Том 1. Стихотворения - Гумилев Николай Степанович

<1911>

«Все ясно для тихого взора…»

Все ясно для тихого взора: И царский венец, и суму, Суму нищеты и позора, — Я все беспечально возьму. Пойду я в шумящие рощи, В забытый хозяином сад, Чтоб ельник, корявый и тощий, Внезапно обрадовал взгляд. Там брошу лохмотья и лягу И буду во сне королем, А люди увидят бродягу С бескровно-землистым лицом. Я знаю, что я зачарован Заклятьем сумы и венца, И если б я был коронован, Мне снилась бы степь без конца.

<1911>

Рождество в Абиссинии

Месяц встал; ну что ж, охота? Я сказал слуге: «Пора! Нынче ночью у болота Надо выследить бобра». Но, осклабясь для ответа, Чуть скрывая торжество, Он воскликнул: «Что ты, гета[1], Завтра будет Рождество. И сегодня ночью звери: Львы, слоны и мелкота — Все придут к небесной двери, Будут радовать Христа. Ни один из них вначале На других не нападет, Не укусит, не ужалит, Не лягнет и не боднет. А когда, людьми не знаем, В поле выйдет Светлый Бог, Все с мычаньем, ревом, лаем У его столпятся ног. Будь ты зрячим, ты б увидел Там и своего бобра, Но когда б его обидел, Мало было бы добра». Я ответил: «Спать пора!»

<1911>

«Когда я был влюблен…»

Когда я был влюблен (а я влюблен Всегда — в идею, женщину иль запах), Мне захотелось воплотить мой сон, Причудливей, чем Рим при грешных папах. Я нанял комнату с одним окном, Приют швеи, иссохшей над машинкой, Где, верно, жил облезлый старый гном, Питавшийся оброненной сардинкой. Я стол к стене подвинул; на комод Рядком поставил альманахи «Знанье», Открытки — так, чтоб даже готтентот В священное б пришел негодованье. Она вошла спокойно и светло, Потом остановилась изумленно. От ломовых в окне тряслось стекло, Будильник тикал злобно-однотонно. И я сказал: «Царица, вы одни Сумели воплотить всю роскошь мира; Как розовые птицы ваши дни, Влюбленность ваша — музыка клавира. Ах! Бог Любви, заоблачный поэт, Вас наградил совсем особой меткой, И нет таких, как вы…» Она в ответ Задумчиво кивала мне эгреткой. Я продолжал (и резко за стеной Звучал мотив надтреснутой шарманки): «Мне хочется увидеть вас иной, С лицом забытой Богом гувернантки; И чтоб вы мне шептали: „Я твоя“, Или еще: „Приди в мои объятья“. О, сладкий холод грубого белья, И слезы, и поношенное платье. А уходя, возьмите денег: мать У вас больна иль вам нужны наряды… Мне скучно все, мне хочется играть И вами, и собою — без пощады…» Она, прищурясь, поднялась в ответ; В глазах светились злоба и страданье: «Да, это очень тонко, вы поэт, Но я к вам на минуту… до свиданья!» Прелестницы, теперь я научен. Попробуйте прийти, и вы найдете Духи, цветы, старинный медальон, Обри Бердслея в строгом переплете.

<1911>

«Вечерний медленный паук…»

Вечерний медленный паук В траве сплетает паутину, — Надежды знак. Но, милый друг, Я взора на него не кину. Всю обольстительность надежд, Не жизнь, а только сон о жизни, Я оставляю для невежд, Для сонных евнухов и слизней. Мое «сегодня» на мечту Не променяю я и знаю, Что муки ада предпочту Лишь обещаемому раю, — Чтоб в час, когда могильный мрак Вольется в сомкнутые вежды, Не засмеялся мне червяк, Паучьи высосав надежды.

1911

«Какою музыкой мой слух взволнован?…»

Какою музыкой мой слух взволнован? Чьим странным обликом я зачарован? Душа прохладная, теперь опять Ты мне позволила желать и ждать. Душа просторная, как утром даль, Ты убаюкала мою печаль. Ее, любившую дорогу в храм, Сложу молитвенно к твоим ногам. Все, все, что искрилось в моей судьбе, Все, все пропетое — тебе, тебе!

<1911>

Неизвестность

Замирает дыханье и ярче становятся взоры Перед сладко волнующим ликом твоим, Неизвестность, Как у путника, дерзко вступившего в дикие горы И смущенного видеть еще не открытую местность. В каждой травке намек на возможность несбыточной встречи, Этот грот — обиталище феи всегда легкокрылой, Миг… и выйдет, атласные руки положит на плечи И совсем замирающим голосом вымолвит: «Милый!» У нее есть хранитель, волшебник ревнивый и страшный, Он отмстит, он, как сетью, опутает душу печалью. И поверить нельзя, что и здесь, как повсюду, всегдашний, Бродит школьный учитель, томя прописною моралью.