Гай Крисп - Историки Рима
2. Ему не дали возможности оправдаться перед сенатом. Клавдий выслушал его у себя в спальне в присутствии Мессалины и Суилия, предъявившего Азиатику обвинения в том, что он подкупал солдат и, стремясь обеспечить себе их поддержку в осуществлении любого преступного замысла, дарил им деньги и втягивал в свои развратные похождения; что он состоял в незаконной связи с Поппеей и, наконец, что он как женщина отдавался чужим ласкам. Здесь обвиняемый, до тех пор упорно молчавший, не выдержал: «Спроси своих сыновей, Суилий, — крикнул он, — они тебе скажут, что я мужчина». Раз начав, он защищался теперь со все растущим одушевлением. Клавдий был сильно взволнован, даже у Мессалины на глазах появились слезы. Выходя из комнаты, чтобы отереть их, она приказывает Вителлию476 ни в коем случае не дать обвиняемому ускользнуть, сама же обращает все силы на то, чтобы ускорить гибель Поппеи. Подосланные ею люди запугали Поппею ужасами тюрьмы и убедили ее добровольно принять смерть. Цезарь до такой степени не подозревал обо всем этом, что несколько дней спустя спросил у обедавшего с ним мужа Поппеи Сципиона, почему жена не с ним; Спицион ответил, что она скончалась.
3. Клавдий размышлял над тем, как оправдать Азиатика, когда к нему явился Вителлий. Заливаясь слезами, он напомнил о своей старой дружбе с Азиатиком, о его заслугах перед государством, о знаках внимания, некогда оказанных ими обоими матери принцепса Антонии, упомянул о его недавнем походе против британцев и, перечислив множество других обстоятельств, говоривших в пользу обвиняемого и способных внушить к нему сострадание, стал просить императора предоставить Азиатику самому выбрать род смерти. Клавдий тут же согласился явить подобную милость. Некоторые советовали Азиатику перестать принимать пищу, дабы уйти из жизни без страданий, но он ответил, что должен доставить удовольствие тем, кто был к нему столь милостив. Исполнив обычные телесные упражнения, выкупавшись и весело отобедав, он сказал, что ему было бы больше чести погибнуть от коварства Тиберия или ярости Гая, чем от происков женщины и бесстыдной болтовни Вителлия; затем Азиатик вскрыл себе вены. Перед этим он осмотрел приготовленный для него погребальный костер и велел перенести его в другое место, чтобы густая листва деревьев не пострадала от огня, — столько твердости духа сохранил он в последние минуты жизни.
4. На созванном вскоре за тем заседании сената Суилий снова выступил с обвинениями — в этот раз против известных всему городу римских всадников по прозванию Петра. Их убили потому, что они якобы предоставляли свой дом для свиданий Мнестора с Поппеей. Поводом же для обвинения, предъявленного одному из них, послужил сон: будто бы ему приснился Клавдий в венке из колосьев, остью вниз, и будто бы он потом говорил, что это предрекает скорое вздорожанье хлеба. Другие рассказывают, что ему приснился венец из увядших виноградных листьев и что он толковал это как указание на кончину принцепса, которая-де наступит в конце осени. Бесспорно, во всяком случае, что и его самого, и брата погубило какое-то сновидение.
Сенат постановил наградить Криспина полутора миллионами сестерциев и даровать ему преторские знаки отличия. По предложению Вителлия миллион сестерциев дали еще и Сосибию за помощь, которую он оказывает Британнику своими наставлениями, а Клавдию — советами. Когда очередь высказать свое мнение дошла до Сципиона, он произнес: «Раз к преступлениям Поппеи я отношусь так же, как все, считайте, что и сейчас я думаю то же, что все», выразив в этих удачно найденных словах и любовь к жене, и чувства, которые он обязан был испытывать как сенатор.
5. С тех пор, не зная ни отдыха, ни часа, Суилий все яростнее преследовал людей своими обвинениями, а многие старались даже превзойти его в наглости. Дело в том, что, сосредоточив в своих руках власть, принадлежавшую ранее законам и должностным лицам, принцепс открыл возможность для самых различных злоупотреблений; но самым ходким товаром все же оказалось вероломство судебных защитников. Дошло до того, что известный римский всадник Самин, заплативший Суилию четыреста тысяч сестерциев, закололся в его же доме, узнав о тайном содействии, которое тот оказывал его противникам. Наконец в одном из заседаний консул следующего года Гай Силий, о чьем могуществе и гибели я расскажу в свое время, а за ним и другие сенаторы вскакивают со своих мест и требуют вернуть силу старинному закону Цинция, запрещавшему ораторам принимать деньги или подарки за защитительную речь в суде.477
6. Те, кому было невыгодно это предложение, недовольно зашумели, но когда, опираясь на их поддержку, Суилий попытался выступить с возражениями, Силий обрушился на него, приводя в пример ораторов былых времен, считавших, по его словам, лучшей наградой за свое красноречие славу в потомстве. «Теперь все переменилось, — продолжал он, — и первое из благородных искусств втоптано в грязь теми, кто им занимается. Где помышляют лишь о наживе, нет места ни честности, ни доверию. Если бы тяжбы никому не приносили прибыли, их было бы меньше, сейчас же распри и взаимные обвинения, ненависть и беззакония поощряются в расчете на то, что эта разъедающая наше правосудие моровая язва обогатит судебных защитников, как особенно опасные болезни приносят выгоду врачам. Вспомните Гая Азиния и Мессалу, из более близких к нам — Аррунция и Эзернина, которых вознесли на вершину почета их непорочная жизнь и красноречие». После такой речи консула следующего года, сочувственно встреченной присутствующими, сенат приступил к подготовке постановления, согласно которому взимание крупных вознаграждений за защитительную речь в суде должно было караться по закону о вымогательстве. Тогда Суилий, Коссутиан и другие, видевшие, что принимаемое решение означает для них не просто угрозу судебного преследования, а безусловное осуждение, настолько очевидна была их вина, обступают цезаря и умоляют его лишить постановление обратной силы. Едва Клавдий согласился, они перешли в наступление.
7. «Найдется ли человек, столь самонадеянный, чтобы уповать на славу в веках? Задача ораторского искусства — оказывать людям помощь в их делах, и нельзя допустить, чтобы кто-либо попал в зависимость от власть имущих потому лишь, что не смог найти человека, готового защитить его в суде. Но красноречие никому не дается даром — занимаясь чужими делами, пренебрегаешь своими собственными. Одни добывают средства к существованию, служа в армии, другие — возделывая землю, но никто не возьмется за работу, не подсчитав заранее, сколько дохода она ему принесет. Азинию и Мессале, осыпанным наградами во время войны Антония с Августом, или наследникам богатых родителей Эзернину и Аррунцию нетрудно было выставлять напоказ свое бескорыстие. Но легко найти и примеры, говорящие в нашу пользу, — достаточно вспомнить, какие деньги брали за свои выступления Публий Клодий и Гай Курион. Мы всего-навсего скромные сенаторы, мы живем в государстве, где царит спокойствие, и рассчитываем лишь на доходы, возможные в мирное время. Подумай, цезарь, о людях из народа, которые теперь все чаще начинают блистать на гражданском поприще. Если рвение не вознаграждать, исчезнет и само рвение». Хотя эти доводы звучали менее благородно, принцепс решил, что они не лишены основания, и установил предельный размер вознаграждения в десять тысяч сестерциев; защитник, взявший больше, подлежал преследованию по закону о вымогательстве.
8. Примерно тогда же, по указанию Клавдия, вернулся в свою страну армянский царь Митридат, который, как я уже упоминал, потерпел в свое время поражение от Гая Цезаря… Возвращаясь домой, он рассчитывал на поддержку своего брата, иберийского царя478 Фарасмана, который дал ему знать, что парфяне, занятые борьбой за престол и поглощенные внутренними распрями, на остальные дела не обращают внимания. Положение там было следующее. Готардз, подстроив убийство своего брата Артабана, его жены и сына, внушил своими бесконечными злодеяниями такой ужас окружавшим его парфянам, что они призвали Вардана. Вардан, человек предприимчивый и дерзкий, за два дня проходит расстояние в три тысячи стадиев, обрушивается на ничего не подозревавшего, перепуганного Готардза, обращает его в бегство и без промедления захватывает соседние области; его власти отказывается подчиниться только Селевкия.479 Помня, что тамошние жители когда-то изменили его отцу, и движимый одной лишь яростью, не рассмотрев трезво все выгодные и невыгодные стороны складывающегося положения, он приступает к осаде хорошо укрепленного города, защищенного стенами и рекой и располагающего большими запасами продовольствия. Тем временем Готардз, получив подкрепления от дахов и гирканов,480 возобновляет войну; Вардан вынужден оставить осаду Селевкии и располагается лагерем на равнинах Бактрианы.481
