Чеченский дневник - Адольф Борисович Дихтярь
и,
молоко на водку выменяв,
уйдет,
помахивая
выменем.
Шатаясь,
тряскими шажками,
в дымину пьяная коза
уйдет,
куда глядят глаза,
чтобы потом присниться мне.
Да,
на войне,
как на войне.
ЗИМНЯЯ ДОРОГА
Я качу по первопутью.
Не шофер —
автоджигит!
Лунный свет
замерзшей ртутью
в лобовом стекле дрожит.
Холодок под сердцем,
слева.
Справа, под рукой,
АК.
Хрипота от перегрева
в горле бедного движка.
Грохнет
с гаубичным взвывом
под колесами фугас.
Нас с тобой разлучит взрывом,
мой Пегас
по кличке ГАЗ.
БЕССОННИЦА
Ночь
и месяц,
морда лисья.
А за стенками палатки
шелестят сухие листья,
как фольга от шоколадки.
Как фольга от шоколадки?
Как обертка от взрывчатки?
Или кто-то раздевает
кукурузные початки?
Козодой,
ночная птица,
нагоняет страхи стоном.
Спят друзья,
а мне не спится
в смраде,
потом просоленном.
Полог порванный откину,
К Сунже выберусь украдкой
Кто там с хрипом двшит в спину?
Кто там бродит за палаткой?
Это тени жертв невинных,
Жертв фугасов и растяжек,
тени тех,
кто сгнил в руинах
взрованных пятиэтажек,
тени заживо сожженных
и задушенных во сне,
тени пулями сраженных
в Дагестане и Чечне,
кто в глухих аулах горных
сгинул в рабстве от побоев,
кто с удавками на горлах
не разыгрывал героев,
тени тех,
кто на расстреле,
босиком и без бушлатов,
безоружные,
смотрели
в Грозном
в дула автоматов.
Тень за тенью,
тень за тенью…
В звуках ночи сокровенных
слышен мне призыв к отмщенью
за невинно убиенных.
ВАСИЛИЙ
Друг?
Собой заслонит от пули.
Враг?
На мушку,
и топай в ад!
Всей родни —
проживающий в Туле
Клим,
единоутробный брат.
Я друзей называл друганами,
ты князьями нас называл.
«Фарт, —
смеялся, -
идет волнами.
Князь,
не лезь под девятый вал.
Опасайся,
князь,
просчитаться!
Помнишь дело у Ведена?
Помнишь
Саню-зеленоградца?
Просчитался —
и Саньке хана…»
Головой,
сединой забеленной.
ты мотал,
смешками давясь:
«Ах, какой я еще зеленый
по сравненью с тобою,
князь!»
Лоб в морщинах,
словно в зарубках,
метках ста пережитых бед.
Ни в поступках твоих,
ни в проступках
ничего зазорного нет.
Ты прополз,
проехал,
протопал
Гудермес…
Ведено…
Хал-Килой…
Пьешь?
До дна
И стаканом об пол!
Бьешь?
Кувырк, и с копыт долой!
БРАТИШКАМ
Жизнь,
братишки,
обесценена
и не стоит ни гроша,
лишь на лирику Есенина
откликается душа.
Рыщем-свищем,
жизнь пришпоривши,
по горам да по долам.
После боя выпьем,
кореши,
водки с пивом пополам.
Что смогли из жизни выжали,
погань чуяли чутьем!
Пей, братишки!
Раз уж выжили,
значит,
долго проживем!
У ТЕЛЕВИЗОРА
Плачьте, красавицы, в горном ауле
Правьте поминки по нас:
Вслед за последнею меткою пулей
Мы покидаем Кавказ.
А. Бестужев-Марлинский
С тихим шепотом:
«Боже!»
крестят матери танки,
и морозом по коже
марш
«Прощанье славянки».
Обжигающий холод,
поцелуи по-русски,
и ползут
через город
танки
к месту погрузки.
Не за баксы и грины
от взбесившейся швали
боевые машины
пехтуру прикрывали.
Люди,
душами выстыв,
мира мы
не обрящем,
позабыв про танкистов,
павших в Грозном горящем.
Танки в свете закатном
на мосту через Терек.
Титры.
Шнитке за кадром.
Можно вырубить телик.
БАЛЛАДА О ЧЕТВЕРТОМ
Чудеса бывают в кино лишь?
Вот история,
если позволишь…
Напоролся отряд на банду.
Посте остервенелого боя
уцелело всего лишь трое.
И Четвертый,
принявший команду.
Бой есть бой.
Вчетвером они стали
отбиваться от целой стаи.
Вы их судьбы к себе примерьте…
До заката дрались герои.
До заката погибли трое.
А Четвертый
ушел от смерти.
Друг как брат нам
на поле ратном.
Друг погибший ближе,
чем брат нам.
То оврагом,
то горной тропою.
сжав в ладони
до крови стертой
пистолет,
полумертвый
Четвертый
вел погибших друзей за собою.
Рядом с Тереком,
под ракитой,
он,
Четвертый,
упал, как убитый.
«Приложил я к груди его
ухо
и подумал:
ошибка слуха…
В нем,
совсем похожем на мертвого,
живо бились четыре сердца!»
Вот слова черноусого терца,
подобравшего в поле Четвертого.
ПАПАНЯ
В сентябре
на заре
над станицей
журавли пролетают станицей.
И Папаня, казак мировой,
ветеран второй мировой,
попрощавшись кивком со старухой,
ковыляет на поле сжатое.
Ноет сердце, до боли сжатое
злющей ведьмой,
тоской сторукой.
У Папани усы обвисли,
по ночам не спится Папане.
«Ты о чем вздыхаешь?»
«Об Висле…»
«Ты по ком горюешь?»
«По пани…»
Пани Белла…
чернявая Беллочка…
Он,
Папаня, звал ее
«белочка».
Не забыл
он белочку-полечку.
Как он с ней заиванивал полечку!..
Как, на зависть хлыщам панычАм,
миловались они по ночам.
«Kocham…
kocham…
Ja ciebie kocham…» —
задыхалась она от страсти,
безразличная к ахам и к охам
стерв,
суливших ей адские страсти.
А потом приказ:
«По машинам!..»
И сержантов фальцет:
«По маши-и-и!..»
Белла,
белочка,
помаши нам,
Ручкой белою
помаши!
Обрученное с Вислой местечко…
Незабвеннее нету местечка…
Вспомнишь —
в сердце вонзается спица.
«Белла -белочка.
как тебе спится?
Ты теперь не белей ковыля ли?
Врозь по жизни мы ковыляли…»
До утра Папане не спится.
Чтоб отвлечься от думки горькой,
мочит ус он в стакане с горькой.
Как бы с кругу ему не спиться…
До утра, до рассветной бели,
нипочем не уснуть Папане.
Сорок лет он тоскует по пани,
все по ней,
все по пани Белле…
БАЛЛАДА О ДИВИЗИИ «ЭДЕЛЬВЕЙС»
Играй,
слепой!
Безрукий,
пой!
Безногий,
гроши собирай на пропой!..
Послушайте,
горожане,
о том,
как ушла в заоблачный рейс
дивизия
«Эдельвейс»…
Не наша вина,
что была война.
Солдат выполняет приказ.
Да,
нам была команда дана:
«Вы должны покорить Кавказ!»
Сам фюрер,с трибуны окинув строй
(прохожий,
злорадно не смейся!)
сам фюрер сказал,
что только герой
Мы шли напролом
бездорожьем войны.
Один к одному,
молодчаги!
Отвагою были сердца полны,
и шнапсом наполнены фляги!
Мы шли по горам,
мы шли по долам,
мы все пополам
делили:
хлеб пополам,
табак пополам,
лишь кровь
как придется
лили.
Рвались снаряды,
бомбы рвались,
бились в тучах пожаров сполОхи,
и расцветали,
ввиваясь ввысь,
взрывов чертополохи!..
Как саван,
окутывал горы туман…
Верь в удачу,
солдат
и пробейся
сквозь туман,
под прицельным огнем бусурман,
к белым звездам —
цветам эдельвейса!
Святые слова
«Gott mit uns» —
«С нами Бог»
индевели
