Юрий Софиев - Вечный юноша
53.
(Газетная вырезка: Роман Белоусов «Ключ к хижине дяди Тома» — Н.Ч.).
«Хижина дяди Тома» наряду с Тургеневской «Муму» произвела на меня в детстве потрясающее впечатление. Оба эти произведения питали мою непримиримую ненависть к человеческой жестокости по отношению к человеку (слабому и беззащитному) и к животным (тем более беззащитным), ибо жестокость и бесчеловечность не может быть оправдана ничем, ни в какой борьбе, никакое «во имя», во имя чего бы то ни было не может сделать их «справедливыми и гуманными», хотя фанатики борьбы и ненависти «во имя…» всячески пытаются изобразить их «некой подлинной гуманностью». Вздор и ахинея!
54.
(Газетные вырезки «Пекинский дневник» В. Федорова и другие материалы о культурной революции в Китае, где есть комментарии Ю.С. Подчеркнута фраза: «Это создает невыносимую атмосферу страха» и приписка Ю.С.: «1937!» — Н.Ч.).
55.
27/ II
Болею. По радио «Осенняя песня» Чайковского, исполняет Лев Оборин. Очень хорошо. А за окном мерзейший день. Туманная изморось, грязный тающий снег, темное грязное серое небо. В пятом часу утра проснулся от удушья, от мерзкого состояния. В десять часов прибежала Зоя — с задачей по геометрии. Я выпил пол стакана молока — и почувствовал себя очень плохо. Лег. Часа через два отлежался. Разжег печь. Пошел в магазин за мясом. Сделал обед. Но чувствую себя плохо. Все делаю усилием воли.
Написал письмо Т.Сиротину, в паспортное бюро М.В.Д., отослал анкету, насчет приезда Раи. Ее приезд намечается на август-сентябрь. Нужно прожить полгода. А вот я уже полгода болею и врачи не позволяют мне работать. Улучшения — не чувствую. Начало конца? Одиночество страшное. Тревога. И свой собственный суд, нелицеприятный, над собственным пройденным путем.
Среди разбросанных воспоминаний
К дням неоправданным опять иду.
Сознание непоправимости. И никого вокруг.
Как ничтожно мало сделано. Как бессмысленно, лениво размотана жизнь.
56.
«Международное обозрение», В.Маевский (о публикации в газете «Уорлд джорнэл трибюн» Дж. Олсона о советско-английских переговорах по вьетнамскому вопросу, иностранный журналист по мнению В.Маевского пытается неуклюже «подпустить каплю яда в советско-французские отношения» — Н.Ч.)
Подобный метод информирования населения, все-таки, неизменен, вызывает раздражение.
Можно спросить тов. Маевского: для кого он это пишет? Если для Олсона в порядке полемики с ним, то это можно сделать в частном письме.
А если в порядке публичной информации, тогда он должен помнить, что обыкновенные смертные, читающие его статью, не имеют возможности купить в соседнем киоске «Уолрд джорнэл трибюн» и ознакомиться со статьей Олсона, и хорошо бы, если бы тов. Маевский писал менее загадочно:
«Неуклюжие попытки пуститься в фантастические домыслы по поводу недавних советско-английских переговоров».
57.
(Газетная вырезка М. Подключникова «Звучит набат», «Правда», г. Берлин и «Бонн поперек дороги», из статьи В. Маевского, «Международное обозрение», «Правда», 3/III, 67 г. — Н.Ч.).
58.
(Вырезка со стихами семена Кирсанова «Утренние годы» — Н.Ч.).
Здорово! Очень хорошо это повторяемое «мы»:
Мы не урны, и мы не плиты,Мы страницы страны, где мыДля сверкающих, глаз открытыЗа незапертыми дверьми.
Вообще все стихотворение подлинная «магия поэзии».
59.
20/ III
Из письма В.Сосинскому
Как Работается Алеше Эйснеру?
Как-то мне попался старый журнал «Иностранной литературы» с его статьей и его портретом — очень я обрадовался этой «встрече», но Алексея не узнал. Если бы мы столкнулись на улице лицом к лицу, вероятно, я бы прошел мимо незнакомого мне гражданина. Но в сердце своем я всегда храню его с большой дружеской любовью, радуюсь его успехам, грущу, когда думаю о его трудной судьбе, негодую, что он забросил поэзию. Но, зная его, почему-то уверен, что все превратности судьбы не смогли, вероятно, ничего поделать с его «вечной молодостью» и драгоценным беспокойством. Друзья юности! Теперь я как-то особенно бережно храню не только живую, теплую, но и благодарную память о них, ибо каждый из них был щедрым взаимодавцем, обогатившим мою жизнь.
Потому что среди неимоверного множества мерзавцев
было в этой жизни наконец
столько нестерпимого сиянья
человеческих больших сердец.
60.
21/ III — отправил письмо Сосинскому.
Григ. Петников «Второй председатель Земного Шара». Первый — Хлебников.
Не говори, мой друг,Ты знаешь сам:Здесь вырваны листы,Там не хватает строчек…Ну, что ж!Они вернутся светлой ночью,А утром гаснут — как звезда —Потом, заполнив темный прочерк, —Всю правдуСкажут нам в глаза.
1956 г.
На холмах Грузии лежит ночная мгла;Шумит Арагва предо мною.Мне грустно и легко; печаль моя светла;Печаль моя полна тобою,Тобой, одной тобой… Унынья моегоНичто не мучит, не тревожит,И сердце вновь горит и любит — от того,Что не любить оно не может.
61.
(Газетная вырезка со стихами: «Поэты начала XX века» из серии «Библиотека поэта» — К.Бальмонт, Ф.Соллогуб, Вяч. Иванов, Н.Гумилев, М.Кузмин, В.Ходасевич — Н.Ч.)
62.
Венец, то же, что и венок — сплетенные в виде круга листья, цветы. В. из васильков, лавровый В., венец терновый.
Венчик.
В. Шкловский
«Потом пришла война (1914 г.), и многие из нас пошли добровольцами. Пошел Пяст и не вернулся — попал в сумасшедший дом. Пастернака не приняли — не помню, почему. Маяковского принять побоялись».
Дело не в том, как все меняется, но как легко все забывается, и на этом основании из человека и из событий позднее делают миф, совершенно не похожий на реального человека и на реальные события. Маяковский после объявления войны (1914 г.), охваченный «империалистическим патриотизмом», около памятника ген. Скобелеву, читал стихи «Война объявлена» (?).
И сочинил подписи для лубков:
«Немец рыжий и шершавыйРазлетался над Варшавой».«У союзников французовГадких (?) немцев целый кузов».
Брюсов писал стихи не менее воинственные.
(Свидетельство Эренбурга).
63.
«…Галич, — сказал я, пораженный жалостью и одиночеством, — я болен, мне, видно, конец пришел, и я устал жить в нашей Конармии…
— Вы слюнтяй, — ответил Галич, и часы на тощей его кисти показали час ночи. — Вы слюнтяй, и нам суждено терпеть вас, слюнтяев… Мы чистим для вас ядро от скорлупы. Пройдет немного времени, вы увидите очищенное это ядро, выймете тогда палец из носу и воспоете новую жизнь необыкновенной прозой, а пока сидите тихо, слюнтяй, и не скулите нам под руку».
Может быть, все это и так. Но Галичи — функция времени, величина, зависящая и переменная, выполняющая необходимую для каждого времени работу.
А «очкастые слюнтяи» — величина, к счастью для человека, постоянная. Бабель. Осип Мандельштам.
Сколько не кидается на их «плечи век-волкодав», а они — «не волк я по крови своей».
Сколько бы не зверел человек, а курилка все-таки жив. Жалость-любовь, доброта, доброжелательство, широкое понимание сложности и противоречивости человеческой души, презрение к насилию, человеческое достоинство — словом, подлинная человечность, без этого нет человека, без этого становится бессмысленна борьба.
Только на этом можно построить подлинно человеческое общество.
Помни! Только ради человечности
Стоит строить, (…) и жить.
Ю.С.
64.
(Конверт с надписью: «Анна Ахматова об Осипе Мандельштаме», в конверте — машинописный текст с пометкой карандашом: «Юрию Борисовичу» и автографом Ахматовой в конце послания — Н.Ч.).
О.Э. был врагом стихотворных переводов. Он при мне в Нащокинском говорил Пастернаку: «Ваше полное собрание сочинений будет состоять из 12 томов переводов и одного тома ваших собственных стихотворений!»
… К этому времени М. внешне очень изменился (к началу 1934), отяжелел, поседел, стал плохо дышать — производил впечатление старика (ему было 42 года), но глаза по-прежнему сверкали. Стихи становились все лучше, проза тоже… Во всем XX веке не было такой прозы. Это так называемая «Четвертая проза».
