Гай Крисп - Историки Рима
3. Доводы Палланта оказались убедительнее других, чему содействовала и привлекательность Агриппины. На правах родственницы она часто бывала во дворце и, наконец, соблазнила Клавдия; опираясь на предпочтение, оказанное ей перед другими, она, даже и не став еще женой императора, уже располагала всей властью супруги. Удостоверившись, что брак ее дело решенное, Агриппина начала лелеять еще более обширные замыслы и подготавливать женитьбу Домиция, своего сына от Гнея Агенобарба, на дочери цезаря Октавии. Ради этого ей предстояло пойти на преступление, ибо по воле цезаря Октавия была еще ранее обручена с Луцием Силаном — юношей, и без того пользовавшимся громкой известностью, а теперь, после того как он получил триумфальные отличия и устроил невиданно пышные гладиаторские игры, привлекавшим к себе особенное расположение черни. Но все казалось возможным с принцепсом, который всегда думал то, что ему внушили, и ненавидел тех, кого велели.
4. Вителлий, пользуясь положением цензора, вел себя как ловкий раб. Привыкши безошибочно угадывать, кто сейчас входит в силу, он решил добиться расположения Агриппины и, чтобы помочь ей, выступил с обвинениями против Силана. Сестра последнего Юния Кальвина, женщина очень красивая и весьма распущенная, была незадолго перед тем невесткой Вителлия; на этом он и построил свой донос, представив любовь брата и сестры, пусть недостаточно скромную, но ничего общего не имевшую с кровосмешением, как постыдное влечение друг к другу. Цезарь с тем большей готовностью поверил этому навету, что любовь к дочери заставляла его относиться к зятю с особой подозрительностью. Ничего не зная об этих кознях, Силан исполнял свои обязанности претора, и известие об исключении из сенатского сословия явилось для него полнейшей неожиданностью; эдикт об исключении был издан Вителлием, хотя срок его цензорских полномочий истек и пополнение сената было закончено. Одновременно Клавдий порвал связывавшие его с Силаном узы родства; тот оказался вынужден сложить с себя звание претора, и на оставшиеся дни его передали Эприю Марцеллу.
5. В тот год, когда консулами стали Гай Помпей и Гней Вераний, весь город уже говорил о предстоящем браке Клавдия и Агриппины, а они по-прежнему не решались освятить свои любовные отношения свадебной церемонией, ибо не было известно еще ни одного случая, когда дядя женился бы на племяннице. В то же время кровосмешение приводило их в ужас, и они боялись, что, не будучи освящена браком, их связь может навлечь беду на государство. Колебания длились до тех пор, пока Вителлий не взялся уладить все дело так, как он один был способен. Спросив цезаря, готов ли тот подчиниться велению народа и власти сената, и услышав в ответ, что Клавдий считает себя таким же гражданином, как другие, и не может идти против общей воли, Вителлий велит ему ждать во дворце исхода событий, сам же отправляется в курию и, едва войдя, требует предоставить ему слово вне очереди, в связи с делом высшей государственной важности. «Управление судьбами вселенной, — начал он, — требует от принцепса постоянных и тяжких трудов. В трудах этих ему нужен помощник, который освободил бы его от домашних забот и позволил сосредоточиться на управлении государством. Какого же лучшего помощника можно пожелать суровому цензору,511 с юности привыкшему не к роскоши и утехам, а к строгому соблюдению законов, чем жену, готовую разделить его горести и радости, жену, которой он сможет доверить самые сокровенные мысли и малых детей своих?»
6. Слова эти вызвали общее одобрение, и сенаторы принялись наперебой доказывать, что принцепсу следует жениться. Тогда Вителлий, искусно вернувшись к началу своей речи, заговорил о необходимости выбрать женщину, которая бы превосходила всех других благородством происхождения, плодовитостью и благочестием. «Вполне очевидно, — продолжал он, — что знатностью рода никто не в силах состязаться с Агриппиной; она доказала, что может иметь детей; поведение ее тоже достойно всяческого уважения. Самое удивительное, что боги как бы предусмотрели наш выбор: Агриппина — вдова, и поэтому принцепс, который никогда не нарушает святость семейных уз, может спокойно соединиться с ней. Разве мы не слышали от родителей о женах, вырванных из семьи сладострастием цезарей, разве не видели их своими глазами? Как все это чуждо скромности нынешнего принцепса! Настало, наконец, время создать порядок, при котором император женился бы по указанию сената и народа. Нам может показаться внове, что дядя женится на племяннице. Но у других народов такие браки встречаются сплошь да рядом, и нет такого закона, который их запрещал бы. Ведь привились же постепенно браки между двоюродными братом и сестрой, прежде у нас неведомые. Обычаи следует сообразовывать с пользой, и то, что сегодня кажется новшеством, завтра станет повседневным делом».
7. Нашлись сенаторы, которые тут же выбежали из курии, крича, что, если Цезарь и дальше будет медлить, они силой заставят его жениться. Сбежавшаяся отовсюду толпа вопила, что такова же воля и римского народа. Клавдий не стал далее ждать и сам вышел на форум навстречу спешившим поздравить его. Явившись в сенат, он предложил принять постановление, на основании которого женитьба на дочери брата считалась бы законной, и распространить его действие также на будущее. Правда, желающих вступить в подобный брак не нашлось; единственным исключением был римский всадник Алледий Север, который, как говорили, решился на это в расчете на благодарность Агриппины.
С этого момента государство стало иным; все отныне подчинялось одной женщине, которая не руководилась, подобно Мессалине, собственной распущенностью, а с подлинно мужской суровостью ведала дела римского народа и требовала беспрекословного выполнения своих приказов. На людях она вела себя строго, а еще чаще надменно; дома не допускала никаких нарушений нравственности, если они не содействовали укреплению ее власти; непомерную свою алчность выдавала за заботу о нуждах государства.
8. В день бракосочетания Клавдия и Агриппины Силан наложил на себя руки — то ли он еще питал до этого времени какие-то надежды, то ли рассчитывал, что таким образом сумеет вызвать особую ненависть к своим преследователям. Сестру его Кальвину выслали из Италии. Не ограничившись этим, Клавдий велел совершить обряды, полагавшиеся по закону царя Туллия, и приказал понтификам принести в роще Дианы очистительные жертвы. Весь город потешался над тем, как удачно он выбрал время для наказания за кровосмесительство и для искупления его. Агриппина между тем, дабы не одни только злодеяния связывались с ее именем, выхлопотала разрешение вернуться из ссылки и должность претора для Аннея Сенеки.512 Общее уважение, которым он был окружен из-за своих ученых трудов, навело ее на мысль доверить ему воспитание Домиция. Ее приближенные рассчитывали также, что Сенека своими советами поможет Агриппине укрепить власть, ибо, как все полагали, он был преисполнен благодарности к ней за оказанную милость и ненависти к Клавдию за нанесенное некогда оскорбление.
9. Медлить далее не имело смысла. Агриппина и ее друзья обещают консулу следующего года Меммию Поллиону огромное вознаграждение и уговаривают его обратиться к Клавдию в сенате с просьбой обручить Октавию с Домицием; возраст обоих делал подобное предложение естественным, а осуществление его открывало путь дальнейшим, еще более честолюбивым замыслам. Поллион произносит в сенате речь, сходную с недавней речью Вителлия; Октавия обручается с Домицием, и последний, бывший и прежде родственником Клавдия, становится также женихом его дочери и будущим зятем принцепса. Теперь благодаря проискам матери и людей, погубивших Мессалину, а потому опасавшихся мести ее сына, он почти сравнялся с Британником.
10. Около того же времени парфянские послы, отправленные, как я уже говорил, в Рим с поручением истребовать обратно Мегердата, явились в сенат и в следующих словах стали излагать цели своего посольства: «Мы помним о союзе, соединяющем наши государства, и прибыли сюда не с тем, чтобы строить козни против династии Аршакидов. Мы пришли за сыном Вонона и внуком Фраата, пришли искать управы на Готардза, чью тиранию не в силах выносить долее ни знать, ни простой народ. Перебиты уже не только братья царя, его родственники и даже те, кто стоял в стороне от трона; ярость Готардза не щадит ни беременных женщин, ни малых детей. Неспособный управлять страной, трусливый и беспомощный на войне, он стремится жестокостью прикрыть свое бессилие и глупость. Наша дружба началась с заключения договора между обоими государствами, она освящена временем, и вы должны прийти на помощь союзникам, равным вам силами и уступающим первенство только из уважения. Мы для того и отдаем царских детей в заложники, чтобы иметь возможность, когда не станет больше сил сносить самоуправство властителей, обратиться сюда и обрести царя, который вырос в общении с принцепсом и сенаторами, а потому превосходит достоинствами своих соперников».
