том, что ни одну женщину никто не любил так искренно и так пылко, как вы были любимы сержантом.
– Я любима сержантом… Я? – воскликнула в изумлении Амелия.
– Наберитесь терпения, моя дорогая, и я все вам объясню. Хотя это для вас, как я вижу, неожиданность, но я, тем не менее, говорю вам сущую правду; конечно, вы вряд ли могли ожидать, что скажу вам об этом именно я, тем более с таким добрым к вам чувством, но я хочу откровенно признаться вам в том, что… Впрочем, есть ли необходимость признаваться… ведь вы, я знаю, и без того уже догадываетесь, в чем дело? Скажите мне откровенно, неужто вы не догадываетесь?
