Ив Греве - Мето. Остров
— Не совсем так: слуги придумали, как нам с Мето обменяться информацией во время утренней пробежки.
Аменелох поворачивается ко мне:
— Теперь твоя очередь, Мето.
Я рассказываю обо всем, начиная с моей последней отсидки в холодильнике, где Ромул поведал мне о том, что нас накачивают снотворным, чтобы мы крепко спали, пока ночью происходят разные вещи.
— Так это паршивый пес Ромул ввел тебя в курс дела? — уточняет Аменелох.
— В какой-то мере. Он первый кое-что разъяснил мне.
Стоит произнести имя Ромула, сына Юпитера, как в рядах начинается оживление, на лицах появляется выражение гнева и омерзения. Некоторые звучно плюются или изображают непреодолимый приступ рвоты.
Теперь моя очередь вспомнить все эпизоды, предшествовавшие нашему побегу. Я подробно излагаю содержимое каждой полученной или посланной записки, рассказываю о подготовке к восстанию. От меня они узнают все, что хотели. Бессонными ночами я подолгу занимался тренировкой памяти и хорошо подготовился. Я пересказываю в хронологическом порядке все этапы восстания, которые мне удалось вспомнить, подробности подготовки к мятежу, с именами участников и даже отдельными их репликами. Я хочу убедить их в нашей искренности, а еще оттянуть тот момент, когда мне зададут роковой вопрос.
— Мето, как ты объяснишь тот факт, что тебе удалось во время занятий проникнуть в кабинет Цезарей и остаться там одному?
Ну вот мне и задали этот вопрос! Притворюсь невинным ягненком. Пусть Аменелох ответит сам, но я уверен, что он пришел к тому же выводу, что и я.
— Я этого не знаю, Аменелох, — смиренно говорю я.
— Не знаешь? Меня это удивляет. Если верить твоим друзьям, у тебя всегда и на все есть объяснение. Ты господин Всезнайка в вашей компании. Итак?
Я молчу.
— Тогда я изложу тебе нашу версию событий, — продолжает он, — и она не в твою пользу. Никто, кроме Юпитера, не мог столь серьезно нарушить охрану порядка в Доме. Он единственный, кто имеет на то власть. И если ты сумел проникнуть в запретное место, значит, того хотел сам Юпитер.
По залу прокатывается недовольный гул. Вождь поднимает руку, и все стихает.
Я согласен с его заключениями, но с одной маленькой оговоркой: думаю, что достаточно было соучастия одного из Цезарей. Но и это было бы слишком серьезным обвинением в наш адрес, поэтому я не решаюсь произнести свои мысли вслух перед собранием. Лучше всего посеять сомнение, и я бросаюсь в контратаку:
— Но как ты можешь объяснить, что Ромул снабдил нас оружием, указав тайник? Оружием, которым были убиты солдаты и которое сейчас в ваших руках.
Судя по воцарившейся тишине, понимаю, что мой довод показался убедительным. Аменелох молчит, затем отвечает:
— Это единственная ошибка Ромула, иногда он способен на безумные выходки. А может, тем самым он хотел спасти кое-кого из вас, своих приятелей или соучастников. Но ведь не за ваши красивые глазки он помогал вам, не так ли?
Он поворачивается к собранию и объявляет:
— Братья мои, мы соберемся здесь завтра, чтобы обнародовать наше решение.
Зал пустеет в том же порядке, в каком заполнялся. Цепочка Рваных Ушей выстраивается и покидает пещеру, подобно уползающей змее. Полночь. Мои приятели спят, за исключением Клавдия, который что-то бормочет в своем углу. Во время суда они не сидели без дела, а принялись выдалбливать для меня нишу в нашем загоне. Когда мы встречаемся за завтраком, я стараюсь улыбаться, чтобы подбодрить их, поскольку мне кажется, что худшее уже позади. Они показывают мне мое новое ложе.
— Еще не совсем готово, — уточняет Марк, — но спать в обычной кровати опасно в случае атаки или наводнения. Мы постараемся закончить как можно быстрее.
— Спасибо, вы настоящие братья.
— Должны же мы тебе чем-то отплатить, — хмуро отвечает Октавий. — Мы были все заодно, а ополчились они только на вас двоих.
— Спасибо, но не волнуйтесь, все уладится.
Я чувствую, что Клавдий хочет мне что-то сказать, и спрашиваю:
— Клавдий, можно подойти к тебе на пять минут?
— Да хоть на всю ночь! Я так взвинчен, что мне все равно не заснуть.
Я забираюсь в его нишу. Мы садимся поглубже, свесив ноги в пустоту. Хотя голос его и мягок, я слышу в нем гневные нотки:
— Они хотят представить нас простодушными, доверчивыми малышами, которыми легко манипулировать и которые по недомыслию совершили ужасную глупость. Мне их тон не нравится. Мы же поступили как взрослые и сами решили свою судьбу. А сегодня нас унизили, будто мы желторотые птенцы, выпавшие из гнезда, над которыми может издеваться какой-нибудь Цезарь.
— Да, ты прав. Но со временем они оценят нас по достоинству. Сейчас они нам не доверяют. Но мы скоро докажем, что они ошибаются, что мы не врем и хотим, чтобы все были счастливы.
— Как считаешь, мы не совершили ошибки?
— Если ты о Ромуле, то, думаю, мы поступили правильно, доверившись ему.
— Но он же собственными руками убил Нумерия!
— Сначала я не слишком этому верил, но потом нашел объяснение столь дикому поступку.
— Какое же?
— Он знал, что Нумерий приговорен к смерти, чтоб другим неповадно было. Совершив это преступление, он мог, не вызывая подозрений, передать нам список тех, кто должен бежать во что бы то ни стало. Он думал, что принести в жертву одного парня и спасти этим пятьдесят — вполне оправданный шаг.
— Ну а ты на его месте поступил бы так же?
— Нет, Клавдий. Но я был бы не прав.
Утром мы ждем объявления приговора. В руках у вождя Каабна листок бумаги, сложенный вдвое. Каабн встает:
— Братья мои, в целях всеобщей безопасности я зачитаю заключение суда безотлагательно.
Голос его становится торжественным. Он разворачивает листок, но произносит речь, не заглядывая в него, по памяти:
— Первый Круг принял решение голосовать за помилование этих малышей, которые поддались на уловки Юпитера и его приспешников. Их научили повиноваться, а не размышлять, и они не поняли, что им подстроили ловушку. Мы не усмотрели в их словах намерения нанести нам вред или предать своих братьев. С сегодняшнего дня они снова свободны в своих перемещениях, но в целях безопасности они в течение года будут находиться под строгим наблюдением. После этого, если они покажут себя достойными, им предстоит пройти инициацию. Но кровь наших братьев взывает к покаянию! На колени, Клавдий!
Клавдий опускается на колени и говорит отчетливо и спокойно:
— Я от всего сердца прошу простить меня за то, что стал невольной причиной смерти ваших братьев, Нумерия и других. Желая спасти слуг, я лишь ускорил их гибель. Да простят меня и живые, которые оплакивают своих друзей, и мертвые!
Он поднимается и поворачивается ко мне. Я жду команды.
— На колени, Мето!
— Я искренне прошу простить меня за то, что по моей вине погибли ваши братья, которые пришли нам на помощь, я сожалею о гибели невинных детей и слуг, которых мы вовлекли в это страшное испытание.
Один толстенный бородач поднимает руку:
— Мето должен еще просить прощения за то, что доверился этому псу Ромулу!
— Да, — ревет другой, — он должен отречься от паршивого пса Ромула!
Я знаю, что должен идти до конца, и продолжаю:
— Я отрекаюсь от Ромула, и…
— От этого пса Ромула! Повтори!
Голос, идущий у меня из горла, кажется мне чужим. Он дрожит, но звучит неестественно громко:
— Я отрекаюсь от этого пса Ромула и жалею, что доверился ему.
Это они и хотели услышать. У нас не было выбора. Мы хотим как можно скорее получить право начать новую жизнь.
Вечером наступает моя очередь мучиться бессонницей и бормотать себе под нос. Я без конца прокручиваю в голове сцену суда и повторяю слова, которые произнес бы, если бы был смелее: «Юпитер и его сын не одно и то же! Ромул противостоит отцу, иначе почему он осужден торчать все эти годы при холодильнике?»
Марк спускается со своей верхотуры и трогает меня за плечо:
— Хватит, Мето. Пора подумать о другом. Завтра ты пойдешь с нами на берег. Твои ноги погрузятся в воду и песок. Работа там тяжелая, но мы дышим живым морским воздухом.
Итак, я приступаю к обучению. Нас, двенадцать уцелевших малышей, направляют на работы в различные группы общины, чтобы мы постепенно ознакомились с ее устройством. Мне объясняют, что начинать положено с группы самого низшего уровня, с побережников. Как я уже понял, здешнее общество имеет строгую иерархию.
— Берег — место для слабаков, недоумков, калек и неполноценных, ну в общем для тех, кто отказался от борьбы, — объясняет Неохамел, взявший меня под свою опеку, хоть я его и недолюбливаю. — Они находятся вдали от границ и мест возможных столкновений с людьми из Дома. В жизни побережников нет риска.
Мои приятели успели хорошо познакомиться с этим народом: за то время, пока мы здесь, их чаще всего направляли как раз на прибрежные работы. Они знают, что это нелегкий труд: вытаскивать сети, расставленные во время отлива, или до заката подбирать обломки деревьев и бревен. Многие побережники — калеки, и под лохмотьями у них видны шрамы и язвы. Кто-то из них хромает и не может бегать. Это сплошь одиночки и молчуны, смирившиеся со своей долей. Мои приятели поначалу думали, что эти люди неразговорчивы из-за запрета, наложенного до нашего суда. Ни дружеского жеста, ни улыбки. Мои первые шаги на свободе неуверенны: я не скоро привыкаю к яркому свету и ветру. Пытаюсь заговорить с идущим передо мной человеком — возможно, он у них старший:
