Фантазии Баранкина. Поэма в двух книгах - Валерий Владимирович Медведев

— И все в грязных ботинках?! — закричала в ужасе мама.

— Ребята, снимай ботинки! — сказал Маслов.

— Что здесь происходит? — удивился отец.

— Мало того, что… Сейчас же все уходите, — сказала мама.

— Мы к вам по поводу вашего Юрия, — сказал Маслов.

— Никаких поводов! Уходите сейчас же! Юра пишет стихи и сочиняет музыку, — отрезала мама.

— Вы извините, но сочинять стихи без таланта и писать музыку, не имея музыкального слуха, — занятие бесполезное, — сказал Андрей Кубышев.

— Нет, это вы извините, — налетела на Андрея Кубышева моя мама. — Наш Юрий не имеет музыкального слуха, вероятно, только потому, что он не хотел его иметь, и был неталантлив как поэт и тоже, вероятно, не находил нужды быть таковым!

Вот это ответ! Вполне согласен со словами моей мамы.

И я тут же мысленно издал приказ самому себе: «Иванову Ю. Е. в самый кратчайший срок стать талантливым, и всё! И точка! И никаких вариантов!..»

А вы знаете, что он только что сорвал урок пения? — спросил мою маму Виктор Маслов. — Сорвал со своим так называемым музыкальным слухом и поэтическим талантом. Сорвал урок музыки и довёл до сердечного приступа нашу любимую учительницу!..

И после этих слов весь класс хором в один голос произнёс на весь дом:

— Мы пришли заявить вам официально, что всё! Что хватит! Что довольно! Что наше терпение лопнуло!

— Раньше вы нападали на моего сына всем классом в школе, а теперь в его доме! Уходите! — сказала мама.

— Не уходите! Надевайте ботинки и не уходите! — крикнул отец.

— Ах, так?! Тогда или я, или… эти… как их!.. — сказала мама.

— Или?! Сегодня будет или! Проходите в мою комнату! Все проходите! — сказал отец. — Ты собралась уходить?.. Сегодня твоя помощь в кавычках, — подчеркнул отец голосом слова «помощь в кавычках», — может только помешать твоему сыну.

Отец с матерью спорили ещё некоторое время, пока мамин голос не произнёс решительно:

— Ваше счастье, что я ухожу!

После этого входная дверь оглушительно хлопнула.

Я слышал, как все ребята, стуча ботинками, всем классом ввалились в комнату отца, забрав с собой музейные стулья из столовой, на которых никто не сидел. Стулья были в чехлах.

— Снять чехлы! — скомандовал отец.

— А ты, Иванов, тоже заходи, — сказал Маслов, — у нас от тебя секретов нет, это у тебя есть от нас секреты!

Он постучал в дверь моей комнаты и подождал.

Я сидел за пианино и смотрел левым глазом на белые и черные клавиши. Пианино прекрасно звучало и без музыки: субконтроктава, контроктава, большая октава, малая октава, первая октава, вторая октава, третья октава, четвёртая октава, пятая октава. Правым глазом я смотрел на гриф гитары, повторяя про себя инструкцию:

«Чтобы настроить инструмент, нужно взять камертон, который издаёт звук «ля» первой октавы. Этому звуку соответствует звук первой (самой тонкой) струны гитары, прижатой на седьмом ладу; тогда открытая (неприжатая) она даст звук «ре». Вторая струна, прижатая на третьем ладу, должна звучать, как первая открытая…»

Я хотел ударить по клавишам, но отец из своей комнаты крикнул голосом гипнотизёра:

— Выходи!

— Конечно, выйду, только подождите три минуты, — сказал я, открывая дверь.

— Почему три минуты? — спросил Маслов.

Мне не хотелось при одноклассниках заниматься не подчиняющейся мне музыкой.

— Потому что я сейчас должен натирать три минуты полы, — ответил я.

Так как и дома и в классе знали, что спорить со мной бесполезно, то никто, даже отец, не возразил мне ни слова. А я вернулся в свою комнату, надел на ноги две щётки, включил магнитофон с плёнкой и заскользил по полу. Повторяя за певцом слова песни, я выделывал всякие танцевальные движения под видом натирания пола. Сгрудившиеся у двери ребята смотрели на меня и бросали всякие реплики.

— А Иванов не натирает, а, по-моему, танцует.

— И поёт…

— Сорвал урок пения и поёт!

— Голованова и Гранина, запишите это тоже в симптомы: вдруг запел и затанцевал.

Три минуты прошло. Усилив немного эмоциональную сторону своей природы с помощью танца, я снял с ног щётки, выключил магнитофон и в сопровождении ребят из нашего класса прошёл в папину комнату.

Мне было очень неприятно, что сначала никто не решался начать разговор. Трусы ничтожные. Ченеземпры! Сидят на стульях хором! Мнутся! Ну, кто самый смелый? Начинай! Я думал, что первым по злобе начнёт, конечно, Маслов! Но первой говорить неожиданно для меня начала Голованова.

— Евгений Александрович, — сказала она, — я скажу сразу вам без всяких предисловий и дипломатии. Может, это не совсем дипломатично и даже жестоко, и даже безжалостно… Вы ведь отец Иванова… Раньше мы думали, что у Юрия просто сложный характер. Потом мы думали, что ваш сын Юрий… В общем, у нас было несколько версий… Целый месяц думали, обсуждали… У нас вот и протокол есть… Слушали… «О Юрии Иванове»… Постановили… последнюю версию считать правдоподобной. Единогласно!.. То есть почти единогласно… Двое воздержались… А один человек против… Ваня Зайцев против… Зайцев против последней версии и против предпоследней версии. Зайцев, встань!

Зайцев встал и сказал:

— Последняя версия — это вообще бред, а предпоследняя — это бред сумасшедшего. Предпоследняя — это с больной головы на здоровую.

— Да мы и сами, — сказала Вера Гранина, — от предпоследней версии отказались. Я вам просто хочу рассказать, как мы дошли до предпоследней. Говорить неудобно, но я скажу. Мы сидели и думали про диагноз… Вы нас, конечно, извините за диагноз… У нас я и Люда, мы с медицинским уклоном, мы говорим, в общем… Люда, говори, что ты говорила…

— Я скажу вам прямо, как будущий врач, — сказала Люда Голованова. — Я давно наблюдала за вашим сыном с научной точки зрения. Я даже «Историю болезни Ю. Иванова» завела для практики, конечно… Вот симптомы…

— Так, — сказал отец, — и какой же диагноз?

А Люда продолжала:

— …записаны. Вот раздражение эндогенного и реактивного характера, плюс неожиданные разрешения аффектов, плюс бормотание и выкрикивание отдельных несуществующих ни на каком языке слов, вроде: «пураближ», «ченеземпр», «чедоземпр» и так далее и тому подобное, в итоге получился… чок…