Юрий Софиев - Вечный юноша
А я, в какой-то мере, завидую Курилову, что он видел Африку, Америку, видел Сахару, видел созвездье «Южного Креста». В какой-то мере… потому что, не смотря ни на что, что я по самой своей сути, прежде всего глобтроттер, однако, я никогда в своей жизни не мог быть аполитичным. Например: если бы мне представилась возможность исколесить всю Испанию, Египет, Абиссинию, но для этого нужно было бы поступить на службу к Муссолини, конечно, нет! Я мог бы участвовать только в антифашистской акции. И т. д.
Тысячи пут определяли мою «несвободу» и это мешало мне в жизни быть последовательным эпикурейцем — в смысле безграничной любви к жизни и миру.
Одной из самых грубых и первичных пут — материальная необеспеченность, она, может быть, никогда не была целью моей жизни — этому способствовала среда, в которой я вырос, и дальнейшая судьба. И внешние, и органические начала вырабатывали определенное мировоззрение.
Благослови высокую судьбу,Мы бедствия и странствия узнали.Вне всяческих благополучий.Не стал ли мир для нас светлей,Мы сами чище и добрей,А наша жизнь полней и лучше?
С молоком матери — органическое отвращение к делячеству, исходившее из дворянской военно-служилой среды (высокомерно-презрительное «я дворянин, а не делец») и повышенного отношения к «идее служения», идеи по существу чуждой буржуазному мировоззрению. В свою очередь, высокомерно-презрительная реплика Ремизова (о Швейцарии) — «У нас служат только почтовые чиновники и военные». И соответственно со стороны военно-дворянской служилой среды — высокомерно-презрительное отношение ко всему буржуазному складу.
Любопытно — Николай Александрович Бердяев любил утверждать, что именно из этой анти буржуазной настроенности, от этого органического отталкивания от буржуазности и родился наш «дворянский — как он называл — социализм» среди дворянской интеллигенции.
Впитывалось с детских лет презрительно-осуждающие суждения взрослых: NN — карьерист! или «кондитер» (не офицер, а кондитер!), и наоборот уважительно-поощрительное: это честный службист (служака). И отцовская фраза: «Служба — на первом месте, семья и все остальное — на втором».
Мы спасены от снос благополучья.!И острый парус бедственней ладьиЦарапает и разрывает тучи.Спасенье или гибель впереди?Но никогда с такой предельной силойВо мне не трепетало чувство «мы».Я знаю, это бедствия открылиСердца и теплотой прожгли умы.
(Юрий Софиев — Н.Ч.).
(Обрывок конверта с адресом Виктора Мамченко: «Франция, EXP V. Mamtchenko. 23, rue Pasteur 92 — Meudon. France» — Н.Ч.).
34.
Суббота, 15 октября.
Опять сильнейший приступ — резкая длительная боль в сердце. Минут 20 пролежал на кровати в полном одиночестве, пытаясь обратить на себя внимание стуком в стену к соседям — тщетно. Встал, добрался до дверей, крикнул Катю. «Скорая помощь», которая в свою очередь <вызвала> «инфарктную» машину. Электрокардиограмма. — Результаты неясны. В итоге опять больница. Резкая и почти непрерывная аритмия, иногда доходящая до резких болей в сердце.
35.
Из цикла «Память Черномора».
Снежная оторопь степью курганноюКрылья раскинула в дальний полет;Солнце февральское розою алоюВспыхнула в окнах и будто поет.
Дева высокая, убрано белая,Снежною пылью стоит у окна;Мать все поет, у стола что-то делая.Плачет о деве — как дева бледна…
Что же в окно, среди снежного шепота,Снежного чуда и детского сна,К мальчику тихо из вьюжного пропадаСолнечным, тополем бьется весна…
Дивная песня метелится ветрами,Жарко взлетает, как искры в огне,Смотрит в глаза его буднями светлыми,Инеем звездным мерцает в окне.
И не уйти от тревоги и радости, —О, как родная рука горяча!..Мальчику страшно от песни и жалости, —У материнского плачет плеча.
Виктор Мамченко.
36.
…Милый Гриша Лаврененко приводит меня иногда в состояние невменяемости — он заботлив, по-родственному близок, но все-таки это такой музейный экспонат, что выслушивать его рассуждения — для меня самоубийство.
Его отрада кинокартины из прежней жизни, в особенности с участием военных. Причем радует не содержание, а созерцание форм — гусарских, уланских и пр.
Раскритиковал I часть «Войны и мира»:
— Как же это так? Не показать атаку кавалергардов при Аустерлице?
— Неужели тебе недостаточно батальных картин на наших экранах? — спрашиваю я.
— Как, как это? Это знаменитая атака кавалергардов, такая красота!
— Нет, Гриша, слава Богу, что воздержались еще от одной очередной батальной бутафории.
Однажды очень возмутился, заметив в каком-то фильме, что на гусарских штанах, вероятно сзади, был вышит какой-то узор, не соответствующий уставному!
Но вообще его судьба по-настоящему плачевна. У него четыре сестры старшая недавно умерла в Ленинграде, так и не повидав Гришу), дядя академик Ив. Ив. Мещанинов. Одна из сестер, Маруся, в Москве за инженером-медиком Пузицким, который в юности тоже бывал в семье Мещанинова, и за 11 лет никто его не позвал к себе, хотя бы чтобы повидаться после 30-летней разлуки.
С людьми этого склада произошло печальное недоразумение. В свое время на чужбине война, тревога, боль и гордость за Родину, искренний патриотизм взбудоражили их души, но не внесли ясности ни в ум, ни в сердце. Не сделали их новыми людьми. Не о них я думал, когда писал:
…С прошлым расстались навекиУ больших европейских дорог.Повесть о человеке,Что дважды родиться мог…
Они прошли мимо главного, мимо смысла и чаяний Октября.
…Ни фабричный гудок и лопата(…Трудный опыт, прошедший не зря,Нам открыли, жестоко и внятно,Смысл и чаянья Октября).
Не поняли и по существу остались чуждыми основному источнику нашей жизни и потому со всем своим русским, а не советским патриотизмом смотрят назад, в прошлое, и не способны, конечно, смотреть вперед, в будущее.
Я думаю — таким, как Гриша, а их немало, куда было бы уютнее доживать свой век в привычной для них эмигрантской атмосфере, за стаканом пинара встречаясь со старыми друзьями, для которых и до сего дня значительно и отрадно вспоминать, какой узор носили они на своей гусарской или уланской жопе при царе Горохе.
37.
(Газетная вырезка «Тайна «Острова смерти», «Известия», № 219 (15307), 1966 г., где рассказывается об экспедиции четырех английских ученых на остров Гринард, расположенный в миле от пустынного шотландского побережья Западный Росс. Остров был поражен сибирской язвой. — Н.Ч.)
Все, что пишешь о твоих литературных бедах, все это очень мне понятно. «Милые и умные», далеко не «по неисповедимости путей Господних», часто поступают далеко не по-милому и не по-умному.
Скажи мне правду — для кого печатались «воспоминания» Шебанова?
Между прочим, сколько я не просил выслать мне эти издания — ни привета, ни ответа. Хотя Юр. Светличный обещал мне… (дальше порвано — Н.Ч.) он зачем-то испортил целую (машинописную?) ленту на меня. Разве что для …(порвано — Н.Ч.) издания для связи с зарубежными соотечественниками. Они распространяются только у вас. И ведь не для дефективных же детей это пишется. И разве нельзя это поднять на уровень хотя бы относительного лит. мастерства и с какой-то совестливостью по отношению к правдоподобию (это, вероятно, отрывок письма к В.Мамченко — Н.Ч.)
38.
(Вырезка стихотворения Юрия Софиева с его комментариями — Н.Ч.)
Ты шла тропой кремнистой над потоком,С тяжелою вязанкой на плечах,В той юбке черногорской, в той широкой,Что черной птицей реет на ветрах.
Весной овец с тупыми бубенцамиНа пастбища альпийские гнала,Где над обрывом, солнечными днями,Следили мы за реяньем орла,
Где ночью голову мне на колениТы клала. Тишина росла в горах. (Склоняла)Моей страны чудесные виденьяВились и плыли в дыме от костра.
Рассказам о неведомой РоссииС какою жадностью внимала ты,И, может быть, такой была впервыеОт счастья, нежности и теплоты.
Мы в этих скалах били из винтовки,В соревновании дырявя цель.Для быстроногой черноглазой НовкиСиял её семнадцатый апрель…
(Но шли года и мирный быт был скошенСмерчем войны и яростью врагов.Враги топтали кованой подошвойПростой уют славянских очагов.)
(Эти строки были потом изъяты — Н.Ч.).
